Страница 9 из 15
На лобзик еще оставалась пара часов, Тихон довольно зажмурился и сложился кузнечиком в мягком кресле перед телевизором – заслуженный отдых после успешной умственной атаки. За окном моросил последний летний дождь, часы убаюкивающе тикали, а будущее было фантастически приятным. В нем Тихон стоял у руля управления школой плечом к плечу с Поленко, и директор ласково улыбался своему единственному помощнику. Вот трудовика выбирают учителем года, да что там, столетия, всенародным голосованием, толпа почитателей круглосуточно дежурит у его подъезда, записывая номерки на руке в очереди прикоснуться, а то и просто посмотреть на эталон педагогической мысли. Его мемуары выходят в свет, первые сорок томов наблюдений за прошлый год. И вот слуга превосходит хозяина, Поленко остается далеко позади и умоляюще смотрит в голубую высь на своего бывшего подчиненного. Но Тихон знает, что время великих людей дорого и не может его тратить на какого-то бывшего летчика. Он получает безвозмездную ссуду от Районо, за заслуги, ну скажем, триста тысяч и строит роскошный дворец прямо напротив школы. Фасад собственноручно украшен макраме из березовой коры, а на резном крыльце выжжены по дереву отрывки из его сочинений. Масштабы уездного города слишком мелки для Тихона, он выходит на международную арену, и тут ему уже рукоплещет загнивающая до его появления Европа. Как же, ведь это он придумал, хм…да все придумал именно он! Америка, земля новаторов и деловых людей, немедленно выписывает гения из заснеженной России.
И вот он мчится на громадной яхте, и не такой, какую Тихон видел у сторожки Рыбнадзора, а целой! Яхта уносит его к берегам Нового Света, где вокруг топчутся американские миллионеры и слезно просят совета. Прямо по курсу – Майями!
Далекий и почти нереальный город Майями был для Тихона сосредоточием всех мыслимых и немыслимых благ, конечной точкой на пути в рай, его Валгаллой и Эльсинором. Там, на берегах неведомой Атлантики ждали утомленного путника социальная помощь, приветливые миграционные службы и простор для творчества. Обо всех этих плюсах Тихон знал не понаслышке: в прошлом году, для расширения кругозора, он затеял переписку с трудовиком из этого города мечты, Карлосом Пуэнтосом. Карлос был вырвавшийся из объятий коммунизма кубинец, человек бывалый, что и позволило ему не прибегать к услугам психотерапевта после первого письма Тихона Гавриловича. До Дяди Сэма в свое время Карлито добрался на собственноручно выструганном плоту, это и помогло ему найти себя в каменных джунглях капитализма. Он стал учителем ремесла в школе для трудных подростков. Не вполне еще американец, мистер Пуэнтос гордился своей новой Родиной, но старался особо не рекламировать ее за пределами – самому не хватало. А то ведь понаедут!
Поэтому на вопросы незнакомцев о его жизни во Флориде, штате цветов, он всегда старался отвечать и отвечать честно. Что трудно, надо много работать, учиться, ходить на курсы, расти над собой, соревноваться с коллегами, а в свободное время читать полезную литературу и соревноваться с коллегами, только уже в вольном стиле, вне офиса. Например, сразиться с ними в регби или за распродажный телевизор в Черную Пятницу.
К письму Тихона Карлос тоже подошел обстоятельно. Хотя работал он еще недолго, но познакомиться с приметами сложновоспитуемых успел и в письме заокеанского коллеги уловил знакомые нотки. «Сэр нуждается в немедленной помощи», – от всего сердца ответил он Тихону. – «Алкоголизм и сумеречные расстройства лечатся в наше время очень успешно». Гугл перевел это весьма вольно, и Тихон выжал из послания только ощущение полной поддержки со стороны Соединенных Штатов.
Итак, заслуженный учитель плыл в сторону жемчужины американского континента. Вот Майями уже замаячило на горизонте пальмами и приветственным салютом. Тихон Гаврилович в позе и почему-то даже в камзоле Наполеона стоит на носу своей выросшей до размеров "Пелоруса" яхты. У его ног суетятся малые народы и президенты стран большой восьмерки… И тут сон закончился.
Тихон Гаврилович очнулся в тот самый страшный предрассветный час, который называется часом быка: время между тремя и пятью пополуночи. В народе он известен разгулом всякой чертовщины, а среди работников скорой знаменит инфарктами и прочими расстройствами здоровья со смертельным исходом. На часах было четыре. Без пяти минут спаситель человечества заметался по комнате, хватаясь то за лобзик, то за брюки и что-то бормоча про первых петухов, которые должны были вот-вот нагрянуть и принести с собой Поленко.
– Леонид Серафимович, я вас не подведу! Уже бегу, – воскликнул Тихон, до предела выпучив прозрачные голубые глазки и вытянувшись в струну перед полной луной в окне. В этот момент его сходство с нечистой, но не совсем могущественной силой было абсолютным, и провинциальные театры знатного упыренка оторвали бы с руками. Стремглав слетев по лестнице в компании клеенчатой тетради, Тихон лесным оленем мчался к школе. Автобусы еще не ходили, честные люди спали и только несколько неисправимых городских плохишей шатались по улицам в поисках легкой наживы. Безусловно, они предпочли бы нежных пугливых дам в норковых манто и бриллиантах, но час быка и доя них стал роковым. Навстречу криминалу несся неустрашимый Тихон Гаврилович. Статистика ночных ограблений после этого сократилась примерно вдвое, и долго еще в далеких скитах и психбольницах бывшие злодеи вспоминали об улюлюкающем дьяволенке с жезлом Апокалипсиса, он же лобзик, наставившем их на путь истинный одним своим видом.
Добравшись до ограды родимой школы, Тихон слегка отдышался и завертел головой. Признаков жизни в пустом дворе не наблюдалось, только высаженные еще первыми большевиками тополя стучали ветками и скрипели. Трудовик решил не поддаваться меланхолии, навеваемой темным зданием и гулом ветра в кронах деревьев. Смело форсировав невысокий забор из сетки, будущий герой бодрой лошадиной походкой, высоко подкидывая коленки, порысил ко входу – наверняка Леонид Серафимович уже давно ждет его там, изнывая от нетерпения.
Подойдя к двери парадного, Тихон Гаврилович сразу же с облегчением заметил, что она не заперта, и сквозь щель льется вполне себе гостеприимный свет. Скользнув внутрь, трудовик, как человек педантичный и внимательный к деталям, дверь все же затворил – а вдруг война и немцы, надо сохранять бдительность! В предбаннике у раздевалки стоял стол главного школьного борца за мир, охранника Вольдемара Афонькина или "Красномордого", как емко и со вкусом окрестила его Динара Ефимовна. На столе была накрыта на двоих не доигранная партия в домино, умело приправленная недопитой бутылкой водки и усохшими пластинками морковки. Участники банкета отсутствовали, что казалось совершенно нормально для пяти утра. Нетипичным было само украшение стола, оставленное нетронутым. Для торжественной встречи невинных первоклассников оно подходило не очень. Кроме того, Вольдемар не отличался широтой души во всем, что касалось спиртосодержащих жидкостей: водку он бы не забыл ни за что. «Значит, – подумал Тихон Гаврилович, – Леонид его высокомудрейшество Серафимович точно здесь проходил. Истинно святой человек! Наш драгоценный руководитель смог побороть этот гнойный нарост на исстрадавшемся теле российского образования. Так то, Афонькин! Поделом тебе, алкоголик красномордый».
То были отголоски давней войны честолюбий, с год назад развязанной самыми значимыми специалистами школы – трудовиком и сторожем. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что их отношения обречены перейти в крепкую дружбу, настолько оба совпадали в глубоком презрении к коллегам-интеллигентам. И Тихон, и охранник не признавали превосходства умственного труда над физическим, особенно, по выражению Вольдемара, в деле превращения детей в человеков. Им бы сплотиться и изводить белых воротничков сообща, но карты путала внутривидовая агрессия, столь характерная для самцов в прайде африканских львов и коммунальных соседей.
Тихон раздражал Афонькина властью, которую тот имел над средним школьным баллом и накрепко с ним связанным кошельком родителей. Квазимодыш обожал вызвать к себе каких-нибудь солидных отцов семейств и ласково напомнить, что только абсолютная успеваемость по его предмету может обеспечить ихним ребетятам путевку в ПТУ. Папаши бледнели, просили учителя быть построже и не думать, будто эти шалопаи подтянутся до уровня Мастера. В результате, труд на пятерку не знал никто, кроме самого Тихона Гавриловича. Зато все знали, что приглашения в дневнике от этого учителя игнорировать не стоит.