Корабль ночи

– Предназначения? – ошарашенно переспросил Мур. – Как это?

Шиллер пожал плечами.

– Куда ее денут? В какой-нибудь морской музей? Может быть, даже в сам Британский музей? Полагаю, это возможно. А значит, моя лодка еще жива, а? Быть может, ее поставят в выстланном линолеумом огромном зале среди громадных орудий. Возможно, там будет даже старый, подбитый в бою танк. А дальше будет выставлен сияющий «спитфайр» или восстановленный «юнкерс». Туда будут ходить вспоминать дни своей славы медленно выживающие из ума старики. Будут приходить и молодые – но они не смогут понять, что перед ними, они будут смеяться и показывать пальцем, недоумевая, неужели этот старый хлам когда-то был хоть на что-то годен.

– Хоть на что-то! – фыркнул Мур.

Шиллер посмотрел на него долгим взглядом и наконец потупился. Да, возможно, Мур был прав. Возможно, сейчас это была лишь потрепанная, ржавая развалина, тень прошлого, где плещется морская вода и живут призраки.

– В марте сорок второго, – сказал он так тихо, что Мур едва расслышал, – это был самый страшный боевой корабль из всех, что я видел. Я попал туда с другого судна, ночью; желтые фонари в Кильской гавани, где стояла U-198, горели тускло – ради экономии электричества. Туман с моря висел над лодкой густыми седыми прядями; работали дизели, их шум передавался по воде, и настил у меня под ногами подрагивал. Я смотрел, как туман скользит вдоль бортов и втягивается в воздухозаборники дизеля. С того места, где я стоял, казалось, будто труба перископа уходит в темное небо; на палубах уже работали люди, из открытого носового люка поднимался столб мутного белого света. Лодка готовилась к походу – величественное зрелище. Я не могу его забыть… и не хочу. И все же… сейчас, вероятно, эта лодка ничто.

Мур помедлил, потом встал и пошел на другой конец комнаты, чтобы заново наполнить свой стакан. Снаружи в еще светлом вечернем небе висели тяжелые тучи, кое-где в окнах загорался свет. Ветер стих, и Мур сквозь дверь-ширму вдруг увидел на горизонте далекий сполох – то ли зарницу, то ли молнию, предвестницу грозы, выползающей из-за горба планеты. Сегодня ему не хотелось, чтобы темнело. Если бы только можно было не дать свету померкнуть – тогда он знал бы, что приняты все меры предосторожности… Мур обшарил взглядом темные складки джунглей. Они прятались там; он не знал, сколько их, но они прятались там. Ждали.

– Я не хотел рассказывать о лодке, – сказал Шиллер. – Это старая история. Но, видите ли, это все, что у меня осталось.

– Команда, – вдруг сказал Мур, поворачиваясь к немцу. – С ней что– то случилось… – Он осекся. Шиллер едва заметно подался вперед:

– Что – команда?

Мур помолчал, соображая, что сказать. Было бы безумием полагать, что этот человек ему поверит.

– Вы нашли останки? – спросил Шиллер. – Я готов в меру своих сил и возможностей помочь с опознанием.

Воцарилось молчание. Мур погрузился в свои мысли. Лучше бы этот человек, что сидит сейчас напротив него, не читал ту заметку в газете, не приезжал на Кокину… Наконец он показал в сторону кухни:

– Если вы проголодались, я могу поджарить рыбу.

– Да… Danke. Это было бы неплохо.

– Тогда идите-ка на кухню, – сказал Мур, – а я схожу погляжу, как там доктор Торнтон.

Когда немец исчез в глубине коридора, Мур поднялся наверх и обнаружил, что Яна еще спит. Прежде чем отправиться на кухню, он вышел из дома, закрыл и запер все ставни и защелкнул замок на двери– ширме. По Кокине медленно растекалась тьма. Мур задвинул засов на входной двери, словно этот деревянный брусок мог сдержать наступление ночи.

20

Тонкий луч света двигался по груде пустой тары из-под аккумуляторов; вдруг послышался лихорадочный писк, какой-то шелест, и Ленни Кокран пнул один из ящиков. Из хлама тотчас выскочили две маленькие темные тени и кинулись в сторону причала. Ленни держал их в луче, пока они не скрылись под перевернутым яликом с залатанным килем. «Куда ни плюнь, везде эти чертовы крысищи, – подумал Ленни. Он слышал, как они шуршат в горе ящиков. – Один хороший пожарчик, и духу бы их тут не осталось».

Он отошел от ящиков и двинулся дальше, поводя фонариком из стороны в сторону. Свет отразился от воды, блики заплясали на обросших ракушками боках траулера, пришвартованного у причала. Ленни посветил вдоль борта, развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел по плотно утоптанному песку, то и дело останавливаясь, чтобы осмотреть мусорную кучу, скопление бочек или разложенные на земле части двигателей. Прямо впереди темнел крытый жестью склад с наспех починенной и заколоченной досками дверью. Всего миг помедлив у склада, Ленни направился в дальний конец пристани, туда, где море размеренно плескало в убирающуюся переборку заброшенного дока.

Ленни пробовал уговорить кой-кого поработать у мистера Лэнгстри ночным сторожем, но все отказались наотрез. Мэйсон и Перси в ответ на его просьбу разнылись, Дж. Р. решительно отказался, прочие тоже. Ленни никого не смог заставить, и пришлось впрячься самому. Впрочем, он чувствовал себя виноватым в том, что небезызвестную лодку поставили на верфь мистера Лэнгстри без должного на то разрешения, и видел в этой ночной работе способ успокоить свою совесть и заодно вернуть расположение мистера Лэнгстри.

Он точно знал, что не дает покоя остальным – все те байки, которых они наслушались, и совет Бонифация держаться подальше от верфи. Он сам краем уха ловил перешептывания в пивных. Творилось что-то неладное, что-то, о чем никто не хотел говорить, и оно было связано с проклятой лодкой. С Кораблем Ночи – так ее здесь окрестили. Ленни припомнил разговор двух капитанов траулеров, и по спине у него побежали мурашки. Джамби, души мертвецов, которые летают с ветром, а потом кидаются на тебя, чтоб вырвать глаза из орбит и сердце из груди…

Ленни передернуло. «Стоп, приятель! Хорош себя накручивать! – сурово велел он себе. – Только неприятности наживешь!» Он снова нащупал старый револьвер с костяной рукояткой, который прихватил с собой – вдруг придется обороняться. Дома он раскопал всего три патрона, но рассудил, что этого довольно, чтобы спугнуть любого, кто полезет за дармовым добром. «Черт побери, ну и темнотища! – подумал он. – Ни луны, ни звезд, да вдобавок гроза собирается – еще день, самое большее, два, и будет буря».

Через несколько секунд он оказался у двери старого дока.

Кокран посветил фонариком: тот, кто заколотил ее, потрудился на славу. Сегодня ночью туда никто не влезет. Он осмотрел стену, ощупал острием луча гниющие сваи у берега и, убедившись к своему удовольствию, что там никто не прячется, быстрым шагом двинулся в другой конец верфи.

И остановился.

По спине у Ленни пробежал холодок, сердце сильно забилось, и он сглотнул, пытаясь прогнать страх. «Что, черт побери, это…» Он обернулся, выбросив вперед руку с фонариком, словно это было оружие, и стал ждать, не смея вздохнуть, стараясь расслышать что-то вроде… вроде… царапанья.

За дверью что-то скреблось.

Крысы. Запертые в доке крысы старались выбраться наружу.

И тут, на глазах у Ленни Кокрана, дверь медленно прогнулась кнаружи под давлением чудовищной силы. Дерево затрещало, жалобно заскрипело, потом вернулось в исходное состояние. Ленни парализовало, разинув рот в беззвучном крике, он не мог ни шелохнуться, ни двинуться с места, а дверь выгибалась, вспучивалась, больше, больше, со скрипом лезли из пазов гвозди, трещало дерево… Боже! Фонарик запрыгал в руке у Ленни, Ленни никак не мог унять эту дрожь, а когда вытащил револьвер, тот тоже заплясал и не хотел остановиться.

Дверь зловеще заскрипела под действием неведомой силы; послышался резкий треск, похожий на выстрел, и посреди двери появилась трещина, и вниз по старым доскам ширясь побежала расселина с рваными краями.

Изнутри высунулась корявая скрюченная рука; она пошарила под дырой и оторвала одну из досок, которыми была укреплена дверь.