Февраль

В это время Керенский, лежавший пластом, вскочил как на пружинах...

— Я желал бы поговорить с вами...— Это он сказал тем троим: Суханову, Соколову и Стеклову. Резко, тем безапелляционно-шекспировским тоном, который он усвоил в последние дни.— Только наедине... Идите за мною...

Они пошли... На пороге он обернулся:

— Пусть никто не входит в эту комнату.

Никто и не собирался. У него был такой вид, точно он будет пытать их в «этой комнате».

— Эта истерика Гучкова совершенно излишня,— сказал Милюков.— Слишком он прямолинеен. Кстати, мне говорили, и в армии он не так уж популярен, а солдаты его просто ненавидят...

Дверь драматически распахнулась. Керенский, бледный, с горящими глазами:

— Представители исполнительного комитета согласны на уступки: приказ № 1 будет распространяться только на Петроградский гарнизон.

Такого мы не ожидали!

Керенский свалился в свое кресло, а Суханов снова сел рядом с Милюковым.

СУХАНОВ. Я попросил Милюкова показать нам список правительства. Он подвинул ко мне листок, лежавший перед ним, и стал комментировать. Премьер — Львов. Я поднял удивленные глаза на Милюкова.

— Мы же знаем, что вы не согласитесь на Родзянко,— шепотом сказал Милюков.

Я не стал его разубеждать.

— Гучков — военный министр.

— Входит ли Гучков в правительство с какими-то особыми полномочиями?— вдруг заволновался Керенский.

— Ни в коем случае,— живо откликнулся Милюков,— политическую ответственность за его деятельность несет Временное правительство.

Персональный вопрос был ликвидирован.

— Что касается Чхеидзе и Керенского,— сказал я,— то Совет принял решение в состав правительства им не входить.

Милюков оторопел, задумался и... не стал настаивать. Как потом выяснилось, он решил добиться своего другим путем.

— Готова ли декларация Совета?— спросил он у нас.

Соколов передал ему бумагу, которую начал составлять я, а продолжил он. Милюков углубился в чтение.

В комнате, где мы заседали, уже почти никого не было из прежних участников и зрителей совещания. Огни были потушены, в окна глядело утро, и видны были сугробы снега, покрытые инеем деревья в пустынном Таврическом саду. За столом, у последней зажженной лампы, сидели Милюков и Соколов. Все было в порядке, дело двигалось вперед. И картина, бывшая перед моими глазами, не только свидетельствовала об этом, не только была достопримечательна, но даже умилительна.

Милюков сидел и писал: он дописывал декларацию Совета рабочих и солдатских депутатов — в редакции, которую начал я. К написанному мною второму абзацу этого документа Милюков приписал третий и последний абзацы и подклеил свою рукопись к моей.

— В этой редакции будет лучше, яснее и короче,— пояснил он.

Александр Иванович Гучков, 55 лет, крупный капиталист, лидер партии октябристов, председатель III Думы, через день станет военным и морским министром Временного правительства, через полтора месяца уйдет в отставку, в августе 1917 года — один из организаторов корниловского мятежа. После Октября — активный деятель белой эмиграции.

ГУЧКОВ. Не успел я отъехать от Таврического, как мой автомобиль обстреляли. Мы повернули обратно. Сидевший рядом со мной офицер Вяземский как-то странно осел и повалился набок. Он был убит прямым попаданием. Мы осторожно вынули его из машины. Я отдал необходимые приказания и, едва сдерживая себя, направился в думский комитет.

— Только что обстреляли мою машину,— сказал я им.— Убили моего офицера Вяземского. Он сидел рядом со мной. Убили наповал. Меня спас случай.

Они все молчали — Родзянко, Милюков, Шульгин, Львов.

— Надо действовать,— продолжал я.— Нужно что-то большое, удар хлыстом, чтобы произвести впечатление. В этом хаосе прежде всего надо думать о том, как спасти монархию. Без монархии России не жить... Но мы теряем время. Еще день, другой, и этот сброд, с которым вы целуетесь, начнет сам искать выхода... и расправится с монархией. Они низложат государя. Будет именно так, если мы выпустим инициативу из своих рук.

— Я хотел поехать за отречением,— сказал Родзянко,— но меня не пустили...

— Я это знаю,— кивнул я ему.— Поэтому действовать надо иначе. Действовать надо тайно и быстро, никого не спрашивая и ни с кем не советуясь... Надо поставить их перед свершившимся фактом... Надо дать России нового государя, пока они не опомнились... И под новым знаменем собрать все, что можно... для отпора. Я предлагаю немедленно ехать к государю и привезти отречение в пользу наследника. Если вы согласны и если вы меня уполномочиваете...

— Мы согласны,— решительно сказал Милюков.

— Но мне бы хотелось, чтобы поехал кто-нибудь еще...

Они переглянулись.

— Я поеду с вами,— сказал Шульгин.

Мы пожали руки оставшимся и вышли.

В автомобиле на сукне заднего сиденья темные пятна были еще влажными. По мрачной Шпалерной, где нас пытались остановить какие-то заставы и посты, мы рванулись на вокзал.

Здесь было пусто. Революционный народ еще спал. Мы прошли к начальнику вокзала. Я сказал ему:

— Я — Гучков... Нам совершенно необходимо по важнейшему государственному делу немедленно выехать в Псков. Прикажите подать поезд!

Испуганный начальник заявил:

— Есть паровоз... под парами... и салон со спальнями.

— Годится.

Мы вышли на перрон, сели в вагон. В окна замелькал серый день. Мы наконец-то вырвались.

ЗАЛЕЖСКИЙ. Первые сутки после тюрьмы вспоминаются как сплошное коловращение встреч, объятий, собраний, митингов, манифестаций... Состояние восторженное и умиленное... Как-то и верится и не верится в то, что произошло... Но это на улице... Попадаю в Таврический... и тут уже иное. Собственно, еще не знаю, в чем дело, но как-то настораживаюсь... Встречаю товарищей — у них то же самое... Несмотря на обильную жратву и молоко, привозимое бидонами прямо в зал заседаний Совета, ничто не может успокоить в нас этого внутреннего чувства....

Узнав, что я «пекист» 1915 года, выпущенный из тюрьмы, товарищи сообщают мне явку ПК, куда я немедленно и направляюсь... Опять встречи, объятия... Но у большинства тоже мнение: все происходящее перед нами — не совсем то, что требуется пролетариату.

Поздно вечером — первое открытое собрание ПК... Открытое... Но то ли старая привычка конспираторов — «береженого бог бережет», то ли случайное совпадение, собираемся в двух маленьких комнатках на чердаке биржи труда (Кронверкский проспект). Настроение портится еще больше, когда сообщают, что исполком Совета принял формулу «мудрого Улисса» — Чхеидзе о поддержке «постольку поскольку» Временного правительства. После бурных прений решаем: к свержению Временного правительства, а значит, и к борьбе с Советом не призывать, но вложить в формулу «постольку поскольку» иное новое содержание...

Прибежавший из Таврического товарищ приносит весть — думцы ведут какие-то переговоры с членами Династии Романовых... Это как взрыв бомбы... Кирилл Орлов — тоже только вчера из тюрьмы,— в арестантской рубахе, ударяя себя в грудь, кричит: «Измена!

Нас надули! Нас околпачили!» Решаем: предупредить думцев, что любые комбинации с династией будут восприняты как покушение на завоевание революции и вызовут гражданскую войну. Принимаем официальную резолюцию: «Вести самую беспощадную борьбу против всяких попыток Временного правительства восстановить в какой бы то ни было форме монархический образ правления», лозунги: «Долой династию!», «Да здравствует республика!» — и тут же расходимся по районам и заводам.

СУХАНОВ. Пока Стеклов на пленуме Совета рабочих и солдатских депутатов докладывал о наших переговорах с думским комитетом, я сидел в комнате исполкома.

Напротив меня сидел в шубе, весь белее снега, Керенский. Он явно что-то хотел со мной обсудить. Наконец отвел меня в уединенный угол комнаты и, прижав в буквальном смысле к стенке, начал странную, малосвязную речь: