Страница 3 из 6
Кто же это не спит-то? Ну-ка, ну-ка... Ба-а-а, так это ж тот самый мужик, который единственный в деревне всегда сытый! Сейчас он выходит из своих ворот. Погулять, наверное, решил втихаря, пока все спят. Раньше он так никогда не гулял. Сейчас хоть я на него посмотрю...
Ох, и пузень какой у него большой! И, кажется, что он становится всё больше и больше с каждым шагом, словно надувается газовым баллоном, который у него в животе. А ножки-то, ручки-то какие маленькие, да пухленькие, да беленькие! Шеи нет - из плеч сразу голова, тоже маленькая и пухленькая, но совсем не беленькая - красненькая, как фонарь во тьме светится. А мясистая-то какая, сально-складчатая, словно выложенная шматами сала. Лицо какое-то студенистое, трясётся всё, как холодец. Рот открыт. Может, и совсем не закрывается. Глаза не видно - заплыли салом. А пот прямо бурлит на лице, особенно под носом - во как хорошо у него жирок-то топится внутренним жаром! А на розовой лысине вообще фонтанчик бьёт...
Ой, и ещё кто-то не спит! Кто-то прыгает прямо навстречу ему. Кто же это? А, понятно: это самый худой мужик в деревне и всегда самый голодный. Все зовут его Червяк. Почему так зовут, я точно не знаю. Может от того, что длинный, гибкий и ползает всегда в мусоре, как червяк гнилостный. В общем, самый первый голодранец на деревне, самый главный её асоциальный элемент. Весь волосатый как всегда, чумазый, с грязными большими ногтями. С ног до головы весь запылённый какой-то, как в тумане. Рот у него тоже в деревне самый большой и самый зубастый, как у крокодила. И глаза у него какие-то слишком уж вылупленные наружу, тоже как у крокодила. В общем на вид он и червяк, и крокодил, и ёжик в тумане.
Так, приближаются друг к другу. Неужели встретятся на узенькой дорожке? Вот так встреча будет - встреча века! Вот, уважаемый читатель, как мы удачно с вами этой ночкой не спим: посмотрим интересное кино!
III
Так, ещё немножко. Ещё чуть-чуть. Пять метров, четыре, три, два, один... Встретились! Невероятно: встретились пузатый и худой, самый сытый и самый голодный! Ну, надо же! Мы свидетели великого события в истории этой деревни! Так, что же будет дальше...
Видно, что оба испугались, вздрогнули и замерли, присматриваясь и прислушиваясь друг к другу, да принюхиваясь. Ага, оживились: поняли, наверное, что опасаться друг друга нечего.
Видно, что толстому (я так буду называть этого самого сытого мужика, а иногда и просто "сытым") совсем не по душе эта встреча. По неопытности, видимо, он не разглядел своими заплывшими глазами нужную дорожку. Червяк же (его я тоже буду называть иногда или "худым", или "голодным") как будто рад этой встрече: скалится зубищами - это он так улыбается, наверное.
Надо же, свернули вместе с дорожки. Сели на скамейку. Невероятно! И толстому совсем не противно сидеть с Червяком рядом, который, может быть, только минуту назад выполз из мусорной кучи! Не иначе, что-то произошло чрезвычайное у толстого в голове или в животе, или ещё кое-где с задней стороны. А вот что именно - понять пока не могу, но, надеюсь, всё впереди. Так, сидят. Не разговаривают: каждый думает о своём и вздыхает о своём.
Понимаю ваш разгоревшийся интерес, уважаемый читатель, потому буду стараться рассказывать всё до мельчайших подробностей, всё слово в слово!
Итак, сидят на скамейке, не разговаривают, вздыхают...
- О-о-ох, - вздохнул тяжело толстый, поглаживая пухлыми ручонками свой пузень (точно у него что-то опасное в пузне, какой-то сосуд под высоким давлением, точно газовый баллон, потому он и поглаживает - боится, чтобы не взорвался!)
- О-о-ох, - тут и худой следом простонал жалобно, всё чего-то доскребая ногтями в своей яме на месте живота.
Наконец, толстый, еле дыша, спросил тяжёлым басом:
- Ты что не спишь-то?
- Жрать охота! - ответил худой писклявым голоском. - А ты что?
Толстый поморщился, услыхав писклявый голос худого. Еле-еле ответил:
- Объелся: целого порося съел. Да, лишку оказалось. Тяжко теперича.
- А... - Голодный глянул ошалело своими крокодильими глазищами на брюхо сытого, словно на диковину какую-то иностранную, но быстро остыл, фыркнул носом и снова завздыхал.
Молчат, думают, охают...
Вот, значит, уважаемый читатель, почему они не спят-то этой ночью: толстый, значит, объевшись, а худой, стало быть, наоборот - через чур голодный. Ну, естественно, какой уж тут сон - это же настоящие мучения! И эти их страдания в какой-то степени, значит, сблизили их. Вот потому и сели они на одну скамейку, почувствовав, видимо, горемычное родство. Вот так драма! Так, что же будет дальше...
А Червяк вдруг как петух жареный дёрнул вверх волосатую голову с совсем уж неприлично чёрным рылом и пискляво проорал:
- Ох, и жрать охота-а-а!
Толстый даже подпрыгнул от неожиданности.
- Да перестань ты, дурень большеротый! Слышать не могу о жратве!
Голодный в ответ только чмокнул ртом.
- Говорю тебе, объелся - целого порося съел! Имей совесть, бестолочь!
Голодный фыркнул носом. А нос его фыркает не из-за того, что там чего-нибудь есть, а из-за того, что заросший весь, да так заросший, что воздуху пробиться наружу только с большим трудом, да фырканьем и удаётся (это я ещё раньше узнал, когда худой один раз так дунул через нос, что из двух его сопл вылетели пушистые рощицы, в которых, может быть, какие-то животные и обитают, только я их не разглядел)!
- Ох, и вкусный оказался, - продолжал, брезгливо морщась, басить толстый, - зараза такая поросячья! - И даже кулачки сжал, положив их на пузень. - Оторваться никак не мог, пока всего не одолел. Аппетит-то у меня хорош, да и пожрать я люблю вкусно. А здесь самая, что ни есть, вкуснятина земная - порося запечённый, да с яблоками! Ох, и лакомый оказался, чертёнок хрюкающий! А теперича вспомню его и дурно становится. - Толстый снова стал охать и поглаживать пузень.
- А я от поросёночка-то не отказался бы сейчас, - пропищал голодный, громко глотая слюни.
- Да, перестань ты, кишка слюнявая! - дёрнулась на плечах голова у толстого. - Тебе радоваться надо, что не объелся как я, не задыхаешься как я, не пучит тебя как меня и не дурно тебе как мне! Говорю же тебе, меня мутит при одном только упоминании о жратве! А ты про какую-то жратву пищишь! Дуралей ты тараканий, ей богу!
- Ага... - Голодный громко заскрёб ногтями рёбра. - Ага... - снова повторил он в пучеглазом раздумье. - Но как-то не радостно отчего-то мне... а от чего - уже два дня понятно: жрать охота...
- Да, перестань ты, кашалот писклявый! - На этот раз у толстого вместе с головой и плечи дёрнулись с какой-то желейной отрешённостью. - Говорю же тебе, мне дурно становится об одном только упоминании о жратве! Прямо, забудь про неё. Прямо, нет её и никогда не было!
- Два дня назад была одна картоха большая, да уж больно незаметно она как-то проглотилась! - Худой развёл растерянно костлявые, волосатые руки. - Я и сам-то не понял, как... И куда... Вроде, в меня, а я и не почувствовал совсем... Как-будто куда-то в пустоту провалилась! Помню: вот она есть, - он сложил перед собой плоские, как лопаты, мозолистые ладони лодочкой, приблизил к ним свой открытый крокодилий рот и застыл так на несколько секунд. - И вот уж её сразу - нет! - Закрыл рот, громко стукнув зубами, опустил руки, вздохнул. - А больше ничего не было два дня, ни единой крохи. А порося, запечённого с яблоками, я вообще никогда и в глаза-то не видел! - Худой стал давиться слюнями.
- Да перестанешь ты, кишка лягушачья, об этой бестии свинячьей мне напоминать! Совести у тебя нет!
- Ага, целых два дня ничего во мне нет: ни совести, ни картохи, ни крохи самой махонькой - ничего! Одно только есть: жрать охота! Ох, как охота-а-а... Ох, как долбит-то по всем моим пустым организмам эта дубина голодная! Ох, как долбит-то она...
- Ну и бестолочь же ты худосочная! Говорю же тебе: радоваться тебе надо, что ты в жизни не видел запечённую эту салопупку поросячью, что ты не объелся этим чертёнком лакомым, что у тебя пузища такого как у меня нет, что ты худенький, лёгонький, воздушный весь какой, прямо как ангелочек! Чего же ты не радуешься-то, а пищишь мне всё об этой проклятой жратве-то - я же слышать про неё не могу?!