Страница 61 из 88
— Аркадий? — изумился Роман. — Но он же сам играл...
— Тоже сначала недопонял, куда этот юмор бьет. Короче, где текст капустника?
— У Немова. Он его для истории решил оставить.
— Вот забери и уничтожь. А на будущее учти.
В коридоре Бессонова встретил Разумов.
— Что, добрый молодец, невесел, нос повесил? — спросил тот жизнерадостно.
— Да вот инъекцию получил, — усмехнулся Роман едко.
— Инъекцию? — поднял брови Разумов. — От кого?
— От Чаловой.
— За что?
— За «смешки в реконструктивный период», — вновь едко, словами Ильфа и Петрова ответил Роман и пошел дальше.
Недоуменно взглянув ему вслед, Разумов направился было к себе, потом передумал и вошел в кабинет Чаловой. Та была явно довольна собой.
— Чего это наш юный газетчик как ошпаренный от тебя вышел? — спросил Разумов.
— Дошло, значит, — усмехнулась Чалова.
— Что дошло? Говори толком.
— Профилактика моя! — самодовольно объяснила Чалова. — А то, ишь, капустнички стали проводить. Над научной организаций труда насмехаются. Я вот еще с Немовым разберусь. Это ведь от него гнилые настроения идут. Представляешь, приходит он как-то и говорит: «Объявите мне выговор за плохую работу». Представляешь?
Разумов шутливо схватился за голову двумя руками:
— Ох, Ирина, Ирина.
— Чего «Ирина»? Аль не права? — насторожилась Чалова.
— Тебе бы только в кавалерии служить.
— Это еще почему? — обиженно надула губы Ирина Петровна и потянулась за новой папиросой.
— С плеча рубишь! Ведь ты же у нас идеолог! Должна сначала разобраться, а потом уж решать. Хоть со мной бы сначала посоветовалась...
— А что они издеваются... — нахмурила брови Чалова.
— Не издеваются вовсе, а шутят. Улавливаешь разницу? Знаешь, что тебя подводит?
— Что?
— Отсутствие юмора. Ты бы Ильфа и Петрова, что ли, на ночь бы читала...
— Была охота, — обиженно отвернулась от него Чалова.
— Ну, а если серьезно, я на Бессонова большие надежды возлагаю. Думаю, хороший газетчик из него получится. Активный, думающий. Так что рубить ему крылья нельзя.
— Я что, рублю?
— Боюсь, что да. С творческой интеллигенцией надо уметь разговаривать.
...Вечером, когда к ним в комнату вошел Аркадий, Роман демонстративно повернулся к нему спиной.
— Ты чего? — удивился Петров. — Какая тебя муха укусила?
— Чалова ее фамилия, — не поворачиваясь, процедил сквозь зубы Бессонов.
— Чалова? — не понял Аркадий.
— Да, Чалова. Целый час меня сегодня воспитывала за капустник. Спасибо, говорит, Петрову. Он один бдительный оказался...
— Что ты мелешь! — поразился Аркадий.
— Ну как же, просигнализировал, — грубо сказал Роман. — Раньше, знаешь, как это называлось? Донос.
— Я ничего не говорил! — возмутился Петров. — Просто мы вчера вместе дежурили — она в парткоме, а я в комитете. Скучно, вот я и зашел к ней потрепаться...
— Вот и дотрепался, — бросил реплику молчавший до того Немов.
— Да нет! Просто я рассказал, как у нас весело было. Ну, и про капустник, конечно. Она очень заинтересовалась. Просила подробно передать. Так я прямо в лицах изобразил...
— На наши бедные головы, — вздохнул Немов.
— Точно так было? — недоверчиво спросил Роман.
— Точно! Можешь у нее спросить.
— Нет. С ней разговаривать — уволь! — отрицательно покачал головой Роман. — Уже сыт по горло!
— Ребята, вы не обижайтесь, — взмолился Аркадий.
— Болтун, — вздохнул Роман, в душе прощая Петрова.
* * *
Утром в тот день, когда должно было состояться собрание партхозактива, в редакцию пришел Угаров. Гася невольное смущение сотрудников, он нежно обнял левой рукой за плечи тщедушного Василия Федоровича, подавая правую остальным для рукопожатия.
— Ну как ты, старый? — спросил шутливо-грубовато Борис Алексеевич ответственного секретаря.
— Кручусь, Боренька, кручусь! — усмехнулся Демьянов.
— Все «Памир» садишь?
— Дело привычки...
Роман не удивился этим нежностям. Долгими зимними вечерами они часто оставались с Демьяновым вдвоем, и старик любил рассказывать разные редакционные байки. Особенно часто он говорил об Угарове, составлявшем предмет его гордости.
...Молодого демобилизованного офицера привела на завод... любовь. Случайно он оказался в этом городе, случайно во время киносеанса познакомился с девушкой и влюбился с первого взгляда. Решительности уже в то время Угарову было не занимать. На следующий же день он пришел на станкостроительный завод, где работала девушка. В отделе кадров сказали, что требуются кузнецы, и Борис, не задумываясь, пошел подручным в кузнечный цех, благо что физической силой природа не обидела.
Уже через год имя ударника Угарова гремело на весь завод. Тогда-то и познакомился с ним Демьянов, пришедший описать передовой опыт. Оказалось, что Борис придумал приспособление, позволяющее делать поковку одновременно десяти деталей.
Прославленный стахановец пришел свататься к любимой девушке, но ее родители, мещане с университетским образованием, высокомерно заявили, что кузнец не ровня их дочери. Борис стиснул зубы, по промолчал. Через три года он с отличием окончил техникум и поступил в институт. Был выдвинут начальником смены цеха, а Демьянов предложил в парткоме его кандидатуру на редактора многотиражки. Выбор был не случаен — Угаров являлся активным рабкором и редактором лучшей стенной газеты. Время показало, что Демьянов не ошибся. При Угарове газета стала авторитетной и любимой читателями. Кстати, к тому времени настойчивость Бориса победила: влюбленные поженились.
По окончании института Угаров стал начальником крупнейшего сборочного цеха, затем был избран секретарем парткома и вот уже пять лет — директор завода.
— Вот так, — любил говорить Василий Федорович, назидательно подняв палец, — за пятнадцать лет от кузнеца до директора крупнейшего завода!
Он, не скрывая, гордился своим воспитанником. Вот и сейчас, не пытаясь освободиться из богатырских объятий высокого, по-прежнему черноволосого человека с прямыми, будто вырубленными чертами по-мужски красивого лица, он растроганно говорил:
— Ах, Боренька! Забывать стал редакцию.
— Ну что ты, Василий Федорович! — улыбнулся Угаров. — Ведь вы мои первые помощники. Очень хорошо, что загодя, не дожидаясь актива, начали разговор о предстоящей реконструкции. Хотя, честно, статья Пимена об универсальных приспособлениях мне показалась спорной...
— Мы конструкторам и технологам показывали, — вспыхнул Демьянов. — Одобряют.
— Да? — бросил короткий взгляд на него Угаров. — Ну что ж, проверим экспериментально. Я, знаете, зачем к вам зашел? Чтоб вы мой доклад пробежали с точки зрения стилистики. Знаете, ум хорошо, а три лучше. Выступление ответственное. По секрету скажу, министра ждем. Крутил я, крутил. Хочется как-то поярче сказать, а получается самый плохой газетный штамп, вот вроде такой фразы: «На финише второго года пятилетки наш заводской форум должен определить рубежи грандиозных преобразований...», ну и так далее.
— «Форум»! — фыркнул Василий Федорович. — Действительно, высоким штилем сказано!
— Вот, вот, — сказал Угаров. — Ну, скажи, пожалуйста, почему так получается? В обычной беседе все мы говорим, как нормальные люди, а на трибуне черт те чего несем?
— Это ведь тоже искусство, — покачал головой Василий Федорович. — Облечь даже сложный материал в доходчивые слова. Ну, и как ты все-таки начал?
— Просто. «Товарищи. Как вы все хорошо знаете, наш завод реконструировался дважды. Первый раз в начале тридцатых годов, когда была поставлена задача освободиться от иностранной зависимости. И надо сказать, что коллектив с честью справился с этим заданием, за короткий! срок было налажено производство отечественного инструмента и сложных узлов, поставляемых ранее из Америки. Второй раз завод реконструировался после войны, когда мы вновь перешли на мирное производство.