Добрые времена

Светик был некрасив. Он имел высокий и широкий лоб, массивный нос и скошенный назад подбородок. Отлично зная о недостатках своей внешности, Светик еще более усугублял их не идущими ему усиками, как бы бросая вызов окружающим: «Да, я некрасив. Ну и что?»

Столь же вызывающе он вел себя и в отношении учебы. Если любил предмет, как, например, литературу, то тратил массу сил и времени на его изучение. Если оставался равнодушным, а к сожалению, большинство наук не трогали его воображения, то сдавал их едва-едва на троечки, демонстрируя экзаменатору прямо-таки барское пренебрежение «к мелочам». В связи с чем Ромка как староста всегда имел неприятности.

Столь же противоречиво относился Светик и к физической работе. Он мог часами носиться по спортзалу, скрупулезно исполняя каждое задание тренера. Однако в колхозе на уборке картошки стремился как можно быстрее забраться на первую же скирду на отдых. Приведенный обратно к своей корзине, он с чувством оскорбленного достоинства брал каждую картофелину, конечно, отставал от всех, и его приходилось «брать на буксир».

В комитете комсомола института Анохина вычеркнули из списка ехавших на целину.

Возмущенные, они всей группой ворвались в комитет, где Андрей и еще какие-то старшекурсники сосредоточенно просматривали списки.

— Не допустим, — запальчиво, еще от порога, крикнула Алка. — Это самоуправство!

— Полегче нельзя? — спросил Андрей.

— За что Анохина вычеркнули?

— А почему я должен отвечать?

— Общественность требует. Вот он, — Алка кивнула на Бессонова, — староста, я — зам, а Ира — групкомсорг.

— Что же, отвечу. Ехать должны лучшие. А ваш Анохин, мало того, что троечник, так он — политически неграмотный.

— Как — «неграмотный»?

— А так! Заходит он на днях сюда, в комитет, да еще с тросточкой.

— Ну и что?

— Вот и я спросил: вам что, собственно, молодой человек? А он с этаким фасоном: «Не откажите в любезности, где здесь записывают в комсомол?» Ну, я ему и влил — не записывают, говорю, а принимают. А чтобы приняли, надо не только устав знать, а быть активным общественником, примерным студентом.

— Разве можно его воспринимать на полном серьезе! — воскликнул Ромка.

— Что же он с нами не посоветовался? — растерянно спросила Ира.

— Я кажется, понимаю, в чем дело, — сказал Ромка. — Помнишь, у нас диспут в группе был. «Как ты представляешь будущее?»

— Ну, как же! Светик еще заявил в полемике, что если все будут хорошие и правильные, то станут одинаковые, как автоматы.

— Вот, вот. Тогда ему здорово досталось ото всех. Вот он, наверное, и пошел узнать о порядке приема. А увидел Андрея, застеснялся, ну и отмочил — «где тут записывают». Это он, по-моему, из какой-то пьесы двадцатых годов процитировал.

— И все-таки застенчивость не оправдание, — хмуро сказал Андрей. — Такой маменькин сыночек подведет там, плакать будем.

— Группа за него ручается, — твердо сказал Ромка.

— Вот если мы его не возьмем, то действительно человека потеряем, — добавила Ирка.

— Нет, не уговаривайте, — упрямился Андрей.

Неожиданно на помощь пришла полная, черноволосая старшекурсница:

— Андрей! Откуда у тебя такой безапелляционный тон?! По какому праву ты судишь? Сами мы какие были?

— Какие?

— А помнишь, как однажды всей группой в Нескучный сад с лекции сбежали? Два часа какое-то здоровое колесо на горку втаскивали, а потом пускали, чтобы посмотреть, как оно катиться будет.

Члены комитета дружно засмеялись. Улыбнулся и Андрей.

— Это когда было...

— Коллектив ручается, — снова сказал Ромка.

— Ну, если коллектив, — Андрей начал сдаваться.

Все снова дружно загомонили, и он, махнув рукой, вновь записал фамилию Анохина.

— Идите, не мешайте, нам списки в райком надо сдавать.

Казалось бы, инцидент был исчерпан. А вот поди же ты, вспомнили.

— Я бы с Анохиным в разведку не пошел! — выкрикнул с места Евгений.

— А я бы с тобой не пошел, — огрызнулся Светик.

Не обращая на его реплику внимания, Василий повернулся к Родневичу:

— Что скажешь, командир?

Стас был явно растерян. Потом как-то вдруг собравшись, звонко и ясно ответил:

— Вину свою признаю. Пошел на поводу у некоторой несознательной части нашего коллектива.

— У кого на поводу? Что ты мелешь? — возмущенно дернул его за штанину Ромка.

He обращая внимания на него, Стас продолжал:

— Плохую организацию работ могу отнести только на счет своей неопытности. Могли бы, кстати, старшие товарищ подсказать вовремя! И вообще со стороны критиковать хорошо, а вот делать...

И сделав эффектную паузу, неожиданно закончил:

— За руководящую должность не держусь. Поскольку ни черта не понимаю в этом сельском хозяйстве, прошу назначить другого. Вот тебя, Василий, например. Ты, я слышал, в деревне вырос.

Ромка в этот момент посмотрел на Ирку и уловил ее откровенно восхищенный взгляд.

Все загомонили. Унимая шум, Василий поднял руку:

— Что понял свои ошибки, хорошо. А вот что капризничаешь — плохо. Раз уж назначили — держись. А помочь мы никогда не откажемся. Правда, ребята? — обратился он к старшекурсникам.

— Чего ж, подскажем, поможем, — загудели те, не выражая, впрочем, горячего энтузиазма.

Долго еще и после ухода управляющего они говорила между собой, горячо упрекая друг друга и порой даже хватаясь за грудки.

Ромка подошел к Стасу:

— Что ж ты, командир, сдрейфил? Спорить не стал, а сразу лапки вверх? На Светика тень навел.

— Ничего ты не понимаешь, старик. В таких случаях надо сразу каяться — решительно и безоговорочно. Иначе плохо будет.

— Вот ты какой, оказывается...

Песен в этот вечер не пели. Как-то не до песен было.

* * *

Прошла неделя. Утром, когда Стас и Ромка у конюшни вместе запрягали Машку, к ним подбежала запыхавшаяся Алка:

— Кладовщик мяса не дает! Чего есть будем?

— Как не дает? — строго спросил Стас.

— Не дает. Говорит, что бухгалтер не велел.

— Что за ерунда? А ну-ка пошли в контору.

Пожилой, плешивый мужчина, сидевший за столиком в углу, посмотрел на них поверх очков.

— Мяса почему не даем? Не заработали, голубчики. На пять дней я вам выписал аванс на питание, из расчета два рубля пятьдесят копеек на человека. Так?

— Ну, так, — согласился Стас.

— Двадцать два человека, — защелкал бухгалтер косточками, — по два рубля пятьдесят копеек, да на пять дней получается двести семьдесят пять рублей ноль-ноль копеек. А заработали вы за это время — менее двухсот. Понятно?

— Нет, не понятно, — растерянно сказал Стас.

— Мы вкалываем, вкалываем, — затараторила Алка, — и ничего не заработали?

— Нет. Даже на свое пропитание не заработали.

— Нельзя подробнее объяснить? — как можно вежливее спросил Ромка.

— Конечно, конечно! — охотно согласился бухгалтер. — Вот смотрите — на силосе ваши ребята неплохо зарабатывают — по три рубля, даже по три пятьдесят. Они и норму выполняют, да и расценки на силосе выше, чем на сене.

— Как же так? Работаем одинаково, а получать — по разному.

— Это не нами заведено, — сухо сказал бухгалтер, — по всему краю такие расценки. Так вот, на уборке сена дела обстоят значительно хуже. Норму — сорок центнеров — вы ни разу не сделали — первый день вообще семнадцать, а потом двадцать семь, тридцать два, тридцать четыре и тридцать два снова. Больше всех у вас получает Бессонов, как вершитель, поскольку эта работа требует большой квалификации — в день в среднем по рубль девяносто выходит. Столько же у бригадира: у него тридцатипроцентная надбавка. У остальных ребят по рубль пятьдесят, а у девушек — по семьдесят копеек.

— Почему так мало?

— Подвозка сена — самый малоквалифицированный труд.

— А где управляющий? Он знает, что вы нам мясо не даете?

— Знает. Это его указание. Сейчас он на полях, будет только вечером.