Два лика пустыни

Двуточечных жучков много бродит по земле, и часто между травинок сверкают их блестящие нарядные одежды. Но встретиться на цветке легче. Для них одуванчик — место свидания. К тому же самки на них кормятся нектаром и кладут яички в основание летучек семян.

Я проверяю цветы одуванчика и почти всюду, на каждом, встречаю по паре жуков. Впрочем, еще рано торопиться с выводами. Вот на одном цветке две самки и один самец. На другом — настоящий гарем: три самки и один самец. На третьем — переполох, мирная жизнь нарушена. Сюда забрался чужак, и хозяин гарема бросается на него, широко расставив булавчатые усики. Но ему не везет, он побежден пришельцем, изгнан с цветка и отправляется на поиски нового прибежища.

Вообще у жуков, среди которых происходят драки из-за самок, самцы, как правило, бывают крупнее. Кроме того, они еще вооружены острыми челюстями, различными выростами, используемыми как боевое оружие. А у двупятенного гладыша самцы мельче своих супруг. Но какое правило существует без исключения!

Сколько я ни смотрю на жучков-гладышей, они не вступают в серьезную битву, не наносят друг другу увечий, а турниры между ними носят, в общем, безопасный характер. К чему кровопролития, когда неудачник может легко найти себе свободное место на одном из многочисленных цветков, покрывающих землю пустыни.

В горах Тюлькубас, что в переводе на русский язык означает — Лисья голова, мы выбрали небольшую долинку среди весенних зеленых холмов и только принялись за устройство бивака, как раздался возглас:

— Скорее сюда, нашлось интересное!

Палатка брошена, и мы все мчимся смотреть находку. А она действительно забавная. Три гладких ланцетовидных листочка распростерлись по земле в стороны, посередине между ними очень странный темно-бордовый и нежно-бархатистый цветок. Собственно, это даже и не цветок, а тоже листик, только очень широкий, толстый и с нижней стороны зеленый. Из центра цветка торчит тонкий длинный цилиндрик, еще более нежно-бархатистый, внутри его виден какой-то белый поясок, отросток, выросты. Удивительный цветок! Никогда не видал такого.

Меня интересует, какой у него запах. Наклонившись, я втягиваю воздух. Резкий запах трупного разложения, гнилых зубов и еще чего-то невыносимо противного ударяет в нос. Жаль, что такая изумительная красота и оригинальность строения сочетаются со столь дурным запахом.

— Хорошо пахнет, отлично пахнет! — едва переводя дыхание, бормочу я.

— Замечательный запах, — краснеет от неожиданности один из членов нашей компании.

Другой уверенно тянется к цветку, вдыхает полной грудью, потом, чертыхаясь, откатывается по земле в сторону.

По-видимому, цветок предназначен только для любителей навоза да мертвечины. Кто же они, эти насекомые? Я осторожно вскрываю цветок, и передо мною открывается очень сложное, даже какое-то вычурное основание столбика. У самого низа на светлом основании торчат аккуратными рядками темные шишечки. Выше них шишечки крупнее, светлее, почти желтые с иголочками на кончиках. Еще выше шишечки фиолетовые с длинными острыми отростками. Они образуют как бы густое сито, через которое могут пробраться к основанию цветка только мелкие насекомые. Над решетом красуется толстый красный поясок в нежных бугорках и, наконец, узкая лиловая шейка, за которой высится и сам бархатистый столбик. Какая причудливость строения! И все для чего-то создано, имеет свой глубокий смысл и назначение.

Подъехал чабан на лошади. Смотрит на нас, смеется.

— Калампыр называется этот цветок, — поясняет он, — дурной цветок, мертвым пахнет. Но им лечимся. Вон там, за большим камнем, видишь палки в земле? Это около калампыра. Летом, когда он увянет, будем копать корень, в воде кипятить. У кого больные легкие — хорошо помогает.

Интересно бы еще посмотреть побольше калампыров. Но их нет, хорошо развитых, одни только листочки с зелеными рожками посередине. Да и недосуг. Над снежными вершинами Таласского Алатау все больше и больше темнеют грозовые тучи. Надо торопиться, ставить палатки. Как бы не разыгралась гроза.

Ночью бушует ветер, гремят о палатку крупные капли дождя, яркие молнии разрезают темноту. А утром светит безмятежное солнце и всюду вокруг нас раскрылись бордово-бархатные калампыры, вся долина в цветках и дурной запах струится со всех сторон. В каждом цветке, в самом низу за решеткой, беснуются скопища мелких мушек. Еще снуют юркие трипсы, не спеша барахтаются маленькие навознички (крупным сюда не пробраться), сверкают лакированным одеянием крохотные жучки-перестокрылки, выпуская наружу изящные ажурные крылышки. И вся эта ватага, будто опьянев от аромата гниения, копошится, бурлит, кипит в угарном веселье, встречая свою весну. Для них и создан этот сложнейший столбик с разными шишечками, выростами, нежнейший бархат лепестков и запах, кажущийся таким неприятным.

Потом мы много путешествуем в предгорьях Таласского Алатау, но уже нигде не встречаем такого изобилия калампыров, как в той маленькой долинке.

Научное название цветка оказалось эминиум лемана.

Расцвели тамариксы, и узкая полоска тугаев вдоль реки Курты стала совсем розовой. Лишь кое-где в эту яркую ленту вплетается сочная, зеленая, нет, даже не зеленая, а изумрудная листва лоха. За полоской тугаев видны оранжевые пески. Я перебираюсь с ним через реку, собираюсь побродить по песчаным барханам.

Весна в разгаре, и птицы славят ее, наполняя песнями воздух. Звенят жаворонки, неумолчно распевают удоды, послышалось первое кукование. Набухли бутончики песчаной акации, скоро украсятся цветками и джузгуны. Им сухость нипочем: длинные корни растений проникают глубоко за живительной влагой.

А жизнь кипит. Всюду носятся ящерицы, степенно вышагивают черепахи. Они осторожны, боятся человека, самые умелые ползают даже в сумерки и ночью.

На песке масса следов зайцев, больших песчанок, тушканчиков, ежей, лисиц. Снуют светло-желтые муравьи-бегунки, ползают жуки-чернотелки, скачут кобылки. Из-под ног выпархивает жаворонок, ковыляет в сторону, хохлится, припадает на бок, притворяется: под кустиком в глубоком гнездышке лежат пять крапчатых яичек.

Солнце накаляет песок, он жжет ноги через подошвы ботинок; синее небо мутнеет в дымке испарений и становится белесоватым. Барханы, похожие один на другой, бесконечны и однообразны, но посередине, в углублении между ними, весь в цвету сияет фиолетовый кустик астрагала, нарядный и яркий. Растение источает нежный и сильный аромат, и не простой, а какой-то особенно приятный и необыкновенный.

Участь кустика печальна. Его обсели со всех сторон прожорливые нарывники, гложут венчики цветов, торопятся, будто соревнуются в уничтожении прекрасного. Для них кустик — находка: весна не так богата цветами. Еще жужжат разные пчелы, мухи, крутятся желтые бабочки-толстоголовки, грациозные голубянки. Им всем не хватает места, они мешают друг другу.

Присматриваюсь к пчелам. Какие они разные! Вот серые с ярким серебристым лбом. Он светится, как зеркальце, сверкает отблесками. А вот черные в белых полосках. Самые большие пчелы — желтые, как песок. В тени примостился черный с красными полосками паук. Он очень занят, поймал серую пчелку и ее высасывает. Этот заядлый хищник подкарауливает добычу только на цветах. В общество насекомых шумно влетает оса-аммофила.

В своем глубоко-черном одеянии она кажется такой яркой в мире сверкающего солнца и света.

Но вот у кустика повисает будто раскаленный оранжево-красный уголек. Никогда в пустыне не встречалась такая яркая пчела. У нее среди ровных, как палочки, усиков торчит длинный хоботок. Надо ее изловить. Но взмах сачком неудачен, и раскаленный уголек исчезает так же внезапно за желтыми барханами.

Теперь покой потерян. Как забыть такую пчелку! Глаза ищут только ее и больше ничего не видят в этой пустыне. Но на кустике астрагала крутятся все те же самые нарывники, бабочки, мухи да разные пчелы.