Месть женщины

Что касается остальных признаков пола, этот доктор Куин почему-то не спешит избавить ее от ненавистного места между ног, напоминающего ей о том, что когда-то она… Да, черт побери, это место стало виной гибели ее Тэда — отец послал его на войну, узнав об их любви. И этот вновь родившийся Тэд в облике кроткой, покорной ей во всем женщины тоже может погибнуть из-за того, что она не успеет вовремя прийти на помощь.

Сью стиснула кулаки и принялась колотить ими себя по низу живота, представляя, как какой-то мужлан подходит к Тэду, целует в губы, тискает груди и наконец заваливает на кровать или прямо на пол. О, она, Сью, прекрасно помнит этот отвратительный сценарий — именно по нему развивались ее отношения со многими мужчинами. Мерзость… Ну да, чертов Куин рассчитывает вытянуть из нее как можно больше денег. Проклятый педераст. В том, что Сэмюэл Куин педераст, Сью ни минуты не сомневалась — в его клинике работали исключительно лица мужского пола, и все как на подбор молодые и смазливые.

Один из них пробовал к ней приставать, но она так и не поняла, чего он хотел. То есть женщину увидел в ней или мужчину. Этот тип пришел делать ей укол, запер изнутри дверь и силой повалил на кровать (она не позволяла, чтобы делали уколы в ягодицу — они от этого припухают, а у нее и без того толстые ягодицы), стянул трусы и уселся верхом на ноги. Ей вдруг стало очень приятно от прикосновения грубой материи его джинсов, под которыми, как она знала, кое-что было, и это «кое-что» все еще продолжало Сью волновать. Парень сделал ей укол, потом долго массировал ягодицы, и она затихла, боясь пошевелиться и испортить это приятное ощущение. Она знала: такого рода ласки ей запретны, но она также знала, что запретный плод слаще того, что подают на стол в вазе. Собравшись с силами, Сью все-таки сбросила с себя этого типа. Она обратила внимание, что соски ее искусственно уменьшенных грудей набрякли и встали торчком. Зло выругавшись, Сью схватила английскую булавку и по очереди — глубоко и с наслаждением — вонзила ее в середину этих отвратительных штуковин, напоминающих о ее постыдном прошлом. Боль была нестерпимо живительной. Она ослепла от слез и чуть было не рухнула на пол, но парень успел ее подхватить.

Сью очнулась на кровати совершенно нагая. В левой вене торчала иголка с прозрачной трубкой. Тип, делавший ей укол, обрабатывал груди тампоном, смоченным камфорным спиртом, — она поняла это по резкому и волнующему запаху. Сью закрыла глаза и постанывала от наслаждения. В раннем детстве она разбила склянку с камфорным спиртом и здорово порезалась. Она помнит, как Тэд засунул ее пальцы в рот и стал высасывать из раны кровь. Кажется, она тогда впервые почувствовала себя женщиной…

Чертовы воспоминания — некуда деться от них…

Ей туго забинтовали эластичным бинтом грудь, и она, надев брюки и клетчатую рубашку с короткими рукавами, отметила с удовлетворением, что ее отражение в зеркале совсем мужское.

Сью долго и внимательно вглядывалась в него, пока не почувствовала, что очень хочет этого худощавого смуглого парня с изумленно изогнутыми бровями и тонкой — девичьей — шеей.

Она схватила со стола вазу с орхидеями и с бешеной яростью швырнула ею в зеркало.

Анджей Ковальски сидел на скамейке возле памятника Чайковскому и смотрел на вход в учебный корпус консерватории, из которого семь лет назад вышла Маша. Он тогда еще не знал, что эта изумительная, словно из поэтических грез девушка — его родная дочь. Сейчас он изо всех сил старался забыть об этом. Он пытался воссоздать то свое настроение романтической влюбленности, окунуться в него с головой и плыть, плыть по его течению, но что-то мешало, отвлекало. И виной тому был даже не парень в серых брюках и белой рубашке с короткими рукавами, прогуливавшийся взад-вперед по противоположной стороне улицы Герцена. Кагэбэшники его не волновали, ибо были частью внешней — материальной — стороны его существования в этом мире. Мешало чувство ирреальности происходящего — точно он, Анджей Ковальски, всего лишь актер, тщетно пытающийся сыграть как можно более достоверно роль в старой любимой пьесе.

Он закурил, встал со скамьи, направился в сторону Никитских ворот, потом вдруг быстро перешел через дорогу и свернул в переулок, выходящий на улицу Горького.

Возле Центрального телеграфа его внимание привлекла девица с распущенными волосами золотисто-рыжего цвета. У него не возникло никаких сомнений относительно ее профессии.

— У меня сегодня свободный вечер, и я бы хотел пригласить вас в ресторан.

— Шутишь, — изрекла девица и подмигнула ему вульгарно подведенным тушью глазом. — Do you speak English[5]? — поинтересовалась она на ломаном английском.

— Нет, — ответил Анджей по-русски. — Я поляк, но у меня есть доллары.

— Тогда все о’кей. — Девица заметно оживилась. — Можно, я прихвачу младшую сестренку?

— Валяй, — разрешил Анджей.

От стены отделилось тоненькое существо неопределенного пола с длинными иссиня-черными волосами, разделенными посередине ровным пробором, и в блестящем желтом комбинезоне в обтяжку. Ее лицо — это оказалась все-таки девушка — было совсем без косметики и имело выражение наигранной наивности. «То, что надо, — мелькнуло в голове. — Сперва меня увидят в компании этих ночных бабочек, потом я устрою грандиозную попойку в ресторане и буду швырять направо и налево деньги, а потом исчезну, испарюсь, сгину. Уходить нужно красиво и наверняка…»

Он взял девушек под руки, и они направились вниз по улице Горького, в сторону ресторана «Националь».

Анджей очнулся в своем номере и попытался оглядеться по сторонам. Он застонал от головной боли и выругался по-польски и по-русски. Сквозь неплотно прикрытые шторы заглядывало пыльное городское солнце. В его «люксе» царил настоящий кавардак — дверцы шкафов распахнуты настежь, ящики стола выдвинуты, их содержимое разбросано по ковру. Девчонки оказались хитрее, чем он мог представить, но беднягам за их труды досталось всего с полсотни долларов и кое-какие мелочи вроде складного зонта, японского транзистора и тому подобного. Нужную сумму советских денег он уже успел положить в сберкассу на предъявителя, а сберкнижку спрятать в слишком надежном месте для того, чтобы ее смогли отыскать даже эти розовощекие молодчики в штатском, не говоря уж об обычных проститутках. Хоть эти «сестренки» и оказались лихими особами — подсыпали ему в шампанское или в кофе какой-то гадости, сумели засунуть в такси и увезти в гостиницу. Что ж, попадутся когда-нибудь и пополнят собой ряды бескорыстных строителей коммунизма. Но это уже не его, Анджея, забота.

Превозмогая слабость и боль во всем теле, Анджей принял ванну, побрился и занялся своей внешностью.

На это у него ушло больше часа, зато лицо изменилось почти до неузнаваемости. Показав язык своему отражению в зеркале, Анджей надел специально купленные в ЦУМе пятирублевые штаны из синей материи с красной кривой строчкой и майку с надписью: «СССР — оплот мира». С туфлями дело обстояло хуже — все, что он примерял в советских магазинах, были либо очень тяжелыми, либо совсем негнущимися, или же обладали и тем и другим свойством. Он решил оставить свои мокасины, лишь оторвав от стельки блестящую наклейку с надписью «Victor».

В дверь тихонько постучали, и Анджей порадовался, что догадался запереться изнутри на ключ, который оставил торчать в замочной скважине. Он затаился. Стук повторился. Потом он услышал удаляющиеся по коридору женские шаги.

Анджей быстро побросал в клеенчатую сумку, которую приобрел в том же ЦУМе, все, что считал необходимым на первый случай. Скомкал одеяло, швырнул на пол подушку, одну из них пырнул перочинным ножиком. Увы, желаемого эффекта не получилось — она оказалась набитой не перьями, а пористой синтетической массой грязно-белого цвета.

Его номер был в конце коридора напротив входа на лестницу. За те несколько дней, что он прожил в гостинице, Анджей сумел выяснить точное расположение всех ее служб. Сейчас, бесшумно приоткрыв свою дверь, он глянул направо. Стол дежурной пуст — в это время гостиничная обслуга со всего этажа собирается в комнатке в соседнем крыле перекусить, покурить, посплетничать.