Химеры 2

Через десять минут все было готово. Рамиро уложил сверток в материну авоську, извлеченную из кухонного стола, и вымыл руки окаменевшим мылом.

Снова вернулся в коридор, на этот раз к телефону. По памяти набрал номер.

- Але? Позовите, пожалуйста, господина Дня. Это Рамиро Илен спрашивает.

- Господина Дня сейчас нет на месте. - Голос секретаря Денечки был ровный, как накатанное шоссе. Ни взгорка, ни колдобины.

- Опять нет? А когда он будет?

- Для вас - никогда.

Утром моросил дождь. Туманная взвесь висела над дорогой, размывала поля и перелески в акварельный, лишенный деталей фон. В девять тридцать Рамиро миновал Вышетраву и свернул от моря к северу, на Шумашь.

Из зеркала заднего вида смотрел на него незнакомый человек с шапкой седых волос и бородкой клинышком. Выцветшая добела отцова рабочая куртка была тесновата, но Рамиро завернул рукава и не стал ее застегивать. Брезентовый комбинезон и клетчатая рубашка завершали маскарад.

Не доезжая до города, Рамиро свернул на однополосное шоссе. Мелькнул синий квадратик на столбе: “р. Бешенка”, прогремел под колесами мост над сизой, муаровой, как техадский клинок, водой. Справа потянулся железный, зашитый частью досками, частью ржавой сеткой забор с колючей проволокой поверху. За забором в отдалении виднелись кирпичные корпуса, склады, пара красных труб, новые и старые сельскохозяйственные машины на широком заасфальтированном поле. Большое административное здание с гербом лорда, выложенным цветными плитками на фасаде во все два этажа - желто-зеленый щит с росомахой. Выцветшие фанерные буквы на карнизе крыши гласили: “Шумашинский тракторостроительный завод лорда Хосса”.

Рамиро проехал мимо проходной, и опять потянулся скучный забор, корпуса складов, пустырь и курганы мусора. Теперь за ними заблестела полоска воды.

Подбородок чесался от клея. И как актеры это носят? Зудит немилосердно!

Дорога огибала территорию завода, вода приближалась, стал виден весь пруд, замкнутый в кольцо бетонных берегов.

Грязный пятачок перед откатными воротами, уходящая за ворота, вглубь заводских пустырей, грунтовка. Рамиро проехал мимо, через сотню ярдов, за деревьями, свернул на обочину и остановил машину. Достал из багажника треногу, кожаный короб, вынул и привинтил к треноге теодолит. Нацепил на нос припасенные роговые очки со стеклами без диоптрий.

И зашагал обратно, к воротам. Боковая калитка оказалась открыта, возле дощатого домика на облезлом стуле сидел старичок-охранник. Положив на колено свернутую в несколько раз газету, он черкал в ней огрызком карандаша.

- Высокая башня с сигнальными огнями на берегу моря!

- Маяк! - донеслось из домика. Внутри играло радио и позванивала посуда.

- Без тебя знаю. Крупное непарнокопытное млекопитающее полуденных саванн. Семь букв, вторая “о”, последняя “г”?

- Антилоп?

- Вторая “о”, последняя “г”, дурень! Э, господин землемер! Крупное непарнокопытное…

- Я геодезист, а не зоолог, - сказал Рамиро. - Доброго дня вам, кстати.

- Доброго. Измерять наши колдобины приехали?

- Будут новый корпус строить на берегу отстойника.

- Старые бы цеха починили, с войны в руинах стоят… А вот автора эпической поэмы рубежа девятого-десятого веков, описывающей становление дарской государственности знаете? Эм… восемь букв, последняя “о”?

- Арвелико Златоголосый.

- Подходит! - восхитился дед. - Интеллигенция! Вот она - польза образования!

Рамиро свернул с грунтовки и зашагал к водоему.

Пруд был площадью около двух акров. Стоячая вода цвела грязно-желтой пузырящейся бурдой, среди бурды плавал мусор - гнилые доски, проволока, ветки, затянутые белесыми обрывками, словно кто-то накидал в пруд грязной марли. Одиноким полумесяцем лежала в пене старая покрышка. Отвесные бетонные берега исполосовали следы отступающей воды, пучки серой заскорузлой тины торчали меж вертикальных швов.

Рамиро поставил теодолит, нагнулся к нему, покручивая какие-то верньеры. Пользоваться им он не умел, ну и ладно. Охранники тем более не знали, в какой конец трубки там надо смотреть.

Противоположный берег оказался плотиной, земляной вал, облицованный бетоном, размыкался металлическим мостиком, под которым находился слив - крашеные суриком железные воротца. Вода оставила на них седые известковые полосы и ячеистые следы высохшей пены

За воротцами угадывалось что-то вроде оврага, или пересохшего русла. Отсюда был виден проблеск воды за деревьями заросшего оврага - Бешенка прихотливо петляла по округе, такая близкая и совершенно недоступная. Стоячая и затхлая вода в пруду никак не соприкасалась с рекой и, согласно документам, которые Рамиро раскопал в архивах, ее использовали для заводских нужд, а еще поливали сосновые делянки, вон они топорщатся на том берегу. По бетонным плитам тянулись трубы оросительной системы.

Рамиро прищурился, вгляделся - но поверхность пруда оставалась неподвижной.

Он решил, что увидел достаточно, сложил треногу теодолита и пошел обратно к машине.

***

Ньет завис в толще воды, вытянув руки и растопырив когтистые пальцы с перепонками. Прозрачные блескучие плавники развернулись плащом, встопорщились шипы на хребте.

Море было сладким, гулким, огромным, с маячившим далеко внизу дном. Он плыл уже много дней, не считая, не разбирая потоков, лишь ощущая чувствительным небом и языком перемену температуры и плотности воды, мелкие частицы придонного ила, облака планктона.

Море лежало в огромной чаше, как желе - пластами. Море мелко и часто дышало, отражая в себе небо. Но Ньету нигде в нем не было места.

Вся эта безбрежная, покрытая небесами, вода была уже поделена его народом.

Покружив в прибрежных областях, Ньет понял, что надо плыть вперед, не останавливаясь. Всюду были фолари: огромные, древние, медлительные - как рассказывал Мох, или стаи мелких, шустрых и злых. Все, что ему удавалось, это поспешно поохотиться в негостеприимных водах, урвать рыбину-другую. Потом налетали местные и гнали его прочь, как заблудившуюся селедку. Никто не хотел говорить. Спал он как акула, на плаву, не прекращая движения ни на миг.

Вот и сейчас злющая фоларийская девка вытаращилась на него, метнувшись со дна, как хвостатая молния. Тоже растопырилась, не сводя с пришлеца неподвижные темные глаза. Оскалила игольчатые зубы.

По бокам ее ходили люминесцентные зеленоватые пятна, нервно сжимаясь и тут же расплываясь большими кляксами. Волосы облаком колыхались вокруг плеч и головы, слабо светились.

- Я плыву! - крикнул Ньет, пронизав толщу воды безмолвной вибрацией. - Я не остаюсь!

- Пшшшел отсюда.

Безгубый рот растянулся, как у ящерицы, угрожающе встопорщились наплечные шипы.

- Я плыву! Я ищу Нальфран!

- Пшшшшш!

Ни тени мысли в глазах, только бездумная жадность и ненависть к чужаку.

Морские были совсем дикие. Если бы Ньет не окреп на берегу и не нарастил броню, его разорвали бы в первый же день. А так он только клацнул зубами в ответ, зашипел еще пуще, чем девка, ударил хвостом, отгоняя морскую паскуду подальше. Ничего она не желала знать ни о Нальфран, ни о том, что творится за пределами ее охотничьей территории.

Фоларица легко отступила, умчалась к выступу заросшей ракушками и зеленой слизью скалы, свернулась там, как наседка в гнезде, обняла что-то руками, не сводя с Ньета злющего взгляда.

Ньет пригляделся - на выступе лежал человеческий череп. Фоларица снова оскалилась, заскрежетала шипами по скользкому камню, сдирая с него клочья водорослей и поднимая муть.

Говорить с ней было бесполезно. Ньет развернулся и упрямо поплыл дальше, рывками проталкивая себя сквозь воду Сладкого моря.

*

- Без дролери наше общество было бы, вероятно, стабильнее. И я не оправдываю, но понимаю цель покушения. Да, радикально. Но на то и радикальная партия, чтобы действовать решительно.

- А я не сторонник радикальных мер, господин Хвощ. Если небесные скаты и впрямь неуправляемы, то ждать бунта недолго. Алагранда скушала Юг, следом скушает нас, и лорд Эмор не остановится даже чтобы в зубах поковырять.