Битва за Фолкленды

Как уже упоминалось в предыдущей главе, все подобные соображения находили отражение и в поступках военного кабинета, каковому приходилось сопротивляться принятию стратегических и тактических решений, одобрения которых из раза в раз желало командование оперативного соединения. Все эти решения — в части правил применения силы, блокады и захвата Южной Георгии — по крайней мере, вплетались в канву последнего аргумента в понимании Тэтчер, то есть неизбежной войны. Между тем военный кабинет тоже принимал некое противоречивое для себя участие в действе под названием поиски мира. По мере того как уходил в историю апрель, доминирующим моментом сего процесса стали так страшившие кабинет разногласия между премьером и новым министром иностранных дел, Фрэнсисом Пимом. Затянувшаяся миссия Хэйга, за которую так старательно цеплялся Пим, начинала раз за разом больше раздражать миссис Тэтчер. Уайтлоу все чаще и во все большей степени ощущал себя в роли этакого «переводчика», доводившего до премьера точку зрения Министерства иностранных дел. Тэтчер все сильнее действовала на нервы привычка Пима занимать в военном кабинете «голубиную» позицию, поддерживаемую должностными лицами его ведомства, но потом охранять свой политический фланг в парламенте за счет нередко чрезвычайно жестких «ястребиных» высказываний. «Она бы уважала его больше, высказывай он хоть иногда свои истинные чувства заднескамеечникам», — заметил позднее один министр. Тэтчер не могла удержаться от мести. По вторникам ВиОЮА проводил коллективные доклады для полного кабинета. Как-то премьер-министр попросила Пима выступить на этом более широком форуме в защиту одного противоречивого решения, против которого он особенно отважно выступал в военном кабинете.

Полет Пима на «Конкорде» в Вашингтон на встречу с Хэйгом в четверг, 22 апреля, стал последней попыткой совместить «непреложные» принципы Британии и условия аргентинского пакета, выработанные в предыдущие выходные. Британские должностные лица называли это «дезинсекцией». Единственная уступка, которую Пим увозил с собой, ограничивалась согласием на подъем на островах в течение переходного периода иных флагов, наряду с британским, и готовностью обсуждать вопрос суверенитета после вывода аргентинских войск. Ни о каких фиксированных сроках перехода управления островом к Аргентине речь не шла вовсе, как и об этакой «ползучей передаче суверенитета». К тому же при любых договоренностях стороны должны были учитывать соображения местного населения.

Пим немедленно приступил к четырехчасовому заседанию с Хэйгом в Министерстве иностранных дел. В результате оба переговорщика не пришли ни к чему существенному, если не считать понимания того, как далеки они от достижения сколько-нибудь приемлемого компромисса. На самом деле по временам оба чувствовали себя заложниками взаимной непримиримости британцев и аргентинцев. Следующим утром Пим завтракал с советником Рейгана по вопросам национальной безопасности, Уильямом Кларком, в Белом доме в качестве акта демонстрации срочной необходимости для Британии американской поддержки. Ближе высокопоставленного делегата к президенту не допустили, тот продолжал пренебрегать вопросом, вызывая смятение в Министерстве иностранных дел США. На заключительном заседании в британском посольстве посредники вновь приступили к вопросу, пытаясь найти какой-то гибкий момент в британской позиции, дабы появился смысл представлять ее Буэнос-Айресу.

Пим возвратился в Лондон поздней ночью в пятницу — «Конкорд» способствовал облегчению трудного дела «челночной дипломатии». На следующий день глава МИДа докладывал военному кабинету свое мнение: из переговоров выжато все возможное и теперь надо готовиться принять условия, которые на следующей неделе пришлет Хэйг. Жизненно важным моментом проекта договора являлось предложение американского присутствия на островах как гарантии от чрезмерного господства там Аргентины. Будут соблюдены интересы и учтены желания населения островов и установлен длительный переходный период. Как министр иностранных дел, Пим считал такую сделку вполне в интересах Британии как в плане возможности уйти от войны, так и для сохранения добрых взаимоотношений с остальной Латинской Америкой. Он бы рекомендовал пойти на принятие подобных условий.

Миссис Тэтчер отреагировала враждебно. Возвращение Пима совпало с самым разгаром висевшей на ниточке операции по освобождению Южной Георгии. Он предлагал уступки и компромисс по отношению к тому самому противнику, с которым храбро бьются ее мальчики (так она упорно называла солдат). Похоже, в особенности расстраивало премьера впечатление, создававшееся благодаря Пиму у Хэйга, будто «Британия может принять соглашение, построенное на таком каркасе», и что стоит сказать об этом Аргентине. Пропасть между премьер-министром и министром иностранных дел становилась все глубже и шире.

27 апреля Хэйг отправил окончательный пакет предложений — «Хэйг 2» — в Лондон и Буэнос-Айрес. В нем содержались исключительно некие смягченные варианты решений на хорошо знакомые темы: поэтапный совместный отвод войск, надзор США, Британии и Аргентины за выполнением условий, участие Аргентины в делах «традиционного местного управления» (в основе своей противоречивая концепция) и длительные сроки переговорного процесса «с учетом интересов обеих сторон и желания жителей». Переходный период будет ограничиваться пятилетним сроком. Хунта отозвалась отказом на предложение Хэйга лично представить пакет предложений в Буэнос-Айресе. Военный кабинет из Лондона настаивал, что не даст ответа до тех пор, пока не услышит реакции хунты.

Механизмы принятия решений в хунте окончательно развалились. В теории высшим правящим органом являлся кабинет, возглавляемый Галтьери и Коста Мендесом, но за этим фасадом стояла стена непримиримости ВМС. Адмирал Анайя взирал на Коста Мендеса с презрением, а Галтьери считал битой картой — жалким политиком, готовым ползать на брюхе перед американцами. Адмирал испытывал жуткую боль по поводу потери Южной Георгии. Не пожелав поверить предостережениям Вашингтона в отношении намерений британцев, Анайя теперь обвинял американцев в трюкачестве и заявлял, будто те старались «сбить с толку и дезориентировать» аргентинцев и помочь британцам вывести флот на боевые позиции. В действительности же представляется вероятным, что отправка подкреплений в Грютвикен на борту «Санта-Фе» имела место в результате как раз информации о целях британцев, переданной американцами Буэнос-Айресу в тщетной надежде склонить хунту к согласию. Беспечное нежелание Вашингтона разглядеть и понять аргентинский характер поистине не знало границ.

Недоверие Анайи к аргентинской дипломатии вновь подтвердило свою основательность. Единственной структурой, на которую, как считал Коста Мендес, он мог полагаться в плане поддержки, являлась Организация американских государств (ОАГ). Уж ее-то точно не сможет подговорить или подкупить Британия со своими друзьями. ОАГ опиралась на Межамериканский договор о взаимной помощи 1947 г. (Пакт Рио-де-Жанейро), в соответствии с которым государства Америки обязывались оказывать помощь друг другу в случае возникновения военной угрозы откуда-то извне континента. Буэнос-Айрес традиционно держался особняком в организации, демонстрируя, по мнению других стран, заносчивость этнических европейцев по отношению к не таким чистым в расовом отношении партнерам к северу от Аргентины. Теперь Аргентине понадобилась помощь ОАГ. Возникал вопрос: пожелают ли остальные простить и забыть?

Поначалу ОАГ довольно медленно реагировала на просьбу Аргентины созвать заседание по Фолклендским островам. Когда же 26 апреля депутаты, наконец, собрались для обсуждения вопроса, Коста Мендес тут же осознал отсутствие шанса набрать большинство в две трети голосов, необходимое для развертывания действий против Британии. Потому он стал добиваться принятия резолюции с требованием отвода оперативного соединения, поддерживая заявление предостережением о будто бы вынашиваемых британскими войсками планов вот-вот высадиться на «аргентинской территории». Тут ему в последнюю минуту неожиданно помогло вмешательство Хэйга, до той поры разумно предоставлявшего ОАГ самостоятельно улаживать разногласия по данному вопросу. На сей раз Хэйг напрямую обрушился на Аргентину из-за совершенной ею агрессии, заметив, что договор 1947 г. неприменим к данному конфликту и, в сущности, потребовал от ОАГ не лезть под ноги и не мешать Вашингтону претворять в жизнь усилия на пути мирного урегулирования. Во время его выступления царила непроницаемая холодная тишина. Вот как прокомментировал речь Хэйга один чиновник ОАГ: «Все выглядело так, будто он думал, что Нобелевская премия мира от него уже на расстоянии вытянутой руки»[185].

185

Намек на страстное желание Александра Хэйга сравняться с одним из своих предшественников Генри Киссинджером, занимавшим пост государственного секретаря США в 1973–1977 гг. и получившим Нобелевскую премию мира за участие в подписании Парижских мирных соглашений 1973 г. — Прим. ред.