Добрые времена

— Правильный, — процедил Роман. — Во всяком случае, карьеристом не буду...

— А я что, карьерист? — взорвался Аркадий. — Но думать о деловой карьере надо. Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом.

— Так ты не о деловой карьере думаешь, а о теплом местечке в жизни.

— Ну и что тут плохого? Все об этом мечтают. Только, может, откровенно не говорят.

— Знаешь, не меряй всех по себе, — брезгливо заметил молчавший до этого Немов.

— Белоручки вы и чистоплюи! — махнул рукой Аркадий. — И вообще я пошел спать.

— Во фрукт! — хмыкнул Евгений, когда Петров демонстративно хлопнул дверью. — Как это его комсоргом в цехе избрали? Неужели ребята не раскусили?

— Я думаю, что он больше на себя напускает, — возразил Роман. — Просто бравада. Парень он, по-моему, неплохой. Искренний. Действительно, если разобраться, далеко не каждый у нас говорит то, что думает...

— По мы ведь с тобой не такие? — вопросительно поглядел Роману в глаза Евгений.

— Не такие! — усмехнулся Роман. — Мы еще поборемся...

* * *

Лада и Роман становились все более неразлучными. Благодаря настойчивой целеустремленности Лады они часто ездили в театр, благо Москва близко. За каких-то два месяца они посмотрели столько спектаклей, сколько Роман не видел за годы учебы в институте. Далеко не все ему нравилось, он ворчал, но послушно ходил.

В будние дни Роман встречал Ладу возле школы, где проходили занятия вечернего отделения института. Она заканчивала шестой курс, в декабре — последняя сессия, а там — защита диплома... Роману нравились эти вечерние бдения. Пока шли занятия в институте, он обычно сидел в редакции, за уютной настольной лампой, и писал. В эти часы думалось как-то хорошо и просторно. Писал он и для своей газеты, и для молодежного сатирического радиожурнала, редактором которого его назначили. Лада была главным поставщиком материала, а он сочинял скотчи и юморески.

Вот и сегодня, беззвучно шевеля губами, Роман быстро чиркал пером по бумаге: «В редакцию молодежной радиогазеты поступают сигналы о том, что многие комсомольские активисты перегружены огромным количеством поручений».

Он вспомнил рассказ Лады о бесконечных вызовах ее из КБ. «Вот про это мы напишем, — усмехнулся про себя. — Только, чтобы не обиделась, из нее сделаем парня. И назовем его, скажем, Геной, как Любимова».

Роман вдруг вспомнил о времени. Быстро глянул на часы — опаздывает. Схватив шапку в охапку, опрометью кинулся к проходным. Лада терпеливо ждала его во дворе школы.

— Извини, сочинял, забыл про время, — смущенно сказал он.

— Эх ты, мой писатель, — сказала ласково Лада и взяла его под руку.

Роман подхватил ее портфель, и они тихонечко пошли по едва освещенным улочкам города. Мягкий, тут же начинавший таять снег беззвучно падал сверху.

Нежно поцеловались под фонарем, потом чинно двинулись дальше. Дом Крутовых находился на самой окраине города, славившейся своими хулиганами. Но Роман уже знал, что в этих краях Лада, а также сопровождающие ее лица — особы неприкосновенные. Вот и сейчас от забора отделились две фигуры, и Роман невольно напряг мускулы, однако мальчишеский басок произнес разочарованно:

— Это Крутова со своим женихом...

Романа покоробило от столь четкого определения его функции, а Лада хихикнула:

— Побаиваются.

— Кого?

— Братьев моих, конечно! Они в свое время самые заводилы тут были. Танцплощадку открыли, назвали «Прозрачный ручей». Такой порядок навели.

— А сейчас?

— Сейчас порядка нет! Андрей и Петька женились. Володьке одному не справиться. Однако помнят о ребятах, и крепко.

Они остановились у калитки одноэтажного щитового домика.

— И вы все здесь живете? — спросил Роман.

— Нет, Андрей получил квартиру. А остальные здесь.

— Хороши у тебя братья. Чувствуется, дружные и веселые.

— Да, — просто ответила Лада. — Я с ними тоже, как мальчишка, росла. Куда они, туда и я. Бывало, нашкодят — и бежать. А я отстаю. Подхватят меня за руки так, что только ноги болтаются по воздуху, и удирают. Хоть и тяжело, наверное, было, но ни разу одну не оставили. Дома отругают, а я пореву и опять за ними.

— И крепко озорничали? — спросил Роман.

— Как все пацаны, наверное. Андрей, если провинится, сразу видать. А Петька вроде тихий, а выдумщик, Андрею не угнаться! Помню, мать его первый раз в школу отводила. Надела на него белые гольфики, белые туфельки и сама пошла одеваться. А Петьке в школу неохота, тем более что Андрей — во вторую смену. Он, недолго думая, взял черную ваксу и свои ботиночки с гольфиками, а заодно и белую рубашку надраил. Мать выходит и сына не узнает — негритенок какой-то.

Они посмеялись. Потом Лада продолжала:

— Мать, конечно, его здорово отшлепала. И веришь, с тех пор у Петьки прямо-таки лютая нелюбовь к школе появилась. Чуть что, с уроков сбежит, на электричку и айда путешествовать. Однажды откуда-то из-под Воронежа привезли. Через силу восемь классов осилил. Это он уже после армии за ум взялся — техникум кончил, потом в институт поступил.

— А Андрей? — спросил Роман.

— Андрей так с восемью классами и остался. Отец у нас в то время объекты по всей стране строил, мы его почти не видели. А Андрей за старшего в семье. Решил идти работать на завод. Дескать, хочу быть самостоятельным. Женился в восемнадцать лет, дети. Какая уж учеба! Хотя, скажу прямо, Андрей в нашей семье самый талантливый. Ты бы поглядел, как он по дереву режет. Это же произведения искусства. Если бы он по этой части пошел учиться, настоящим художником стал...

— А ты почему на вечернем? Тоже не хотела поначалу учиться?

— Ну, у меня особая история. Я два курса на дневном проучилась, вдруг мать серьезно заболела, слегла. Четверо мужиков (в это время отец уже демобилизовался) бесхозных, накормить их надо, обстирать... Я взяла академический отпуск, а потом, когда мать на поправку пошла, стала на заводе работать. Все-таки ближе к дому. Ну, и на вечерний перевелась...

— Так тяжелее же?

— А что делать? Своих в беде не бросишь.

— Значит, у вас вся династия на заводе работает? — сказал Роман.

— Династия? — недоверчиво повторила Лада. — Уж больно слово штампованное. Не вздумай про нас написать.

Она шутливо погрозила ему пальцем.

— А в общем-то на заводе семь Крутовых работает, — добавила Лада, — если с невестками считать. Валя-старшая — контролер ОТК, Валя-младшая — технолог. И Володька после десятилетки успел год сборщиком в бригаде Андрея проработать...

Вершиной газетного искусства Василий Федорович считал статьи на моральные темы. Он сам иногда, по собственному выражению, «встряхивал стариной» и писал большие статьи, бичующие мещанство, стяжательство, вещизм. Подписывался он, как и тридцать лет назад, — «В. Зоркий».

Неожиданно и Роман дебютировал в качестве «моралиста», хотя Василий Федорович и думать об этом не хотел. Произошло это случайно. Роман как-то задержался в штамповочном цехе на комсомольском собрании. Они выходили из красного уголка вместе с Аркадием Петровым, когда к ним подошла, точнее, подплыла грузная женщина в синем халате. Окинув Романа ловким взглядом, она сказала, поджав губы:

— Сумлеваюсь я что-то. Но Кланька сказала, что вы будто бы из газеты.

— Да.

— Такой молоденький! Ну надо же.

Женщина неожиданно начала всхлипывать, аккуратно вытирая глаза уголком синего платочка, Аркадий поморщился, не без сочувствия взглянул на Романа и сказал:

— Я пошел. Мне еще в комитет зайти надо.

Женщина поглядела ему вслед осуждающе:

— Вот видите. Никто не хочет разбираться. Чуть что, и в сторону! А почему?! Потому что у ей зять какую-то важную шишку в городе возит. Боятся!

Она снова взревнула, уже почти в полный голос.

— Успокойтесь, пожалуйста! — сказал растерянно Роман.

Женщина замотала наклоненной головой.

— И никто помочь не хочет. Вот смена давно кончилась, все домой, а я все тяну, не иду. Потому как — придешь, сразу скандал. С кухни мой стол выбросила. В туалете, когда я там, свет гаснет. Фулиганит по-всякому. Давеча ни за что ни про что меня ленивкой по ноге огрела. Синячище во всю ногу.