Страница 2 из 3
- Да вы совсем рехнулись, мамаша, - сказал Пет сердито. - Ведь это сорок миль! Сорок миль, да все по, горам!
Она вдруг двинулась на него, шаркая босыми ногами и потрясая в воздухе рукой со скрюченными пальцами, и не только ее лицо, но и тело казалось слепым от старости. Хриплый, надтреснутый старушечий голос перешел на крик:
- Я привезла тебя оттуда, а ты отвезешь меня туда! Даже если на это пойдет твой последний грош, а тебе и твоим детям придется доживать свой век в богадельне - даже тогда ты отвезешь меня в Аммеру. И не по короткой дороге. Запомни, что я тебе велю. Не по короткой, по длинной! По длинной дороге в Аммеру, вокруг озера, по той, по которой я везла тебя оттуда.
Я прокляну тебя страшным проклятием, если ты повезешь меня короткой дорогой через горы. И ты остановишься у старого ясеня в начале проулка, откуда виден наш дом, и помолишься за всех, кто состарился в нем, и за всех, кто ребенком играл на дощатом полу. А потом... Пет! Пет Дрискол! Ты меня слышишь? Ты слушаешь, что я тебе говорю?
Она схватила его за плечо, впившись взглядом в его длинное унылое лицо - она хотела знать, как он принимает ее наказ.
- Слышу, - ответил он, пожимая плечами.
- Потом, - голос ее перешел на шепот, - ты встанешь перед соседями и скажешь... запомни, что я тебе говорю! - ты скажешь: "Люди, это Эбби, дочь Бетти Хейг, она сдержала слово: она вернулась к вам".
Старуха произнесла эти слова любовно, тихо улыбаясь - как строки старинной песни, которые твердила из ночи в ночь. В них был весь Западный Корк: открытая всем ветрам дорога через пустоши в Аммеру, голые серые холмы в паутине изгородей, межевавших карликовые наделы, и побеленные домики, с непроницаемым видом глядевшие из-за чахлых кустов падуба, которые, уклоняясь от ветра, поворачивали свои листья изнанкой то сюда, то туда.
- Ладно, - сказал Пет, вставая. - Заключим с вами честную сделку.
Старуха сощурила глаза и вперила их в его безвольное, понурое лицо; казалось, она его не слышит.
- Этот дом мне недешево обходится. Вы исполните мое давнишнее желание переедете ко мне, а я обещаю отвезти вас в Аммеру.
- Нет, - ответила она угрюмо, беспомощно поводя плечами - убитая и потерянная старуха, утратившая остатки жизненных сил.
- Ну что же, - сказал Пет. - Поступайте, как знаете. Это мое последнее слово. Решайте - либо да, либо нет. Переедете ко мне, будет вам могила в Аммере, останетесь здесь - придется лежать на кладбище в Корке.
Она проводила его до дверей - согнувшись в три погибели и совсем втянув голову в плечи, - но, вернувшись, распрямилась, достала табакерку, взяла из нее понюшку.
- Охота тебе печалиться, - сказал Джонни. - У него семь пятниц на неделе: к завтрему передумает.
- Может, передумает, а может, и пет, - сказала она горестно и, распахнув заднюю дверь, вышла во двор.
Ночь была звездная, из раскинувшейся внизу лощины доносился шум города. Она глянула наверх - на бескрайнее небо над задней стеной, - и горько разрыдалась.
- Ох, Аммера моя, Аммера! Далеко ты, моя Аммера. Не добраться мне туда ни сегодня, ни завтра. А пом-ру, так похоронят на чужбине, далеко ото всех, кого знала, и разделит нас дальняя дорога.
Кому-кому, а старине Джонни следовало бы - садовая его голова! сообразить, что затевает старуха, когда на ночь глядя она поползла, цепляясь за нерила, вниз к перекрестку. Там, напротив освещенных окон трактира, не выпуская трубки пзо рта, стоял со своим крытым грузовичком Ден Риган, промышлявший извозом. Вся округа обращалась к нему по мере надобности.
Эбби поманила его, и они отошли в темное местечко у затянутой плющом калитки. С глубокомысленным, сосредоточенным видом Риган выслушал все, что она сочла нужным ему сказать; он хмыкал, кивал, утирал нос рукавом или переходил на другой край тротуара, чтобы высморкаться и сплюнуть в канаву, ж с его лица ни на мгновение не сходило напряженное, осмотрительное выражение.
Кому-кому, а Джонни следовало бы сообразить, что это означало и почему его старая приятельница, всегда талая щедрая, теперь сидит у потухшего очага, скупясь развести огопь, а по пятницам требует с него квартирную плату, не входя в его обстоятельства, и даже отказывает ему в глотке пива, которым они всегда друг друга угощали. Он считал, что это была перемена перед смертью и что денежки идут в кошель, который она прячет на труди. Ночью она пересчитывала их у себя наверху при свете огарка, монеты выскальзывали из ее безжизненных пальцев, ж он слышал, как она ревела коровой, ползая по голым доскам и вслепую собирая их в горсть. Потом до его слуха доносилось поскрипывание кровати - опа ворочалась с боку на бок, - бряканье четок, когда она снимала их с изголовья, и старческий гвлос, который, то подымаясь, то опускаясь, читал молитву. Иногда пронзительный речной ветер будил его до зари, и он тоже слышал ее бормотанье: бормотанье, зевок, чирканье спички - она смотрела на будильник - о, эти нескончаемые ночи старости! - и затем снова бормотанье, бормотанъе и молитва.
Но в некоторых вещах Джопни был на редкость туп; он ни о чем не догадывался, пока однажды ночью она пе позвала его, и, подойдя со свечой в руке к подножью лестницы, он увидел ее на площадке в ночной рубахе, напоминавшей мучной мешок. Она стояла, держась одной рукой за косяк, а другой теребя жидкие пряди спутанных волос.
- Джонни! - проскрипела она в страшном возбуждении. - Он приходил сюда!
- Кто приходил? - сердито рявкнул снизу Джонни, еще не отойдя от сна.
- Майкл Дрискол, отец Пета.
- Э, да это тебе приснилось, - сказал он сердито. - Отправляйся обратно в постель, господь с тобой.
- Нет, не приснилось, - воскликнула она. - Я лежала, перебирая четки, сна не было ни в одном глазу, и вдруг он появился в дверях и поманил меня пальцем.
Сходи к Дену Ригану, Джонни, прошу тебя.
- Не пойду я ни к какому Дену Ригану, проси не проси! Тебе известно, который сейчас час?
- Утро уже.
- Да, утро! Четыре часа утра! Сейчас побежал, как же!.. Может, тебе нехорошо? - добавил он уже другим тоном, подымаясь вверх по лестнице. Хочешь, чтобы тебя отвезли в больницу?
- Нет, не нужна мне больница, - угрюмо отозвалась она и, повернувшись к нему спиной, зашлепала к себе.