Инкогнито

Пальцы изысканно-белые…

Я забывал звездный блеск этих глаз,

Тонкий овал отражения…

Так почему же ты здесь и сейчас

Ищешь любви и прощения?

Шепот-ожог по небритой щеке,

Словно порез узнавания,

Свет через память и там, вдалеке,

Спряталась боль ожидания.

Хочется выплеснуть, стиснув, обнять,

Вжиться в твое появление…

Чтобы, очнувшись, не сразу понять –

Это лишь… стихосложение…

Сказоч-Ник

Новый день плеснулся в окно вспышкой света от далекого зимнего солнца. Прорвался тонким лучом сквозь тяжелые шторы. Последний день уходящего года. Впервые: праздник, который хочется перелистнуть, как страницу с надоевшим сюжетом.

Два года назад в конце декабря он как заведенный носился по магазинам, выбирая подарки. Для нее. Спешил домой, в эту самую квартиру, с порога пьянея от упоительной смеси ароматов. Ватный, сладковатый оттенок ее духов сплетался с запахом свежей выпечки и кофе. Она всегда пекла какие-то замысловатые булочки, к которым сама даже не притрагивалась: берегла фигуру. Ей нравилось смотреть, как ест он, смеяться, обнажая жемчужные зубы с крошечными крапинками кофе. Слизывая с губ еще теплый вкус бодрящего напитка, думал, что это и есть счастье.

Задорные искринки в глазах, мягкость волос, разметавшихся по постели, тонкие белые пальцы, танцующие на его коже. Домашнее тепло, уют, налаженный быт, покой, пушистым котенком устроившийся внутри. Теперь от всего этого остался только кофе – неизменный спутник – горький и обжигающе реальный. Иное растаяло, превращаясь из почти незаметных южных снежинок в прозрачные капли на стекле. Они высыхали слишком быстро, сметаемые потоком ветра, ставшего его постоянным гостем. Раньше не приходило в голову зимой настежь распахнуть окна: его хрупкая, нежная жена терпеть не могла сквозняков. Теперь даже во сне ощущал жесткую морозную ласку, а свежие потоки, беспрестанно струящиеся по квартире, выметали оттуда все ненужные запахи и воспоминания. Если бы можно было также проветрить сердце…

Мужчина прошел на кухню, не глядя, ударил по выключателю и поморщился от хлынувшего в глаза яркого света. В последнее время ночь стала ближе, и дышалось в ней легче. Тени прошлого засыпали на смятых простынях, в чужих объятьях, не согревающих постель, насыщающих тело, но душу оставляющих выть голодным, обиженным зверем. А утро оказывалось таким же пустым, как сегодняшнее, терпким и колючим, словно ледяной воздух, проникший сквозь открытое окно.

Кофе зашипел, пеной взметаясь над туркой и грязными пятнами плюхаясь на белоснежную поверхность плиты. Давно пора купить кофеварку: девушка-соседка, согласившаяся заниматься уборкой в его квартире, наверняка устала оттирать засохшие следы.

А когда-то он любил эти разбрызганные капли. Укоризненный смех в ответ на очередную оплошность. Едва прикрытое длинной мужской рубашкой стройное тело у раковины, шум воды, заглушающий прерывистое дыхание, изящные руки, тонущие в его ладонях. Кто же мог представить, что все разобьется в одно мгновенье, как ее любимая фарфоровая чашка?

Рассыпавшиеся кусочки собрать было не трудно, и порезаться он не боялся, только жизнь словно остановилась в тот самый момент, когда завяли последние цветы из подаренных ей. Сухие бутоны следом за осколками улетели в мусор, но остались в ладонях помятыми лепестками вины. Каплями нестихающего сомнения. Что он сделал не так? Почему не успел предотвратить неизбежное? Не сберег оказавшуюся в руках на короткое время драгоценность? И какой смысл от его сожалений? Разве смогут они оживить погребенное под плитой безвременья?

Вкус закипевшего кофе как всегда оказался мерзким, настолько, что напиток пришлось использовать по его прямому назначению: отправить в раковину. Мужчина бросил взгляд на часы: слишком рано, чтобы появиться в офисе, а вот для одного звонка в самый раз.

Мама как будто дежурила возле телефона: откликнулась мгновенно.

– Дорогой, как я рада тебя слышать! Звонишь, чтобы уточнить время? Ждем к половине девятого, и не вздумай отказываться! На этот раз никакие отговорки не принимаются!

Он вздохнул: с мамой было невозможно спорить. Это не получалось никогда, словно в их общении застыло время, когда маленький мальчик считал ее во всем правой. Теперь многое поменялось, но при звуках родного голоса внутри словно пробуждался потерявшийся ребенок, стремясь навстречу, в тепло надежных объятий. Этих мгновений не вернуть, но как же приятно осознавать, что для кого-то ты по-прежнему любимое дитя, и никакие твои ошибки этой любви повредить не в состоянии. Но все-таки попытался возразить.

– Мам, на самом деле у меня были другие планы на вечер.

Голос женщины в телефоне заметно оживился.

– Сыночек, так приводи ее к нам! Мы только рады будем.

Он закатил глаза, радуясь, что находится на расстоянии. Как будто планы подразумевали только одно! А мать вдохновенно продолжила:

– Милый, ты же знаешь, как я жду внуков… После того, как Ниночка…

Пришлось отвести аппарат в сторону от уха: выслушивать подобные откровения было слишком тяжело. Он знал. Очень хорошо знал, сколько лет в сердце матери зрела эта мечта. И как болезненно разрывалась с каждой новой неудавшейся беременностью Маши. Никак не мог понять, почему его замечательная, красивая и вроде бы здоровая сестра не может выносить ребенка. Скорбел вместе с ней, раз за разом наблюдая, как тускнеют некогда счастливые глаза, а на мамином лице откладываются следы из новых морщинок. Потому и не сумел признаться о том, что сам…

Может, у них с Машкой какой-то неправильный ген? Он в этом ничего не понимает. Заумные медицинские термины, которыми делилась Нина, почему-то отводя глаза, мало что прояснили. Кроме самого главного. Тогда она прошептала, очень тихо и виновато, словно дело было и не в нем вовсе: «Милый, так бывает… Здесь нет ничьей вины… Мы же с тобой справимся?»

Не справились. Она хотела ребенка. Своего. А он – ее, до конца жизни. Хотел навсегда, а не такими вот безжалостными тенями прошлого, которые при первой возможности пробирались в его дом. Потому и ненавидел этот праздник, отнявший все сразу.

А мама продолжала что-то говорить, и даже не видя ее лица и не слыша ни звука, он прекрасно знал содержание слов. Странная привычка матерей в бедах своих детей винить себя была ему не понятна, но добавлять переживаний не собирался. Пусть лучше считает, что сын до сих пор оплакивает свою потерю, и каждый раз при встрече пытается сосватать ему какую-то очередную знакомую, чем знает правду. Хоть и не верил в ложь во спасение, но что-то подобное весьма успешно практиковал в жизни.

– Хорошо, мама, я приеду. Нет, один, ты все неправильно поняла. Буду занят допоздна, а как освобожусь – сразу к вам.

Отбросил телефон и отправился одеваться: несмотря на дурное настроение, работу никто не отменял. Кинул взгляд на плиту, где уже подсохли бурые пятна, и неожиданно для самого себя рассмеялся: кляксы слились в корявый узор. Жена бы обязательно увидела в нем что-то красивое, разглядела бы замысловатый рисунок, радующий глаз. Она умела находить положительное в самых неприглядных моментах. А он замечал лишь грязь, грубую и откровенную. Как и сейчас. Только если оттереть кофейные разводы не составляло труда, с его жизнью такой номер не пройдет.

В офисе никого не было, что оказалось совсем не удивительно: раннее утро 31-го декабря не располагало к подобному времяпрепровождению. Тем более, что прекрасно организованный сервис помогал принимать заявки в любом месте.