Страница 36 из 117
— Что значит опасно?
— То и значит: парень забавляется да тешится, а она, глядишь, ребеночка с ним нагуляет — вроде того, как у нашего дяди с Розой Куколкой вышло. Я про него худого сказать не хочу, но с девками он, ну ей-богу, ведет себя как последний дурак.
Ханнибал встает и закидывает мешок на плечо.
— Ты пойми, Амальд, я тебя для твоей же пользы хочу предостеречь, а то ты ведь многого в жизни не знаешь, тебе еще учиться да учиться. Ну так вот, можешь, если хочешь, приходить ко мне на чердак с Харриэт, но только обещай вести себя прилично, а не как голодный волк. Договорились? Да или нет? А? Ты чего молчишь?
— Ладно.
— Ну слава богу, наконец-то. Ты, Амальд, заруби себе на носу: я отвечаю за вас обоих, за тебя и за нее, а я от ответа никогда не увиливаю. И потом ты учти, Харриэт девушка порядочная и очень храбро поступает, что приходит к нам на чердак, потому что ее папаша Числитель ужас какой строгий, представляешь, он иногда разозлится, так прямо шваброй лупцует ее и ее брата! Ну ладно, слушай, давай мы встретимся вечером на третий день рождества — ровно в восемь в нашей каморке, хорошо? Харриэт тоже придет, я сам ей скажу, так что ты сможешь с ней объясниться и попросить прощения!
В сочельник же вечером ты, улучив момент, выскользнул из дому и взобрался на крышу к Стекольному Мастеру, откуда удобно было наблюдать за освещенными окнами в доме Числителя на Ступенчатой улице. Притаившись в траве, ты навел на окна отцовскую подзорную трубу в надежде хоть мельком увидеть Харриэт, но, увы, ничего не было видно, кроме путаницы силуэтов за пожелтевшими шторами с овальными трафаретными изображениями замка Росенборг и Круглой Башни. А ты все сидел на крыше, дрожа от сырого, пронизывающего ветра с моря, поглощенный мыслью о том, что скоро вы снова встретитесь и, быть может, обручитесь, как Ханнибал с Вестой.
На третий день рождества после полудня у тебя созрело твердое решение нарушить уговор с Ханнибалом. Однако когда наступил вечер, ты все же, не удержавшись, прокрался в бухту Пунтен, спрятался там в укромном уголке и стал смотреть на чердачное окошко лодочного сарая.
Вечер был тихий и теплый, таяло, на рейде стояло судно рыболовного надзора «Нептун», его фонари и огни отражались в темной воде. А Харриэт, наверно, сидит в Ханнибаловой каморке и ждет тебя. Может, даже плачет от тоски, все-таки нехорошо, жалко ее. Ты живо представил себе, как Веста с Ханнибалом смеются над ней, «обманутой и брошенной».
Ну и кончилось тем, что ты со сладостным чувством жалости в сердце, хмелея от безудержных надежд, шмыгнул в лодочный сарай и словно в угаре стал взбираться вверх по узкой чердачной лесенке…
Ханнибал был один.
Он сидел на кушетке, понурив голову и раскорячив ноги, с потухшей сигаретой в зубах. На столе стояла зажженная свечка, пламя ее трепетало от ветра, задувавшего в открытый люк, и гигантская тень Ханнибала в неистовстве металась по косой стене.
— Да закрой же люк, вот болван!
— А они еще не пришли?
Никакого ответа.
— Но сейчас ведь уже больше восьми.
Молчание. Лишь слышно, как волны плещутся о берег.
— Как же так, а я думал…
— Дурак ты набитый, потому и думал!
Ханнибал закурил сигарету, подобрал ноги, лег и принялся пускать в потолок облачка дыма.
Потом он заговорил, медленно, осипшим и бесцветным голосом, как будто ему безразлично, дойдут до тебя его слова или нет.
— Понимаешь, Амальд, Харриэт ладно, она просто кошка блудливая, и вдобавок соплячка, школьница, ну и дьявол с ней, плевать мы на нее хотели. Можешь только радоваться, что не успел с ней обручиться, это бы просто дурость была. А вот Веста — это дело другое, она уже взрослая девушка, и мы с ней (тут голос Ханнибала слегка дрогнул)… мы ведь с ней кровь смешали, как тогда с тобой, помнишь!.. Но только, Амальд, я тебе рассказываю все как есть, потому что верю, что ты мне настоящий друг и не проболтаешься.
Долгое молчание. Шум волн. Вдалеке всплески воды под ударами весел. Еще дальше — слабые звуки музыки из танцевального зала Общества Трезвости.
Ханнибал приподнимается на локте и сквозь клубы дыма неподвижно смотрит в мигающее пламя рождественской свечи.
— Знаешь, куда они отправились? Догадаться не трудно. На танцы. Ясно тебе? А сюда приходить они и не собираются. Сюда они больше никогда не придут.
— Ну почему, с чего ты взял?..
Ханнибал жестом прерывает тебя.
— Веста сама мне сказала. Амальд, ты тайну хранить умеешь?
— Да.
— Тогда я открою тебе свою распроклятую тайну: между мной и Вестой все кончено. Она заходила сюда вчера вечером — то есть она даже наверх не поднялась, стояла внизу и кричала через люк, что между нами все кончено и мы расстаемся навечно. А знаешь почему? Потому что она без памяти врезалась в одного матроса с «Нептуна». Он там помощник кока, поваренок. Я его хорошо знаю. Свистун и задавака. И к тому же мозгляк. Я бы ему с одного удара голову в живот вогнал, да я, может, так и сделаю. Или взорву их обоих!
Ханнибал швырнул на пол дымящийся окурок и придавил его башмаком. Потом сел опять на кушетку и, мрачно понурившись, спрятал лицо в ладонях. Слышно было, как он тихонько хлюпал носом. Внезапно он вскочил, словно принял наконец бесповоротное решение. Взобравшись на кушетку, он достал из-за стропила под скатом крыши продолговатый сверток, упрятанный в старый мешок. Это была петарда.
— Она у тебя еще цела?
— Конечно.
— И там внутри настоящий порох?
— А то что же, черт дери! Или я, по-твоему, враль и хвастун?
— Да нет, Ханнибал, но…
Ханнибал отрывисто засмеялся, горько, без улыбки.
— Вот уж никогда не думал, что от этой штуки не поздоровится ей!
— Как это не поздоровится, Ханнибал? Ты что, правда решил ее взорвать?
— Взорвать? Кого, Весту? Сегодня, сейчас? Вот сказанул, ну и балда же ты!
— Но ведь ты говоришь, что ей не поздоровится! Это же твои собственные слова!
— Мои слова? Что ты, да я бы никогда не смог ничего такого сделать. Я ведь ей зла не желаю. Я ей желаю только добра.
Ханнибал сидит с петардой на коленях и поглаживает грозную бомбу ласково, как котенка.
— Нет, знаешь, честное слово, я ей совсем зла не желаю, ни вот столечко, даже с ноготочек. Только добра!
— Ну и как же теперь, Ханнибал?
Ханнибал снова становится на кушетку и осторожно засовывает петарду на прежнее место.
— Я и ему тоже зла не желаю. Этому, поваренку-то. Я им обоим желаю только счастья.
Ханнибал опять сидит на кушетке, уткнувшись лицом в ладони.
Молчание и странные, придушенные всхлипывания.
Потом он снова поднимается и, воздев руки, с угрозой потрясает кулаками. На лице его в этот миг — старая, привычная мина атамана.
— Понимаешь, Амальд, мой единственный верный друг! Человек, который стоит перед тобой, — он мог бы, если б только захотел, разнести в клочья, стереть с лица земли их обоих, да что там их — весь этот Дом собраний Общества Трезвости, где они сейчас танцуют и веселятся, даже не подозревая… Но он этого не сделает, потому что никому не желает зла, ни одному человеку! Смотри же, Амальд, не забудь мои слова. Когда я умру, когда я, может, буду уже лежать на дне морском, тогда ты вспомни, что я тебе сегодня сказал. Обещаешь?
— Да, Ханнибал, обещаю.
— Ну хорошо, Амальд, спасибо. А теперь идем отсюда. Пошли!
— Куда?
— Пошли-пошли!
Веселая танцевальная музыка и многоголосый гомон несутся из открытых окон освещенного Дома собраний Общества Трезвости. В тени у крыльца двое пьяных по очереди прикладываются к бутылке.
— Сюда, Амальд!
Ханнибал залез на изгородь, с которой можно дотянуться до стрехи небольшого сарая и, раскачавшись, вскарабкаться на его крышу. Отсюда хорошо видны окна переполненного танцевального зала. Мы лежим на животе, спрятавшись в сухой зимней траве, лежим, как в засаде, затаив дыхание, и смотрим. Танцующие пары одна за другой проплывают мимо распахнутых окон. Почти все здесь нам знакомы — все, кроме заезжих матросов. Но ни Весты, ни Харриэт не видно.