Счастье взаимной любви

Резким рывком Аня вывернулась из-под солдата и привстала на колени.

Солдат лежал лицом вниз и был совершенно неподвижен. С левого бока от него, упираясь дулом под мышку, лежал автомат. А по спине, между лопаток, быстро расплывалось темное неровное пятно.

«Это кровь, — подумала Аня. — Кровь. Я его убила».

Конвульсивная судорога сжала ей горло, но она удержалась от рвоты и встала.

Солдат не двигался.

По дороге с гулом проносились редкие машины. Высокие темные ели стояли вокруг стеной, а сумерки сгустились настолько, что в двадцати шагах лес был непрогляден.

Аня подхватила свою сумочку и бросилась к дороге, но споткнулась и упала, раздирая колени об узловатые корни деревьев. Она растянулась на мягкой пахучей земле и встать уже не смогла, потому что мозг пронзила неожиданная мысль — просто так бежать нельзя. Это глупо. Теперь бежать не от кого. Да, просто глупо бежать.

На четвереньках она отползла за толстый ствол дерева, прижалась к нему и передохнула. Потом осторожно выглянула.

Солдат лежал все так же, только темное пятно расплывалось почти на всю спину.

Убила, сказал Ане кто-то посторонний. Убила и будешь сидеть в тюрьме. Или в колонии для малолетних преступников. Будешь сидеть так же, как два года назад посадили продавщицу Аллу, которая столовым ножиком запорола своего двоюродного брата. И хоть доказано было, что тот пытался ее по пьянке изнасиловать, Аллу посадили. Превышение меры самообороны — так, кажется, бормотали на суде.

И тебя посадят, сказала себе Аня. А если и не посадят, то долгие месяцы будут таскать на следствие, придется по сто раз рассказывать, как все случилось. И уж наверняка прости-прощай навеки отцовская мечта об автомобильчике, поскольку Героя Соцтруда ему теперь ни за что не дадут.

Нет. Надо просто уйти. Никто ничего не видел. Никто ничего не докажет. Следов нет…

Она прочла много детективов и тут же вспомнила об отпечатках пальцев и прочей ерунде, которой занимались в этих романах следователи, когда разыскивали злодеев. Она встала и осторожно подошла к неподвижно лежавшему телу. Потом вытащила из сумочки носовой платок и собралась было вытереть автомат, чтобы уничтожить отпечатки своих пальцев. Но в последний момент поняла, что протертый автомат может вызвать еще больше подозрений, следовательно, это глупое занятие.

Аня осторожно потянула оружие за брезентовый ремень, потом перекинула его через плечо.

Уходить в город, прятаться было нельзя. Лучше вернуться назад. Пьяные и ошалевшие от любовных утех друзья вряд ли заметили ее отсутствие. Мазурук наверняка прилепился к Тамарке — потянуло на свежатинку — и ее, Аню, пока не разыскивал. Надо вернуться. Вернуться и изо всех сил держать себя в руках, чего бы это ни стоило.

Она повесила на шею автомат, скинула туфли и побежала к озеру. Бежала изо всех сил, так что быстро задохнулась. Автомат бил ее по спине и коленям, хотя она старалась повесить его на бегу поудобней. На миг мелькнула мысль, как бы эта страшная железная штуковина случайно не выстрелила, когда ее не просят, но было не до таких тонкостей.

Она окончательно задохнулась, когда выбежала к воде. Остановилась, и ее тут же вырвало, мучительно, до изнеможения. Но останавливаться уже было нельзя, это она понимала с предельной четкостью.

Аня подошла к берегу и осмотрелась. Ее компания продолжала веселиться в прежнем стиле где-то шагах в ста. В загустевших июньских сумерках мерцало пламя огня, приглушенно звучала музыка, фигуры друзей на пляже были почти неразличимы — только тени у неровного света костра.

Аня быстро разделась догола, подхватила автомат и вошла в воду, не ощущая, холодно ей или жарко. Показалось, очень жарко, настолько, что вокруг тела вот-вот закипит вода. Она вошла по грудь, потом поплыла. Автомат тянул ее ко дну, но она продолжала упрямо плыть, пока не достигла середины озера. Там стянула через голову ремень и выпустила автомат из рук.

После этого развернулась и поплыла назад на пределе человеческих сил.

Нельзя было ни останавливаться, ни давать себе передышки, хотя на берегу больше всего захотелось рухнуть на еще не остывший песок и лежать до утра.

Аня быстро оделась, с туфлями в руках направилась в лес, пробралась по крутой дуге сквозь деревья и вышла к своей палатке. Поначалу залезла в нее, накинула на плечи куртку Мазурука, посидела, унимая противную дрожь во всем теле, затем вышла.

У костра, подустав, все уже угомонились. Мишка Клюев и Тамара не справились с водочно-портвейновой атакой на свои организмы и отключились, ничком лежали на песке без признаков жизни. Никого эта отключка не заботила. Магнитофон молчал.

Чуть в стороне Аня приметила Богданову. Она сидела, поджав ноги к груди и задрав голову вверх, словно собиралась прочесть на темном небе таинственные письмена судьбы. В глазах ее застыли слезы, и, когда она заметила Алю, то жалко улыбнулась и сказала:

— Я ведь знала, что так будет… Даже надо, чтоб так было… Но противно, так безобразно и не нужно… Никакого праздника… С каким-то ничтожным человечишкой… И ведь воспоминание об этой дряни останется на всю жизнь. Первый, говорят, не забывается. Паскудство!

— Ерунда, забудется, — ответила Аня.

— Ты забыла? — встрепенулась Богданова.

— Почти. У меня было еще веселей. Сразу двое. Лейтенант и капитан. По очереди через раз. Чушь все это. Не самое главное в жизни.

Аня проговаривала слова автоматически, лишь бы обозначить свое присутствие рядом с Богдановой. Перед ее глазами все еще лежал солдат с подвернутыми руками и расплывающимся по спине кровавым пятном.

— Но ведь Лешка — никто, — с аналитической деловитостью продолжала Богданова. — Если даже взяться за его перевоспитание, заставить учиться, думать о цели в жизни, то все равно ничего не получится. Быдло он, плебей.

— Радуйся, что кувыркалась не с Мишкой Клюевым. Ходила бы сейчас с трепаком, — насмешливо сказала Аня. — Узнали бы в городе, что ты с триппером, и конец всей твоей карьере.

Богданова ее толком не расслышала.

— Конечно, парень он ничего, но испорчен, я бы даже сказала — развращен легкими деньгами. Не дело молодому парню возить покойников.

— Он не комсомолец, может хоть дерьмо возить, все равно коммунизм строит, — ответила Аня. — И перестань ты думать о воспитании коллектива. Чихать тебе на Лешку. О себе лучше подумай.

Богданова глянула на нее и встала с песка.

— Подлый ты все-таки человек, Плотникова. Подлый, развратный и грязный. Просто сука. У тебя одни мужики на уме. Таких, как ты, в принципе надо изолировать от общества.

— Полагаешь, что ты лучше? — спокойно спросила Аня. — Ты ведь попросту тупая корова, которой кажется, что она благородная лань. Ты вся насквозь лживая. Если Наташка Збруева пятерки в школе получала за взятки учителям, то тебе-то твои троечки натягивали только за комсомольские потуги да за то, что на всех стучала. Збруева честней тебя. Но карьеру ты, понятно, сделаешь. Вступишь в коммунистическую партию, там такое сволочье нужно, и будешь потихонечку как вошь ползти наверх. И никто не будет знать, какая ты на самом деле. Только мы в классе знаем. А для всех ты всю жизнь будешь сознательной и передовой строительницей светлого будущего.

— Это вы, вы меня сюда затащили и изнасиловали! — крикнула Богданова. — Что я теперь маме скажу?!

— Наврешь чего-нибудь, ты же это умеешь, — ответила Аня.

Ответа Богдановой она не стала дожидаться, да и вообще разговор был ненужным, глупым, а если и была в нем какая-то цель, то заключалась она в том, чтобы успокоиться и забыть страшное происшествие в лесу.

Аня подошла к костру и села на неподвижно лежавшего Клюева, как на подстилку. Тому, при полном бесчувствии, было все равно, кто уселся на его задницу, хоть слон.

Аня до тех пор смотрела на Мазурука, пока тот не почувствовал ее взгляд. Он поднял голову, вздохнул и отвернулся.

За спиной неожиданно громко и резко прозвучал автомобильный сигнал, а затем Лешка заорал: