Мальтийское Эхо

Обедали в столовой. Круглый стол, "венские" стулья. Помещение не вместило бы и десяти человек. В прежней, не перестроенной усадьбе, столовые располагались в самой большой комнате.

Посуда - фарфор и мельхиор, - видимо, из 30-х годов XX века. С блестящей поверхности супницы спортсменки-комсомолки смотрели блестящими глазами и улыбались ярко-красными губами. Призывали, конечно, к здоровому образу жизни и, в частности, к умеренности в еде.

Обед был очень простой, но вкусный и сытный. За обедом в основном молчали. Мария Родиславовна обронила лишь несколько фраз, что в усадьбе четыре человека: она с внучкой, Анна Никитична и Дмитрий Платонович. Последние занимаются всеми хозяйственными делами по дому и саду. Живут они во флигеле. Андрей поблагодарил за обед, сказал, что ему нравится в доме, хочется посмотреть и сад, и окрестности.

Ириша открыла бабушке, что гость написал повесть об апостоле Павле, та ответила спокойно: "Геша знал, кому доверить наше дело". В заключение она сказала, что чаевничает после обеда обычно у себя, а Иришка в библиотеке.

В библиотеке был уже готов чайный стол: самовар, красивые чашки, тарелки с домашним печеньем и вазочки с вареньем.

- Это все Анна Никитична. Мы с вами как-нибудь заглянем к ним во флигель. Там чудесно!

Внимание Андрея привлекла обстановка. По всей ширине одной из стен, от пола до потолка, располагался дубовый книжный шкаф. Такие шкафы называли "шведскими". У двух больших венецианских окон с тяжелыми вишневого цвета портьерами стол, покрытый зеленым сукном. На столе лампа: два амура поддерживают зеленый стеклянный абажур. Четыре полукресла, тоже дубовые, обитые черной кожей, у одной из стен - солидный диван, тоже, видимо, сочетание дуба и черной кожи, прибитой желтыми гвоздиками. Андрей живо представил себе кабинеты советских академиков по фильмам середины XX века. Эти диваны с высокой прямой деревянной спинкой и орнаментом поверху...

- Что, понравился диван? Такой же точно в кабинете внизу. - Ирина прервала его раздумья.

- Я подумал, что на... - он осекся.

Он представил себе, как лежал на таком диване профессор в свои последние дни.

- Я подумал, что крупные ученые, писатели, художники и музыканты, хотя и оставляют после себя свои творения, оставляют умирать на черной коже кусочки истины.

- Позволю себе возразить, - серьезно сказала девушка. - Истина в мыслеобразах, в вибрациях Вселенной, и умереть с телом человека не может.

Попили чай. Ирина молчала, Андрей тоже молча оглядывал книжные полки.

- Сейчас начало третьего, ужинаем мы в семь часов. В вашей комнате, в ящике стола тетради дяди, они пронумерованы, возьмите сюда первую. Я говорю сюда, так как, может, потребуется моя помощь. Он торопился: писал то в тетради, то на отдельных листочках; я помогала ему разбирать бумаги и подклеивать. А мне, пожалуйста, принесите вашу повесть. Жду с нетерпением!

Ему не захотелось усматривать в последней фразе девушки иронию, ее интерес показался ему искренним. Может быть, она, понимая, как непросто отдавать в руки первым читателям свой труд, хотела его приободрить. Он принес в библиотеку две тетради. Свою отдал Ирине, с тетрадью Г.Н. сел за стол. Кресло было очень удобным. Открыл - и сразу записка для него. Профессор писал, что иногда в рукопись будет вкладывать записки. В первой сообщалось, что это - главный, итоговый труд его жизни, что публиковать его до особых указаний Веры Яновны не следует, что последняя тетрадь содержит сведения о некоем артефакте и связанном с ним открытии Г.Н., которое может произвести переворот в мировоззренческих науках.

Это уж точно. Профессор всегда умел "рыть" глубоко, теперь пласты "перевернул". Андрей был взволнован, опять разболелась голова.

- Ой, я забыла снять бант. Можно я положу здесь. - И положила на край стола. Бант пахнул ее волосами, но это не вызывало у Андрея раздражения, наоборот, спазмы в висках прошли.

- О Боже, у вас, Андрей Петрович, почерк такой же ужасный, как у дяди. - И, боясь обидеть, добавила, - дядя шутил, что так пишут пророки. А я ведь филолог, опыт чтения рукописи у меня есть.

Андрей повернулся к ней. Она ладной и ухоженной кошкой расположилась в углу огромного дивана.

- Скажите, Ирина, откровенно, сколько времени я должен пробыть здесь. И что я должен извлечь из работ профессора, кроме, естественно, интереса?

- Потерпите пару дней. У вас много работы, - она была опять серьезна.

Потом, смягчившись, добавила, излучая из глаз какой-то загадочный то яркий, то спокойный изумрудный свет.

- Мы не можем пока так вот просто все объяснить. Почитайте тетради. - Улыбнулась. - Христос ведь только с несколькими подготовленными учениками разговаривал более-менее ясным языком, с остальными и вовсе притчами.

- А если я не готов. Скажу вам совершенно откровенно, что я давно не занимался настоящей работой и ... - Андрей замолчал.

- Говорите, я слушаю.

- Погружаясь с головой в научную или писательскую работу, я заболеваю этой самой головой, и происходит что-то странное: я начинаю постоянно предвидеть какие-то события, чьи-то слова ...

- Я знаю это, и это замечательно!

- Но я лишаюсь покоя, сна. Вот и сейчас ...

Девушка встала с дивана, подошла сзади и положила ладошки на лоб Андрея. Ладошки пахли земляникой. Боль мгновенно улетучилась.

- Мы с Анной Никитичной утром, до вашего приезда, варили земляничное варенье, - сказала она просто.

- Хм, это все впечатляет. А как вы догадались о том, что я почувствовал аромат земляники от ваших рук?

- Но ведь мои руки были у вас на лбу. Проще простого.

Андрей посмотрел на девушку с восхищением и уважением.

- Вас, дорогая, неплохо иметь в друзьях.

- Давайте работать.

- Да, конечно, но еще немного поболтаем.

Ему для работы нужен был всегда некий кураж и некий "наркотик" вдохновения.

- А скажите мне, милая колдунья, как филолог, вот что.

Андрей прикрыл глаза, и в сознании, будто во время некоего интерактивного спиритического сеанса, как из тумана соткались образы Ницше и Достоевского.

- Ницше, этот философ, отшельник и странник, - Андрей опять заговорил очень взволнованно, - считал, что жестокая игра букета его болезней, его сверхчувствительность законченного неврастеника, в какой-то безумной алхимии недр психологии приводила к всплескам творческой мощи. Он сознавал этот феномен, однако для поиска наиболее благоприятных условий существования своего больного организма не только предпринимал неоднократные перемены места жительства, но и основательно штудировал даже геологическое строение региона.

- Это интересно, продолжайте. - Она как-то присматривалась к Андрею. Тот вдохновенно продолжал.

- И наш Федор Михайлович как будто любил свою "священную болезнь". Каждый приступ эпилепсии он гениально "выворачивал" в свои гениальные тексты.

- Вы что же, Андрей Петрович, хотите сказать, что индивидуальные психологические отклонения у названных вами людей и, например, еще Стивенсона, Ван Гога, Гоголя - это непременное условие творчества? Мне кажется, это сложный вопрос, и адресовать его нужно врачам, философам-мистикам и теософам. Я стою на позициях эзотерики и убеждена, что гениальным творцам вибрации в виде слов, образов, звуков идут "сверху", кому-то от светлых сил, а кому-то от темных. Например, Гёте и Толстой считали, что благодаря лишь здоровому образу жизни они могли проникать в неведомые, "подземные" тайники души.

- В их "блюдах" поэтому меньше перца! - Пытался парировать Андрей.

- Может быть. А Пушкин, а Моцарт! Всё как будто без труда, всё легко. "Над вымыслом слезами обольюсь". Можно поправить "над промыслом". - улыбнулась Ирина.

- Можно поправить "мадерой обопьюсь", - засмеялся и Андрей. - Ну, все-все, работать. Меня очень вдохновляет ваш зеленый бант на столе.