Страница 16 из 17
– У меня дедушка воевал с тридцать девятого по сорок шестой, – сказал я. – Сейчас сидит в инвалидном кресле. Парализовало в прошлом году. Зачем мне осквернять памятники?
Временной отрезок службы моего деда Моисею не понравился еще больше. Он с семьей был сослан в Сибирь из Черновцов после аннексии Западной Украины, но об этом не распространялся.
– И это еще не все, – продолжил он. – Вчера ученик Лапин вместе с учеником девятого «А» класса Евгением Штерном пронесли на территорию Поста номер один ящик вермута и устроили безобразную пьянку. Я считаю это спланированной идеологической диверсией. Просто не могу подобрать слов для описания поведения этих подонков.
Мы учились в немецкой школе. Еще недавно ряд предметов в ней преподавали на немецком языке. Сейчас остался только технический перевод и немецкий. Случались политические казусы. Несколько месяцев назад поймали ребят из десятого класса, которые носили значки с изображением Гитлера на внутреннем лацкане пиджака – подарок от ровесников из Германской Демократической Республики. Зимой нашумела история с моей женитьбой в поезде «Новосибирск – Ташкент», куда мы ездили на каникулы с классом. Со свадебными тостами, кольцами, первой брачной ночью. Осквернение памятника стало восклицательным знаком моей карьеры. Мне было пятнадцать лет. Я уже заработал достаточно славы и популярности.
В мае начались отчетно-перевыборные комсомольские собрания. Выступавшие рассказывали об успехах нашей школы, об отличниках и спортсменах. Если нужно было подчеркнуть отдельные недостатки, речь заходила о нас с Лапиным. Мою фотку сняли с Доски почета, благодаря чему она сохранилась до сегодняшних дней. Шили аморальное поведение, осквернение святынь, покушение на социалистическую законность. Как вообще можно осквернить святыню, если она святая? На то она и святыня, чтоб стоять в веках, невзирая на наши шалости. Зарубить топором старушку – преступление, а полюбить одноклассницу или поиздеваться над дураками – благое дело.
Мы сидели с Лапиным вместе, добродушно слушая речи товарищей. Процедура есть процедура. На процедуру не обижаются. У Лапина в кармане лежал бычок от длинной папиросы «Казбек», который вонял на весь зал. Учительница литературы, сидевшая рядом, сделала Сашуку замечание.
– От вас пахнет, как от табачной лавки, – сказала она.
И тут Сашук вскипел:
– Вы когда-нибудь были в табачной лавке, Виктория Павловна? – возмутился он. – Там пахнет совсем по-другому!
Литераторша оскорбленно пересела подальше от нас.
Через час мы вместе с Лапиным и Штерном пили вермут в подвале дома у Мэри. Я сдернул пробку своим знаменитым ножом и, хохоча, спросил:
– А что бы на это нам сказал Проспер Мериме? Кто это такой, кстати?..
Интуристы
По молодости я влюблялся в иностранок. В женщин, живущих в других странах и говорящих на другом языке. Тогда их в моей жизни было гораздо меньше, чем сейчас.
Я сидел в нецентральной ленинградской гостинице «Пулковская» и писал письмо Алене Стуновой в Прагу. Она была невысокой блондинкой с нежными руками. С ней я познакомился в молодежном баре, общаясь с чешским комсомолом. Мне хватало знаний немецкого, чтобы поговорить с Аленой обо всем, что меня интересовало. Я окончил немецкую школу, получил диплом технического переводчика.
«Алена, – писал я на языке Штирлица и Шиллера, – у тебя красивые глаза. Я сейчас в Санкт-Петербурге, древней столице Российской империи. Ты любишь «Лед Зеппелин»?»
Письма я писал Алене Стуновой, но ответов от нее не получал. Вместо нее из Праги мне писала другая Алена – Алена Марушакова. Так бывает. Парадокс бытия. С Марушаковой я познакомился в Эстонии, встречаясь с эстонским комсомолом. Алена приезжала искупаться в Балтийском море. У нее был раздельный белый купальник в горошек. Теперь Алена Марушакова присылала свои портреты, сделанные в фотоателье. Она прислала так много, что я натыкаюсь на них даже сейчас, по прошествии тридцати лет жизни.
За окном мельтешил мокрый снег, слышались сигналы городского транспорта. В гостиничном коридоре тоже кто-то шумел. На выражении «презумпция невиновности» я оторвался от переписки и вышел из номера.
По коридору шел мой одноклассник Сашук Лапин, пьяный.
– Слушай, фофан, – сказал я ему. – Можно потише? Тут приличные люди отдыхают.
– Какие такие приличные люди? – возмутился Сашук. – Ты, что ли?
Я жил в одном номере с Дмитрием Финченко по кличке Банзай. Дмитрий был из Новосибирска. Сын проректора универа. Принципиальный гопник. На завтрак в «Пулковской» он заказывал четыре бутылки пива и восемь сосисок.
– Это все вам? – удивлялась буфетчица.
Дима презрительно окидывал ее взглядом и кивал головой. Он строил жизнь согласно неведомой мне философии. Дмитрия злило, что я все время из вежливости говорю «спасибо» незнакомым людям. По его мнению, надо надменно молчать. Как-то я встретил его в Энске, выбрасывающего в мусорный бак наши совместные фото. Встретил случайно, шел по улице.
– Я женился, – сказал Дима, объясняя свое поведение, словно я был его прежней любовницей.
Лапина поселили с каким-то морячком из Николаева. Они быстро нашли друг друга, включив телевизор, по которому гнали киношку с Гундаревой. Острая социальная тема. Детские дома. Пьяные отцы. Большая добрая женщина, готовая стать матерью каждому брошенному ребенку.
– Жизненно! – кричали мужчины наперебой, пили коньяк, закусывая его таранькой с Черного моря. – Хорошо поставлено. Какая игра!..
Дверь их номера была гостеприимно открыта. Из комнаты валил папиросный дым. Горничная сделала мне замечание как человеку, забронировавшему оба номера. Позвонила по телефону. Я согласился, что шуметь нехорошо. Зашел утихомирить соседей и сказал, что это не кино, а собачья херня. Что надо смотреть Романа Балаяна. У него вот все поставлено хорошо.
– Какой еще Балаян? – возмутился Лапин. – Опять эти армяне?
– Опять, – сказал я. – Армяне и евреи. Хотя это одно и то же.
Лапин меня не понял и сказал, что он – человек взрослый. Сам знает, что делает.
– На вас жалуются, – сказал я. – Ленинград – интеллигентный город. Тут любят библиотечную тишину.
– Надо же, интеллигент выискался! – гадко рассмеялся Лапин. – Я видел, как ты ел яблоко из урны!
– Так я на спор…
– А в раковину ссал тоже на спор?
У нас были разные представления об интеллигентности. Я вернулся в свой номер, Лапин отправился в гостиничный ресторан и прикинулся там гэдээровским немцем. «Демократов» в «Пулковской» было много: поляки, румыны, немцы. Особенно выделялись алкогольные туристы из Финляндии. Лапин попал в хорошую компанию. Прикидываться иностранцем в те времена было модно. Я не очень этим злоупотреблял, но друзья усердствовали.
Однажды в Новосибирске мы навещали кубинских баскетболисток, представившись туристами из Оклахомы. Английским не владели, но джинсы носили настоящие, фирменные.
У Лапина с заграничным прикидом не клеилось. Цветастая гавайская рубашечка из «Детского мира», прикрывающая покатые плечи гребца. Патриотичные часы «Ракета» на левом запястье. Рваный шрам на шее, багровеющий после принятия алкоголя. Под иностранца он не канал, но тем не менее дослужился в кабаке до великих почестей. Два швейцара вывели его из заведения под руки, бормоча проклятия в адрес пьяных немецких свиней.
– Jawohl, – польщенно отвечал им Лапин на языке Штрилица и Гете. – Sie haben russischen Schweine.
Сашук шел по коридору с пустой бутылкой из-под «Советского шампанского» в руке и колотил ею в закрытые двери комнат. При этом он изрыгал все известные ему немецкие проклятия:
– Do
Завидев меня, Сашук зловеще расхохотался:
– О, какой Arschloch! Советский интеллигент Роман Балаян собственной персоной!
Подобное поведение называлось у Лапина особым словом. После выпивки ему нужно было немного «покозлиться». Сейчас он «козлился» со мной.