Парижанка в Париже

– Аня, а можно мне посмотреть, как ты фехтуешь? – поинтересовался Николай. – Я могу даже поболеть за тебя.

Он, как говорится, попался на слове. Договорились созвониться поближе к вечеру. Все-таки сегодня пятница, и можно планировать жизнь на ближайшие два дня.

В лабораторию он приехал в хорошем, даже веселом настроении.

Чем отличаются женщины в возрасте от шестнадцати до шестидесяти? Только разнообразием занятий, которые они придумывают для мужчин.

Все утро у Николая ушло на то, чтобы по просьбе Анюты найти в справочнике адрес какой-то фехтовальной школы, где ей вздумалось «взять урок». Наконец адрес был найден, и в субботу утром они встретились у выхода метро. Николай подхватил большой баул, который ему с улыбкой передала девушка. «И ты сама таскаешь такую тяжесть?» – удивился он. «Сама! Оруженосец нам, любителям, не полагается!» – отшутилась Аня. Затем они прошли каким-то унылым двором, столь неожиданным почти в центре города, к двери в пристройке. Сбоку от нее была то ли вывеска, то ли табличка с изображением двух скрещенных шпаг.

Анна сама объяснила лысеющему мужчине средних лет с бородкой эспаньолкой, в тренировочном костюме, что именно ей нужно, проворковала что-то на «птичьем» языке насчет парадрипоста, и направилась в раздевалку. Инструктор облачился в толстую куртку, взял видавший виды эспадрон, на клинке которого было немало зазубрин, а на гарде – вмятин. У него был старомодный шлем-маска с металлической решеткой, которую он оставил поднятой. У Ани маска была современная, «застекленная».

Девушка встала в боевую стойку и, слушаясь инструктора, сделала кончиком клинка несколько кругов и уколов, хотя нужно было ожидать от нее, скорее, ударов. Но, видно, они так договорились. Ее клинок легко проходил защиту и упирался в нагрудник. Минуты через три инструктор перестал «пижонить» и опустил маску, понимая, что дело может принять серьезный оборот. Они обменялись еще несколькими фразами, после чего Анна перешла к решительным действиям, явно намереваясь выбить всю пыль из толстой куртки инструктора, которому не всегда удавалась защита. Ее удары были жесткими, резкими и весьма неожиданными, а каждый очередной выпад она сопровождала вскриком. Несколько человек, упражнявшихся у стенки, остановились, чтобы посмотреть, как идет «занятие», неожиданно превратившееся в настоящий бой. Такого от неизвестной фехтовальщицы, пришедшей «с улицы», никто не ожидал.

Наконец утомленный инструктор показал, что пора сделать паузу, и жадно приложился к бутылке с водой. По краям его лица тек пот, лоб также был мокрым.

Он с трудом подбирал слова, интересуясь, откуда приехала девушка, и кто ставил ей «школу». Услышав «Россия», понимающе закивал головой. Он понял, что у Анны была хорошая школа, и ей просто захотелось размяться, но у него не было достаточно мастерства, чтобы дать ей что-то новое. Из дальнейшего стало ясно, что он интересуется, надолго ли Анна приехала в Париж, и что-то пробормотал насчет Сорбонны.

После «урока» Аня с Николаем заехали перекусить в какое-то кафе неподалеку от студенческого городка. Кушали не спеша, наслаждаясь каждой минутой отдыха, прислушиваясь к тому, как «гудят» ноги, как с удовольствием желудок принимает пищу и питье.

– С чего это ты на него так накинулась? – поинтересовался Николя.

– Инструктор он так себе, средний, но гонора и амбиций – будто десяток чемпионов воспитал! Так что во мне взыграли казацкие гены, а дальше ты сам все видел. Хотя, конечно, мужчина-фехтовальщик должен был бы против меня выстоять.

– А Сорбонну он зачем упомянул?

– Он сказал, что может договориться с кем-то в Сорбонне, чтобы меня пригласили в команду университета. Не стала его разубеждать и рассказывать, как я оказалась в Париже.

1814 год. Франция. Суассон, 16 марта.

…О Париже знали, что он прекрасен, что любой человек, попавший в него, менялся, приобретал новые, неизвестные даже ему самому качества, становясь ярче, увереннее. По молодости своей офицеры, повзрослевшие в боях и походах, были переполнены юношескими ожиданиями романтики, амурных приключений, до которых, судя по романам, столь охочи француженки.

В авангарде, который шел на Суассон, насчитывалось чуть больше четырех тысяч человек, на приступе потеряли две сотни, но в плен взяли три тысячи шестьсот французов и тринадцать орудий. То была блестящая победа и Андрей Васильчиков, который со своим эскадроном действовал вместе с казаками Чернышева, мог ожидать новой награды. Это был как бы перст судьбы – поручик делом напомнил о себе.

Взять Суассон оказалось чрезвычайно важно, после этого путь на Париж, можно сказать, был открыт. Сначала французские войска – два корпуса под командой маршала Мармона, были довольно легко разбиты под Арси, а чуть позже русско-австрийская кавалерия при деревушке Фер-Шампенуаз разбила войска, спешившие на помощь Наполеону. Было взято много пленных и отбито тридцать пушек.

Как случилось, что при всей его воинской гениальности Наполеон мог так просчитаться, остается загадкой. Скорее всего, он полагал, что русские, опасаясь его атаки с тыла, развернутся и будут искать сражения с ним, будут искать его, а он выберет наилучший момент и позицию, после чего, уже как победитель, будет вести переговоры с Александром о мире. Но удача, по крайней мере, Большая Удача, в делах против русской армии как отвернулась от него после Москвы, так уже и не благоволила наполеоновской армии. Император так и не узнал, кто дал совет Александру идти со своими войсками прямо на Париж, оставив австриякам схватиться где-то в стороне со все еще Великой армией. А в результате столица Франции оказалась «распахнутой» перед силами, самыми опасными для Наполеона.

Париж, 2009 год.

Париж тех, кто в нем живет и работает, отличается от Парижа глянцевых журналов. Да, в плане светской жизни понедельник здесь – мертвый день. Даже на Елисейских полях как-то безжизненно. Вторник почти такой же. Зато в среду вечер уже вполне себе хорош. Кафе заполняются посетителями, в дискотеках гремит музыка, шоу собирают полные залы. Но вечер пятницы – настоящий триумф того, что называют парижским стилем – многие будто празднуют окончание рабочей недели. В субботу вечером – кульминация. Говорят, как-то композитор Россини, отдавая переписчику нот партитуру новой оперы, озадачился его вопросом: «Маэстро! У вас в трех последних тактах перед кодой увертюры – пять знаков «форте». При том, что темп вы назначили «престиссимо»?!» «Ну, да – очень, очень громко и предельно быстро!» – удивился Россини. «Но это против всяких правил!» – возмутился переписчик. «Да к черту ваши правила!» – вскричал автор. – Дайте сюда этот лист!» И вписал: «Отсюда – оглушительно громко, и еще быстрее, как только возможно!» Вот эта ремарка – символ субботнего вечера в Париже. И вечер воскресный тоже мог бы быть продолжением праздника, если бы его не омрачал завтрашний понедельник.

Пытаясь проникнуть в национальный менталитет французов, исследователь вряд ли отнесет их к романтикам, к сентиментальным личностям, и, тем не менее, они совершают немало романтических поступков. Но даже это они делают в своем прагматичном, откровенном стиле, «задирая» весь мир в лучших кинофильмах блестящих режиссеров. Начиная с «Набережной туманов», продолжая «Мужчиной и женщиной», шокируя призывом «Приготовьте ваши носовые платки».

Конечно, Николай погорячился, когда объяснил Анне свое поведение в тот вечер на бульваре словами «Весна, Париж!..». Настоящая весна начинается, когда в город приходит тепло, ближе к концу апреля и длится до начала второй половины июня. Парижанки становятся более раскованными в выборе своих туалетов, взгляды мужчин – пытливыми, острыми в их оценке.

Один из самых верных признаков прихода стабильно хорошей погоды в Париж – появление столиков на тротуарах возле всех кафе без исключения. Хотя кто-то продолжает брюзжать по поводу погоды – то по утрам холодно, то потом к полудню становится почти жарко. А если солнышко начинает греть чуть сильнее, то найти свободное место становится все труднее. Кто-то сидит, просто наслаждаясь погодой, кто-то – обществом приятной собеседницы или собеседника, а кто-то просто «лорнирует» проходящих мимо девушек, воздавая должное изящной стройной фигурке. При этом, конечно, ни у кого нет лорнета, давно вышедшего из моды и оставшегося разве что в театре, в старых пьесах.