Обнаженная со скрипкой

После концерта Лара позвонила маме.

– Мам, у меня все в порядке, – начала она с нотками радости и удовольствия в голосе. – Концерт чудесный, пели Никитины прелестно, многие песни ты слышала в своей молодости. Под музыку Вивальди? Конечно, и Москва слезам как не верила, так и не верит. Знаешь, мы, может быть, заедем к Антону, – бросила она взгляд на молодого человека, вспомнив его программу вечера. Но тот с непроницаемым лицом ничем не подтвердил возможность «заезда к Антону». – За меня не беспокойся. Все – буду по обстоятельствам, точнее – по ситуации! – завершила тихим голосом разговор с родительницей Лара.

А ситуация сложилась такая, что к удивлению и даже удовольствию Валентины Григорьевны, довольно скоро Лара оказалась дома. И без лишних вопросов было понятно, что «может быть» сегодня не состоялось.

Ближе к полуночи этого же дня Антон позвонил своему дяде – тот ложился поздно и на звонки «вне протокола» отвечал без замедления. Молодому человеку хотелось услышать что-то еще о своей спутнице от опытного родственника, сделавшего себе хорошую карьеру и обладающего большим жизненным опытом.

На самом деле Лара настолько нравилась Антону, что он мог бы даже согласиться, что влюбился в нее.

– Хорошая девушка, и вкус у нее имеется, и держится хорошо, уверенно, без выпендрежа, и весьма сексапильная, – дал свою почти профессиональную оценку матерый дипломат. – Так что выбор твой одобряю, с семьей ее познакомился уже?

– Так я сначала с семьей и познакомился, а потом уже и с ней, – пояснил Антон.

– Очень хорошо. Раз они против тебя ее не настраивали, это уже хороший признак. Не надо будет бороться с ветряными мельницами.

– Дядя Юра, а я слышал, что вы еще не так давно в семье имели репутацию крепкого бабника.

– Ладно, – решил приоткрыть занавес Юрий Иванович. – Да будет тебе известно, я всегда был и остаюсь, хотя годы уже не те, дамским угодником, вульгарно называемым бабником. Что делать, как меня научили восхищаться античной живописью и скульптурой, так я и остался поклонником женской красоты. Правда, самой прекрасной женщиной я любовался в Париже, – и тут он сделал небольшую паузу. – В Лувре стоит Ника Самофракийская. Будешь в Париже, обязательно сходи. Подле нее можно часами стоять.

– А говорили, что перед вами ни одна женщина устоять не могла, через полчаса общения она уже была ваша.

– Это все враки. Мне за твоей тетей ухаживать пришлось почти год, умела она мужиков выдерживать, проверять на время. Хотя, так и быть, расскажу тебе один прием, о котором я узнал от джазистов. Когда-то в оркестре Утесова был ударник, который по приезде в любой город через час уже запирал замок в гостиничном номере на два оборота. А коллеги интересовались, как ему удавалось так быстро соблазнить женщину. Он объяснил: если она меня возбуждает, то стараюсь каким-то способом «дать ей в руку», так сказать, почувствовать прилив страсти – это очень сближает.

– Ну, это уже совсем! – не мог найти нужное слово Антон, не столь искушенный в технологиях соблазнения.

– Вот именно! Да я таким способом и не пользовался, так что у меня романы были затяжными. И знаешь, не верю я в эту байку про утесовского ударника. Скорее, он так отваживал праздно любопытствующих. Но секретное оружие для женщин у меня было: я с ними разговаривал, им это было интересно. А поскольку я много читал, то и рассказать было о чем. Так что мне везло больше, я любил, меня любили. А ты с этой девушкой, в каких отношениях? То есть, в какой стадии? Смотрел ты на нее откровенно влюбленным взором. Я даже за тебя порадовался. В общем, повторюсь, держи ее двумя руками и не отпускай. И еще одно учти – если любовь будет оставаться платонической, то она может оказаться весьма обременительной. То есть, в материальном смысле. Причем первым ощутит это твой худеющий бумажник. Захотите заехать ко мне в гости, милости прошу. Только предупреди заранее, сам знаешь мои обстоятельства, живу-то уже почти три года один.

И пришел апрель, и Москву накрыла неожиданная волна горячего воздуха, и все быстро достали из шкафов и чемоданов летние вещи, раскрасив улицы, бульвары и площади пестрыми светлыми нарядами. В воздухе уже перемешивались самые разные запахи – свежеуложенного асфальта, распускавшихся листьев на деревьях, туалетной воды, духов. В общем, чувствовалось влияние эндорфинов – даже незнакомые люди улыбались друг другу, а решительные молодые люди пытались пообщаться с кокетливыми девушками.

Размышляя, как зазвать Лару к себе, Антон прошелся по своей квартире. (дом хороший, кирпичный, постройки шестидесятых годов, в глубине Ленинского проспекта. Он как-то очень вовремя купил эту «однушку», хотя и пришлось влезать в долги у родственников и у пары коллег. Впрочем, не в такие тяжелые, как если бы брал кредит в банке. Просторная прихожая со шкафами для одежды, коридорчик, первая дверь – ванная со стиральной машиной, вторая – туалет, и дальше – кухня. Кухня была хорошая, в десять полноценных квадратных метров. Около полуметра, правда, «отъедал» выступ вентиляционной камеры, но и в этом было определенное удобство – за ним хорошо «прятался» холодильник. И комната довольно большая, метров двадцать пять, светлая за счет большого, во всю стену окна рядом с балконной дверью. Возле окна большой письменный стол, компьютерный монитор, открытый стеллаж с папками, ватманами, чертежами. На стене квадратная абстрактная картина, составленная из маленьких деревянных брусочков разных оттенков и рисунков. В глубине – как бы «альков», где разместились широкая постель, глубокое кресло и небольшой, но не обычный журнальный, а раскладной ломберный, карельской березы столик, с антикварной латунной, в стиле «арт-нуво», настольной лампой под абажуром и несколькими книгами.

Ну, конечно, еще и гордость Антона – небольшая столярная мастерская, которая была устроена в застекленной лоджии. Хороший профессиональный свет, стоивший сумасшедших денег. Верстак с тисками, японский сверлильно-строгально-фрезо-шлифовальный станок, полный набор рубанков, фуганков, стамесок, резцов и сверл. Шкаф с химией: грунтовки, морилки, растворители, лаки, краски и смывки. Вытяжной шкаф с вентилятором, толстая кишка гофры «на улицу».

Сосед сверху, симпатичный пенсионер союзного (увы, в прошлом) значения Илья Лазаревич звонил иногда по городскому телефону справиться у Антона: «Тоша, вам ничем не пахнет?». На что Антон отвечал всегда одним и тем же. Пару раз громко шмыгал носом в трубку, выдерживал пятисекундную паузу и извещал соседа: «Пахнет, Илья Лазаревич! Это запах большого города. Он строится, разрастается, в него приезжают новые люди, они привозят новые запахи. Как ваше здоровье, Илья Лазаревич?». Двухминутный монолог пенсионера можно было и не слушать, чем Антон частенько и грешил. Тем более, что процесс покраски прерывать было никак невозможно.

Осмотром своего жилища Антон удовлетворился и пошел на кухню варить кофе. «Ну, не могу же я напрямую, вот так в лицо ей сказать, что хочу ее?! – рассуждал молодой человек. – В концерт мы ходили, по бульвару гуляли, в кафе были несколько раз. На день рождения к Аркашке я ее зазвал. И ведь хочется мне схватить ее в охапку, зацеловать всю и… И в итоге привожу я ее к подъезду дома на Сивцевом Вражеке, тремся щечками, она выходит, бросив «Пока! Созвонимся!». И я тоже хорош. Пока! Доколе? – боролся с терзаниями плоти Антон. Наверное, тот, что свыше, прислушался и подсказал ответ: «Доколе? Дотоле, пока ты, чадо взрослое уже, а умом – дитя, не сделаешь того, к чему зовет природа, все естество твое мужское!». И Антон решился.

– Хочешь, покажу тебе необычную картину, которую сам смастерил? – предложил он Ларе, услышав в мобильнике ее голос.

– Ты еще и картины пишешь? Хотя, что я удивляюсь?

– Ну, нет. Это необыкновенная картина, такой ты еще не видела. Что-то вроде «Вудс пэйнтинг».

– Ну, если это лесная живопись, то заинтриговал!