Месть женщины

На крыше резвились куницы. Они кувыркались по черной поверхности рубероида, подпрыгивали, плавно паря в воздухе, становились на задние лапки и заглядывали в окно. Одна подошла совсем близко, и Ваня, приподнявшись на локтях, заглянул в ее светящиеся холодным хищным светом зеленоватые глаза. Куница первая отвела взгляд и, пронзительно пискнув, нырнула в темноту под ветку тополя. На лунный лик набежала тучка. Прошелестела листва под внезапно налетевшим порывом ветра. И тут же все стихло.

Ваня услышал тихий ритмичный плеск воды, напомнивший о существовании иного мира. До недавних пор этот мир умещался в привычном с детства окружении, сливаясь с его формой, окраской и всем остальным. Быть может, Ваня никогда бы и не узнал об этом ином мире, если бы не Инга. Его плоть затрепетала, вспомнив те ни с чем не сравнимые мгновения, которые… Но он велел ей замолчать, и она почти сразу повиновалась. Это придало Ване уверенность в собственных силах.

Хрустнула сухая ветка под балконом. Тучка убежала, обнажив ехидную гримасу ущербной луны. Она напомнила Ване бессмысленно злобный оскал черепа. Снова прошелестел тополь. Это был грустный шелест-напоминание о невозвратном. Ваня был слишком молод, чтобы отдаться грусти без остатка, но все равно больно щемило в груди. Он набрал в легкие воздуха, словно собирался глубоко нырнуть, и тряхнул головой. Боль сжалась в маленькую точку где-то возле солнечного сплетения и, беспокойно ворохнувшись, покинула его тело.

Инга сидела на перилах балкона к нему спиной и, задрав голову, смотрела на луну. «Она не будет сегодня танцевать, — подумал Ваня. — Луна потускнела, и у нее нет сил…»

Он пополз к двери, прихватив по пути заранее приготовленную нейлоновую сеть — местные рыбаки ловили такими возле берега мальков для наживки. Инга не слыхала, как раскрылась дверь на балкон. Говоря себе: «Спокойно, спокойно, спокойно…», Ваня рывком поднялся с пола и накинул ей на голову сетку и резко дернул вниз. Она упала на пол и, побарахтавшись секунды две, затихла.

Луна гнусно осклабилась и вдруг стала гаснуть. Ваня отчетливо видел, как на ее кривобокий шар быстро наплывал какой-то темный диск.

«Затмение, — подумал он. — Древние славяне считали затмение дурным предзнаменованием».

Он нагнулся, пытаясь разглядеть свой улов. Какая жуткая темень — словно конец света наступил. Он протянул руку, но, еще не коснувшись того, что лежало недвижно на полу, отдернул ее, потом снова протянул. Пальцы дрожали. Он сжимал их в кулак и разжимал, пытаясь таким образом унять дрожь. Наконец пальцы коснулись колючего нейлона сетки. В ней угадывалось что-то твердое и шершавое. Ваней вдруг овладело жгучее любопытство. Он накрыл обеими ладонями сетку и то, что было под нею… «Нет, не может быть — это похоже на ствол дерева. А у нее… нежная бархатистая кожа».

Тьма стала блекнуть, нехотя проявляя окружающие предметы. Луна наконец вырвалась на волю. Справа тускло блеснул кусочек речной спины. Ваня боялся опустить глаза, но усилием воли заставил себя это сделать.

Он отшатнулся и вскрикнул: перед ним лежал обрубок древесного ствола, опутанный зеленой нейлоновой сеткой.

— Бабушка умерла, — без всякого выражения сказала Нонна. — Я зашла к ней прежде чем на работу уйти, а она холодная уже. Ты ничего не слышал ночью?

— Я крепко спал, — сказал Ваня, зевая. — Бабушка умерла? — наконец дошло до него. — Вы… ты должна была меня разбудить.

Он вдруг обхватил ее руками и положил голову на плечо. Им овладело чувство неутешной скорби — когда-то в детстве он испытывал подобное в сумерках.

Сейчас вовсю светило солнце.

— Ну, ну, успокойся. Отмучилась она — второй год пластом лежала, — шептала Нонна, гладя его по спине. — Хоронить поскорей нужно — жара, а морга в поселке нету. Я уже насчет гроба договорилась, автобус дадут с турбазы.

— Можно посмотреть на нее? — спросил Ваня, оторвав голову от уютного плеча Нонны.

— Иди, коль не боишься. Ты видел когда-нибудь мертвых?

— Только по телевизору. Она…

— Мы отнесли ее в низы, — сказала Нонна совсем будничным тоном, словно речь шла о мешке с мукой или картошкой. — Там прохладней и мух нету. С ней моя мать сидит. Иди, иди, а после в летнюю кухню приходи — завтраком покормлю…

Это была длинная мрачная комната с низким, обшитым некрашеными досками потолком и серым цементным полом. Из нее вынесли все: ларь с мукой и крупами, ящики с луком и чесноком, с полок вдоль стен убрали банки с огурцами и вареньем. Комната напомнила Ване склеп, хотя он никогда в жизни не был в склепе.

Таисия Никитична лежала на узком выкрашенном белой краской столе. Приблизившись к нему, Ваня ощутил знакомый — сладковато-гнилостный запах. Руки бабушки были связаны белой ленточкой и покоились на груди, на глазах лежало по пятаку. В изголовье сидела грузная пожилая женщина в очках и читала газету. Обыденность ее лица и позы потрясли Ваню до глубины души.

— Бабушка… Прости, — срывающимся голосом сказал он. Захотелось опуститься на колени, но он постеснялся проявлять свою скорбь в присутствии этой женщины. — А чем здесь так пахнет? — спросил он, повернувшись к ней всем корпусом.

— Обыкновенно пахнет — мертвым телом, — сказала женщина, невозмутимо глядя на Ваню поверх своих неуклюжих очков в черной оправе. — Татьяна обещалась роз принести. У нас как назло все до одной погорели — такая сушь все лето стояла.

— Священника нужно позвать, — машинально сказал Ваня. — Ведь к умершим зовут священника.

— Не пойдет он в такую даль — тридцать пять километров по пеклу. Я ей на шею нательный крест повесила. Так дочка велела — я в эти глупости не верю.

Она снова уткнулась в газету.

Ваня огляделся по сторонам. На широком подоконнике завешанного куском синей материи окна что-то лежало. Ветер колыхнул материю, его обдало волной гнилостно-сладкого запаха. С трудом сдерживая подступившую к горлу тошноту, Ваня шагнул к окну.

На подоконнике лежала охапка свежих, влажных бледно-розовых цветов-зонтиков. Такие росли на другом берегу реки в заливных лугах. На мгновение ему привиделась Инга — мокрая, ослепительно красивая, в лучах полуденного солнца. Она протягивала ему букет из этих цветов и дерзко улыбалась.

Усилием воли Ваня отогнал видение, схватил цветы и вышвырнул в окно.

— Я сейчас принесу еловых веток, — сказал он, обращаясь не к женщине с газетой, а к лежавшей на столе бабушке. — Тебе станет легче… дышать.

Лючия слышала, как тихо открылась дверь. Она протянула руку и включила лампочку в изголовье кровати. Фарух спрятал лицо в ладони.

— Что тебе нужно? — бесцеремонно спросила она. — Я же сказала, что денег не дам.

— Деньги мне не нужно. Мне никакие деньги не нужно, — бормотал Фарух на ломаном английском. — Мне ты нужна. У тебя такое тело. Ты королева, а не женщина. Такое тело.

Он сделал робкий шаг по направлению к кровати.

— Ладно, иди сюда, — смилостивилась Лючия, освобождая место рядом с собой. — У тебя никаких нет болезней?

— Нету, нету, — поспешно заверил ее Фарух, стащил штаны и проворно юркнул под одеяло. У него были холодные ноги и большой твердый фаллос. Он тыкался им Лючии в живот.

— У меня все болит. Ты мой первый мужчина, понимаешь?

— Да, да. — Он схватился за ее груди и больно их стиснул. Лючия чувствовала, что заводится.

— Ложись сверху, — скомандовала она. — Ну же, поживей.

Фарух повиновался. Он был легок, как перышко, зато его фаллос, вошедший в ее вагину, показался огромным. Лючия долго ерзала и, наконец, отыскав удобную позицию, затихла, отдавшись блаженству. Фарух работал до полного изнеможения. Наконец он выплеснул семя ей на живот и затих, уткнувшись носом в ее грудь.

Лючия благодарно гладила шершавые мускулистые ягодицы парня. Потом взяла в ладони его узкое, обросшее колючей двухдневной щетиной лицо и со вкусом поцеловала в губы. Он больно укусил ее за язык, а когда брызнула кровь, стал жадно ее высасывать. Лючии этот фокус очень понравился.