Уроки дыхания

– Ты ведь помнишь Мэгги, Шугар, – сказала Серина.

– Мэгги Дейли! Какой сюрприз.

Укрытая вуалью щека Шугар была гладкой и тугой. Она оставляла ощущение одной из тех луковиц, что продают упакованными в сетку в продуктовых магазинах.

– Как все это печально, – сказала она. – Роберт приехал бы со мной, но у него совещание в Хьюстоне. Он просил передать тебе его соболезнования. Сказал: «Кажется, только вчера мы пытались найти дорогу на их свадебный обед».

– Да, вот об этом я и хочу с тобой поговорить, – сказала Серина. – Ты помнишь нашу свадьбу? Ты пела там после того, как мы принесли обеты.

– «Рожденную быть с тобой», – сказала Шугар. И усмехнулась. – Вы шли под нее к дверям. Переход оказался дольше песни, и под конец мы слышали только стук твоих высоких каблуков.

– Так вот, – сказала Серина. – Я хочу, чтобы ты снова спела ее сегодня.

От потрясения у Шугар даже лицо проступило из-под вуали. Выглядела она старше, чем думала Мэгги.

– Чтобы я – что? – переспросила она.

– Чтобы спела.

Шугар, повернувшись к Мэгги, приподняла брови. Мэгги отвела взгляд, вступать в какой бы то ни было сговор ей не хотелось. Какая-то женщина и впрямь заиграла на пианино «Мою мольбу». Но не может же это быть Сисси Партон, верно? Женщина с пухлой спиной и ямочками-сердечками над локтями. Помилуй, она похожа на самую обыкновенную церковную пианистку.

– Я уже двадцать лет как не пела, если не больше, – сказала Шугар. – Да и тогда-то петь не умела! Выпендривалась, и не более того.

– Шугар, это последняя услуга, больше я тебя никогда ни о чем не попрошу, – настаивала Серина.

– Элизабет.

– Одну песню, Элизабет! Для друзей. Мэгги и Айра тоже споют.

– Нет, подожди… – начала было Мэгги.

– Да еще и «Рожденную быть с тобой», – сказала Шугар.

– А что в ней плохого, хотелось бы знать? – спросила Серина.

– Ты слова ее помнишь? «Довольная, бок о бок с тобой»? И ты хочешь услышать их на похоронах?

– На поминальной службе, – сказала Серина, хотя и сама до сей поры называла это похоронами.

– А в чем разница? – спросила Шугар.

– Ну, гроба-то здесь не будет.

– В чем разница, Серина?

– Вовсе не получится, что я вроде как лежу бок о бок с ним в гробу! Что я извращенка какая-нибудь или еще кто! Я буду бок о бок с ним в духовном смысле, вот и все.

Шугар посмотрела на Мэгги. А та пыталась припомнить слова «Моей мольбы». Во время похорон, думала она (или поминальной службы), самые невинные строчки могут приобретать совершенно новый смысл.

– Ты станешь посмешищем здешних прихожан, – категорически заявила Шугар.

– Да плевать мне на них.

Мэгги ушла по проходу, оставив их. Она настороженно приглядывалась к людям, мимо которых шагала, – каждый мог оказаться давним знакомым. Однако никого не узнала. Дойдя до скамьи Айры, она подтолкнула его локтем и сказала:

– Я вернулась.

Айра подвинулся. Он читал свой карманный календарь – ту его часть, где перечислялись знаки зодиака и соответствующие им драгоценные камни.

– Мне это мерещится или я на самом деле слышу «Мою мольбу»? – спросил он, когда Мэгги уселась с ним рядом.

– На самом деле, – сказала Мэгги. – И играет ее не просто какой-нибудь старичок-пианист. Это Сисси Партон.

– Кто такая Сисси Партон?

– Ну ей-богу, Айра! Ты же помнишь Сисси. Она играла на свадьбе Серины.

– Ах да.

– А мы с тобой пели «Нет ничего прекрасней любви», – сказала Мэгги.

– Уж этого я ни за что не забыл бы.

– И Серина хочет, чтобы сегодня мы спели ее снова.

У Айры даже выражение лица не изменилось. Он просто сказал:

– Жаль, что нам не удастся оказать ей такую услугу.

– Шугар Тилгмэн тоже петь отказывается, и Серина ей сейчас шею намыливает. Не думаю, что она позволит нам отвертеться, Айра.

– Шугар Тилгмэн здесь? – Он оглянулся.

От Шугар все мальчики были без ума.

– Вон там, в задних рядах, в шляпе, – сказала Мэгги.

– Разве Шугар пела на их свадьбе?

– Пела, «Рожденную быть с тобой».

Айра снова повернулся лицом к алтарю, подумал. Наверное, слова припоминал. И в конце концов коротко фыркнул.

Мэгги спросила:

– Ты помнишь слова «Нет ничего прекрасней любви»?

– Нет, и вспоминать не собираюсь, – ответил Айра.

Какой-то человек остановился в проходе рядом с Мэгги. И спросил:

– Как жизнь, Мораны?

– Дервуд! – воскликнула Мэгги. И повернулась к Айре: – Подвинься, дай Дервуду сесть.

– Дервуд. Привет, – сказал Айра и на фут отъехал по скамейке.

– Знал бы, что вы сюда поедете, напросился бы к вам в попутчики, – сказал, садясь рядом с Мэгги, Дервуд. – А так Пег пришлось на работу автобусом ехать.

– Ох, прости. Нам следовало подумать об этом, – сказала Мэгги. – Серина, должно быть, всех в Балтиморе обзвонила.

– Да, я здесь и старушку Шугар заметил, – сказал Дервуд и вытянул из нагрудного кармана шариковую ручку.

Он был человеком тихим, со взъерошенными, волнистыми седыми волосами, слегка длинноватыми. Волосы немного прикрывали уши, прядями спадали сзади на воротник, придавая Дервуду вид стесненного в средствах неудачника. В старших классах он Мэгги не нравился, однако многие годы прожил с ней по соседству, женился на Глен Берни, вырастил детей, и теперь она виделась с ним чаще, чем с любым из тех, рядом с кем росла. Ну не смешно ли складывается жизнь? – думала Мэгги. Она уж и припомнить не могла, по какой причине они с самого начала не стали близкими друзьями.

Дервуд похлопал себя по карманам, что-то ища.

– У тебя случайно не найдется клочка бумаги? – спросил он.

Все, что смогла отыскать Мэгги, это купон на шампунь. Она отдала его Дервуду, и тот положил купон на сборник гимнов. А затем щелкнул ручкой и наморщил лоб.

– Что ты хочешь записать? – спросила Мэгги.

– Я пытаюсь вспомнить слова «Хочу, желаю, люблю».

Айра застонал.

Церковь наполнялась людьми. Скамью перед Моранами и Дервудом заняло какое-то семейство, детей усадили по росту, так что линия их круглых белобрысых голов шла вниз – как вопросительная интонация. Серина перепархивала от гостя к гостю, несомненно упрашивая и умасливая их. Бахрома ее шали успела где-то искупаться в пыли. Мелодия «Моей мольбы» повторялась и повторялась, становясь навязчивой.

Теперь, когда Мэгги поняла, как много здесь людей из ее прошлого, она пожалела, что не уделила своей внешности побольше внимания. Могла бы напудриться, к примеру, или намазаться каким-нибудь кремом – чтобы лицо не было таким розовым. Может быть, даже изобразить коричневатым тоном впадинки под скулами, как настойчиво советуют журналы. И платье стоило выбрать более молодежное, бросающееся в глаза, как у Серины. Правда, у нее такого нет. Серина всегда предпочитала яркие краски, у нее единственной в школе были проколоты уши. Балансировала на грани аляповатости, но каким-то образом ухитрялась эту грань не переступать.

И как лихо удавалось ей сопротивляться унылому времени, в которое они росли! В третьем классе она носила подобие балетных туфелек, тоненьких, как бумага, с носками в ослепительной россыпи блесток, и другие девочки (в благоразумных «оксфордах» с коричневыми шнурками и толстых шерстяных гольфах) горько завидовали легкой походке и танцевальной грации голых ног Серины, покрывающихся в каникулы гусиной кожей и лиловыми синяками. Она притаскивала в пропахшую тушенкой школьную столовку рискованные завтраки, однажды он состоял из крошечных серебристых сардинок в плоской серебристой консервной банке. (Серина съедала и рыбьи хвосты. И мелкие косточки рыб. «Мм-мм! Хрусть-хрусть», – говорила она, поочередно облизывая пальцы.) Каждый год она гордо и неуклонно приводила на родительский день свою возмутительную мать Аниту, щеголяющую в ярко-красных, в обтяжечку, коротких, чуть ниже колен, брючках и работающую в баре. И никогда не стеснялась признаться, что отца у нее не было. Во всяком случае, женатого отца. Во всяком случае, женатого на ее матери.