Месть женщины

Она слабо улыбнулась.

— Будем считать, что во мне течет вялая славянская кровь. Уставшая кровь. Вам, американцам, этого не понять.

— Чего ты хочешь, Маджи? — вдруг спросил Бернард и, съехав на обочину, резко затормозил. — Я не верю, что Франческо был тем единственным мужчиной, без которого твоя жизнь потеряла смысл. Я вообще не верю в существование таких мужчин. — Он усмехнулся. — Что касается женщин… Да, я много потерял, когда ты покинула меня. И с годами эта потеря чувствуется все острее.

— С годами мы все становимся сентиментальными… Берни, я бы хотела выпить. Признаться, встреча с тобой выбила меня из привычной колеи.

— Очень рад это слышать. — Он наклонился и сказал, дыша ей в самое ухо: — Тут неподалеку есть небольшая вилла. Не подумай, будто я приглашаю тебя для того, чтоб… Хотя ты вряд ли это подумаешь. Мы слишком давно не видели друг друга, и нам хочется кое о чем друг другу рассказать, верно?

Она молча кивнула.

Бернард резко рванул с места.

Это оказался небольшой дом с огромными аквариумами вместо стен. Золотые рыбки, морские коньки, звезды и прочая экзотическая живность тыкались своими щупальцами, носами, мордочками в толстое стекло, за которым в аквариуме из воздуха передвигались двуногие существа. Эти два мира соприкасались друг с другом только визуально. Суша означала смерть для обитателей морских глубин, точно так же как вода могла убить двуногих млекопитающих.

— Это мой дом, — рассказывал Бернард. — Сюда еще не ступала нога женщины, если не считать старой уборщицы-мулатки. Я уединяюсь здесь, когда мне бывает очень плохо, когда одолевают мысли о смерти. Смотрю на этих холоднокровных за стеклом и философствую на тему несовместимости мечты с реальностью, цивилизации с невинностью, любви с пресыщенностью души и тела. Грустные сравнения, ты не находишь? Но когда начинаешь понимать, что бессилен что-либо изменить в этом мире, что так жили твои предки и будут, если уцелеет Земля, жить потомки, становится если не легче, то, по крайней мере, не так одиноко. — Бернард потянулся, погладил Машу по лежавшей на низком столике руке и быстро, точно обжегшись, отдернул пальцы. — Здесь, в этом странном доме, я чувствую себя всего лишь представителем одной из существующих на Земле форм жизни. Борьба за выживание — вот что роднит нас в первую очередь. Это очень жестокая, я бы даже сказал, смертельная схватка с самим собой, с окружающим миром, который ты же сам и сотворил. Человек, участвуя в ней на общих правилах, надеется урвать еще и изрядную долю наслаждений. Прости, Маджи, я, кажется, утомил тебя.

Маша сидела с полуприкрытыми глазами, откинувшись на спинку большого мягкого кресла в форме морской раковины. Она поняла еще по дороге сюда, что рада встрече с Берни, что не переставала думать о нем все эти годы, что он, пожалуй, единственный, кто способен ее понять… «А Ян? Как же Ян? — спрашивала она сейчас себя. — Ян, такой родной, такой близкий… Почему он мне брат? Почему я не могу соединить свою жизнь с ним? А, впрочем, нужно ли ее с кем-то соединять?..»

— О чем ты думаешь, Маджи? — спросил Бернард, глядя на нее с нескрываемым восхищением. — Ты стала очень красива. Я еще не встречал женщины, которую бы так красили прожитые годы.

— Спасибо, — серьезно сказала она. — Я думала о своем брате. О том, что любила его совсем не сестринской любовью. И Бог, наверное, покарал меня за это.

— Чепуха. Во-первых: тебя никто ни за что не карал, а лишь в очередной раз даровал тебе свободу. Во-вторых: твое чувство к Яну, о котором ты мне рассказывала, было всего лишь отдушиной в той серой унылой жизни, какой тебя принуждали жить смолоду. Ты нафантазировала себе эту любовь, поверь мне.

— Нет, Берни, это тебя я придумала, а Ян существовал и существует на самом деле, — тихо, но решительно возразила она.

— Интересно, и какой же я в твоих фантазиях? Расскажи, пожалуйста, Маджи.

От ее внимания не укрылось, что он нахмурил брови и стал нервно барабанить пальцами по холодному темному стеклу столика.

— Ты… а может, и не ты — я не помню лица — нес меня на руках по росистому лугу. Потом мы купались в чистом ручье и нас слепили лучи восходящего солнца… Мы были одни в хижине… Над нами светили звезды… И мы все время занимались любовью. Смешно, правда?

Она покраснела и опустила глаза.

— О Маджи! — Бернард подскочил к ней, упал на колени, потом вдруг быстро встал и отошел к стене-аквариуму. — Ты отомстила мне самой изысканной местью, — пробормотал он. — О да, у меня не было лица, и теперь это уже на самом деле смешно. Но ведь все могло быть правдой, потому что я тоже мечтал о любви с тобой вдвоем. Но, будучи кретином и мужланом от рождения, больше всего на свете боялся, что ты когда-нибудь меня бросишь. Это был бы такой удар по моему самолюбию. И я его в конце концов получил, в придачу еще и это признание о том, что ты не помнишь моего лица. Черт, зачем нарушил свое правило и привез тебя в этот дом?..

Маша вдруг встала и, приблизившись к нему вплотную, положила голову ему на плечо.

— У тебя не найдется какой-нибудь легкой травки? — спросила она.

— Я с этим давно завязал. — Он вдруг схватил ее за плечи, крепко встряхнул. — Ты что, Маджи? Опомнись! Ты часто к этому прибегаешь? Но ведь ты потеряешь голос и вообще…

— Я и так уже потеряла все, что могла, — сказала она. — Но мне бы очень хотелось побывать в той хижине, над которой по ночам висят крупные теплые звезды. Ты знаешь, между ними можно летать. Вдвоем… Только не говори об этом Сью, ладно? Никому не говори. Мы будем летать среди них только вдвоем. А потом опустимся на луг, и ты возьмешь меня на руки и понесешь к ручью…

Лиззи с удовольствием согласилась участвовать в музыкальном празднике, который устраивала чета Конуэев, не так давно обосновавшаяся в Беверли-Хиллз. Миссис Конуэй казалась ей настоящей красавицей. Она водила ее по дому, обняв за талию, показала зал, в котором должен был состояться концерт. Там оказалась великолепная акустика, а клавиши белого «Стейнвея» прямо таяли под пальцами.

— Тебе не будет мешать шум фонтана? — спросила Лиззи миссис Конуэй. — Мы можем выключить воду, когда ты будешь играть.

Лиззи на минуту задумалась, потом сказала, откинув с лица свои прямые черные волосы:

— Нет, пожалуй. Я сыграю ноктюрн Дебюсси «Терраса, освещенная лунным светом». Мне всегда казалось, что это терраса прилепившегося к скале дома, под которым шумит водопад. Мне даже нравится, что рядом будет шуметь фонтан, миссис Конуэй.

— Называй меня Синтией. Я все никак не могу привыкнуть к тому, что замужем и вообще… — Она вздохнула. — Твоя мама очень горюет по отцу? Или тебе тяжело об этом говорить? Тогда прости меня и забудь.

— Нет, — решительно сказала Лиззи. — Мне иногда кажется, что с тех пор, как погиб папа, минуло много-много лет. Я переиграла столько музыки и словно успела прожить несколько жизней. К тому же я верю, что мой папа попал в рай. А вот мама…

— Что мама? — нетерпеливо спросила Синтия. — Она очень страдает?

— Да. Она считает себя виноватой в его гибели, но это не совсем так. Понимаешь, Синти, это даже совсем не так. Но мама мучается из-за того, что ей кажется, будто она никогда не любила отца так, как должна была его любить.

— Она говорила об этом тебе?

— Они разговаривали со Сьюзи, моей тетей, а я сидела с книжкой на диване и невольно все слышала. Сьюзи тоже считает, что мама ни в чем не виновата. Знаешь, Синти, Сьюзи была влюблена в моего отца еще когда не знала, что он — муж моей мамы. Она из-за него стала… совсем другой.

— Твоя мама придет на праздник? — неожиданно спросила Синтия, ведя Лиззи к выходу.

— Не знаю. У нее часто сильно болит голова, и она рано ложится спать. Или же уходит в свое бунгало и сидит там совсем одна. Наверное, она плачет. Знаешь, Синти, моя мама несчастная и какая-то… странная.

…В следующий раз, когда Лиззи пригласили на репетицию, Синтия познакомила девочку с мужем, мистером Конуэем. Лиззи показалось, будто она уже где-то видела этого высокого красивого мужчину с седыми висками. Он поцеловал ей как взрослой руку и ласково похлопал по плечу. И ей вдруг сделалось грустно. Она играла одну вещь за другой, а этот мистер Конуэй просил играть еще и еще. Он слушал очень внимательно, словно был профессором академии музыки, его лицо было задумчивым и печальным. Потом он показал ей, как можно подсветить струи фонтана при помощи небольшого плоского пульта с дисплеем. Это было удивительное зрелище. Сперва Лиззи показалось, будто все струи превратились в звенящие сосульки, и от этого гигантского айсберга, освещенного светом холодной северной луны, на нее дохнуло настоящим морозом. Потом фонтан вдруг ожил, рассыпавшись на разноцветные ниточки-струи, превратился в гигантский цветущий розовый куст, благоухающий росистой свежестью.