Страница 7 из 17
Один умный человек сказал мне про Иветту, что она хороша лишь для любви, не более того. Я ужасно на него обиделся.
Вскоре после возвращения мама Галя вышла замуж за актера, сыгравшего эпизодическую роль в фильме «Русалочка». Они переехали в центр. Поселились в квартире, примыкающей к кинотеатру имени Максима Горького. Через стену слышались звуки стрельбы, ржание лошадей, философские диалоги и музыка. Через пару месяцев мать и отчим засобирались в Москву. Иветта тоже решила выйти замуж. Сообщила мне о своей беременности, хотя для этого не было никаких физиологических оснований. Я не поверил. После очередного выматывающего разговора сказал:
– Давай еще погуляем. Я окончу университет, выбьюсь в люди… Куда ты торопишься?
– В своей жизни ты пойдешь по костям, – ответила она жестоко и прислонила спину к пылающему радиатору батареи отопления.
На улице завывала зима.
– У меня есть опыт, – сказал я, улыбаясь. – Не вижу в этом ничего страшного.
Недавно я действительно провалился в могилу, танцуя с Сашуком на заброшенном кладбище.
– Ты ведешь себя как подлец, – сказала Ветка фразу, которую, видимо, тоже почерпнула от матери. – Заставляешь меня идти на аборт.
Я пожал плечами. У меня хватало здравого смысла не вестись на провокации.
Тем не менее ей удалось сломить мой дух, влюбившись по весне в абитуриента одного из институтов радиоэлектроники. Иветта перестала отвечать на звонки, избегала встреч. Я метался по городу, разыскивая свою первую любовь, и находил ее обычно в центре, в разных местах. Она обжималась с неким Юрой, приехавшим из европейского Липецка. Их чувства выглядели очень правдоподобно.
– Дима, возьми мотор, – сказал он как-то, обращаясь ко мне, и я понял, что Иветта связалась с мудаком.
Я поймал машину и отправил их вдвоем по адресу. «Возьми мотор» – это не из моего лексикона. Это знак сословной принадлежности. Диагноз. Страдания, ревность и обиды начали сходить на нет. До этого я слишком много трясся от негодования, рыдал и малодушничал. Этот инфантильный стресс выучил меня не относиться к любви серьезно.
Вечером отец угостил меня французским коньяком и разрешил курить. В гостях у него была Марина Неелова, приехавшая в город с театром «Современник». Она посмотрела на меня и сказала папаше:
– У него удивительные, просто удивительные глаза.
Я успокоился окончательно и продолжил готовиться к выпускным экзаменам. Комплимент красавицы выполнил оздоровляющую функцию.
В мае умер дедушка. Иветта пришла к нам с букетом взлохмаченных георгинов. Вид у нее был заплаканный. Я подумал, что с Юрой у нее не склеилось. Дед лежал в нашей с ним комнате в гробу, установленном на двух табуретках. Под гроб поставили таз с водой, деду подвязали маминым платком нижнюю челюсть. Мы с дядькой собирались ехать в церковь – взять какую-то бумажную ленточку: венчик с изображением Спасителя и других святых. Я сказал об этом Ветке, но она вызвала меня в коридор.
– Я люблю тебя, – сказала она. – С Юрой у меня ничего не было. Это ошибка. К тому же я хотела тебя позлить.
Мы спустились в подвал нашего дома, где она спешно отдалась мне на каком-то бомжовском диване.
– Мир? – спросила Иветта. – Не дуйся.
Через год мы с Сережей Риттелем направлялись в Чехословакию по линии социалистического туризма. Жили в гостинице «Космос» с международной дискотекой. Иветта гостила у матери и приезжала к нам с визитом. Ей молодежная обстановка не понравилась. Когда мы последний раз говорили за жизнь, прогуливаясь у Белорусского вокзала, она не скрывала ревности и раздражения.
– Ты отказываешься взять меня замуж. Зачем тогда говоришь о любви?
– Это разные вещи.
– Что тебе еще надо? У нас все есть. Я рожу тебе офигенного ребенка.
– Я могу каждый день приезжать к тебе в гости. Хочешь?
Она сообщила, что я – трусливое ничтожество.
– И карьерист, – добавила Иветта со значением. – Ты готов пойти на что угодно ради своего будущего.
К тому времени я уже не мог терпеть ее квакающего голоса, нездоровой целеустремленности, запаха дешевой косметики. Следующую ночь, как я узнал потом, она провела с одним фарцовщиком в общаге МГУ. В нашей компании его недолюбливали. Звали Рыжей Мочалкой из-за чрезмерной растительности подмышек.
Улетел в Чехию в состоянии печали и неопределенности. Вернувшись из Праги и Карловых Вар, узнал, что Иветта переехала к Мочалке. Познакомился с другой девицей. Победил в университетском конкурсе авторской песни. Заграничные подарки распределил согласно изменившейся ситуации. Кроссовки подарил новой даме, джинсы продал на вещевом рынке. Кактус, привезенный в качестве аленького цветочка, оставил себе.
– Почему ты не помнишь первого раза? – удивился приятель, выслушав мою историю. – Когда дамы лишаются невинности, под ними случается лужа крови. Биологический закон. Как без этого?
– Не было никакой крови, – ответил я. – Не заметил. Когда всю жизнь идешь по костям, нет времени обращать внимания на такую ерунду.
Будучи сильно навеселе, я подвез его в Бронкс, находившийся для меня на краю света. На обратном пути остановился у полицейской машины и спросил дорогу до дома. Не из окаянства и не для отвода глаз. Той ночью я и впрямь заблудился.
Dark side
Мальчики из приличных семей бывают гаже, чем гопники. Самоутверждаются все: кто-то матом и кулаками, а кто-то при помощи так называемого интеллектуального усилия.
– А если мы скажем, что он обоссался? Или нет, громко пёрднул, когда приглашал Мэри на медленный танец…
Отец привез мне из Штатов джинсы, куртку-косуху и дюжину фирменных дисков. «Второй Лед Зеппелин», «Сержанта», «Abraxas» Сантаны, «Картинки с выставки» Эмерсона, «Slowhand» Эрика Клэптона, «Nightflight to Venus» «Boney-M», «ABBA Greatest Hits», «Nice Pair» с Сидом Бареттом и главное – «Dark Side of the Moon», прозрачный голубой диск с двумя плакатами-вкладками. Целое состояние!
За рубеж отца выпускали давно: с тех пор как в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году он, невзирая на тамошний революционный шабаш, сделал ошеломительный научный доклад в Париже. Ему заплатили гонорар, на который можно было купить автомобиль. Но отец честно распределил деньги среди членов советской делегации, включая стукачей. Теперь его заграничные друзья пересылали мне за железный занавес жвачку, футболки, пластинки, ковбойские пистолеты на ремне.
В школе тех времен понимания я не встретил. Моисей Максович Грайф сказал, что я похож на непричесанное жвачное животное.
– Зато я лучше всех в классе разбираюсь в политической обстановке, – парировал я. – Если разрешите ходить в джинсах – завтра же сделаю политинформацию по китайско-вьетнамскому инциденту.
Грайф приподнял бровь.
– Война между двумя соцстранами – это нонсенс, – начал интриговать я.
Марксизм мне нравился. Особенно если его делали бородатые дядьки в камуфляже. Такие, которые могли, никого не спрашивая, полететь в Анголу ради мировой справедливости и солидарности с народом йорубо. У азиатов бородки были жидкими. Они зачем-то убивали воробьев. Брови наших правителей тоже не впечатляли. Однако если отбросить детали облика, им можно было бы простить что угодно, разреши они нам слушать нашу музыку и ходить в потертых штанах.
Прозрачная пластинка голубого цвета с надписью «Dark Side of the Moon» на лейбле, записанная на загадочной студии Abbey Road, несла в себе какую-то невероятную весть. Я ничего не знал про мультитрекинг и аналоговые синтезаторы, про премию «Грэмми» и невероятные объемы продаж, но я понимал, что передо мной открывается иной модус бытия. Возможность другой жизни. Музыка – вообще единственная вещь, которая делает тебя равнодушным к смерти и намекает о бессмертии.