Страница 16 из 18
После первого действия – то же самое, никакого впечатления. Напротив – в ложе дирекции – стоят: Самосуд с полотенцем на шее, белый, трясущийся Шостакович и величественно-спокойный Яков Леонтьевич – ему нечего ждать. Вытянув шеи, напряженно смотрят напротив в правительственную ложу. Там – полнейшее спокойствие.
Так проходит весь спектакль. О дырочках никто уже не думает. Быть бы живу…
Когда опера кончается, Сталин встает и говорит своей свите:
– Я попрошу товарищей остаться. Пойдемте в аванложу, надо будет поговорить.
Проходят в аванложу.
– Так вот, товарищи, надо устроить коллегиальное совещание. (Все садятся.) Я не люблю давить на чужие мнения, я не буду говорить, что, по-моему, это какофония, сумбур в музыке, а попрошу товарищей высказать совершенно самостоятельно свои мнения.
Сталин. Ворошилов, ты самый старший, говори, что ты думаешь про эту музыку?
Ворошилов. Так что, вашество, я думаю, что это сумбур.
Сталин. Садись со мной рядом, Клим, садись. Ну а ты, Молотов, что ты думаешь?
Молотов. Я, вваше ввеличчество, ддумаю, что это ккакофония.
Сталин. Ну ладно, ладно, пошел уж заикаться, слышу! Садись здесь около Клима. Ну, а что думает наш сионист по этому поводу?
Каганович. Я так считаю, ваше величество, что это и какофония и сумбур вместе!
Сталин. Микояна спрашивать не буду, он только в консервных банках толк знает… Ну ладно, ладно, только не падай! А ты, Буденный, что скажешь?
Буденный (поглаживая усы). Рубать их всех надо!
Сталин. Ну, что ж уж сразу рубать? Экий ты горячий! Садись ближе! Ну, итак, товарищи, значит, все высказали свое мнение, пришли к соглашению. Очень хорошо прошло коллегиальное совещание. Поехали домой.
Все усаживаются в машину. Жданов растерян, что его мнения не спрашивали, вертится между ногами у всех.
Пытается сесть на старое место, то есть на колени к Сталину.
Сталин. Ты куда лезешь? С ума сошел? Когда сюда ехали, уж мне ноги отдавил! Советская музыка!.. Расцвет!.. Пешком дойдешь!
Наутро в газете «Правда» статья:
Сумбур в музыке. В ней несколько раз повторяется слово «какофония».
Сталин – А. М. Горькому в Сорренто
24 октября 1930 г.
Уважаемый Алексей Максимович!
Приехал из отпуска недавно. Раньше, во время съезда, ввиду горячки в работе, не писал Вам. Это, конечно, нехорошо. Но Вы должны меня извинить. Теперь другое дело, – теперь могу писать. Стало быть, есть возможность загладить грех. Впрочем: «Не согрешив, – не раскаешься, не раскаявшись, – не спасешься»…
Дела у нас идут неплохо. Телегу двигаем; конечно, со скрипом, но двигаем вперед. В этом все дело.
Говорят, что пишете пьесу о вредителях, и Вы не прочь были бы получить материал соответствующий. Я собрал новый материал о вредителях и посылаю Вам на днях. Скоро получите.
Как здоровье?
Когда думаете приехать в СССР?
Я здоров.
Крепко жму руку.
И. СТАЛИН
Необходимое пояснение. Сталин упоминает XVI съезд ВКП(б), проходивший в июне-июле 1930 года. Тогда же Горький начал работать над пьесой «Сомов и другие» на тему «вредительства» в советской промышленности. От Сталина ему был послан материал «О контрреволюционной организации в области снабжения населения продуктами питания», а «новый материал» касается готовящегося процесса о «Союзе инженерных организаций (Промпартии)».
А. М. Горький из сорренто – Сталину
2 ноября 1930 г.
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Крючков привез мне Вашу записку, спасибо за привет. Очень рад узнать, что Вы за лето отдохнули.
Был совершенно потрясен новыми, так ловко организованными актами вредительства и ролью правых тенденций в этих актах. Но вместе с этим и обрадован работой ГПУ, действительно неутомимого и зоркого стража рабочего класса и партии. Ну, об этих моих настроениях не буду писать, Вы их поймете без лишних слов, я знаю, что и у Вас возросла ненависть ко врагам и гордость силою товарищей. Вот что, дорогой Щосиф] Виссарионович], – если писатели Артем Веселый и Шолохов будут ходатайствовать о поездке за границу – разрешите Вы им это; оба они, как Всеволод Иванов, привлечены к работе по «Истории гражданской войны», – к обработке сырого материала, работа их будет редактироваться историками под руководством Μ. Н. Покровского – мне, да и для них, было бы полезно поговорить о приемах этой работы теперь же, до весны, когда я приеду.
На днях в Неаполь прибудут 200 человек «ударников», поеду встречать их. Очень рад потолковать с этими молодцами.
Пьесу о «вредителе» бросил писать, не удается, мало материала. Чрезвычайно хорошо, что Вы посылаете мне «новый»! Но – еще лучше было бы, конечно, если б нового в этой области не было.
Сегодня прочитал в «Эксельциоре» статью Пуанкаре. На мой взгляд – этой статьей он расписался в том, что ему хорошо были известны дела «промышленной» и «крестьянской» партий, что Кондратьевы и Ко – люди, не чуждые ему. Очевидно, и вопрос об интервенции двигается вперед понемножку. Однако я все еще не могу поверить в ее осуществимость, «обстановочка» для этого как будто неподходяща. Но Вам виднее, конечно.
Чувствую, что пришла пора везти старые косточки мои на родину. Здоровье, за лето, окрепло. Держу строгий режим. Приеду к Первому мая.
Крепко жму Вашу руку, дорогой товарищ.
А. ПЕШКОВ
Необходимое пояснение. «Акты вредительства», поразившие Горького, это сообщение «Известий» 3 сентября 1930 года об аресте членов так называемой «Трудовой крестьянской партии» Н.Д. Кондратьева, А.В. Чаянова и др.
В Неаполь прибыли на теплоходе «Абхазия» граждане, премированные заграничной поездкой за «ударный труд».
Статья Р. Пуанкаре «Когти СССР» опубликована в парижском издании «Эксцельсиор» (Горький ошибся в написании) 30 октября 1930 года.
Горький приехал в Москву 13 мая 1931 года и пробыл в СССР до 31 октября.
Демьян Бедный – Сталину
8 декабря 1930 г.
Иосиф Виссарионович!
Я ведь тоже грамотный. Да и станешь грамотным, «как дело до петли доходит». Я хочу внести в дело ясность, чтобы не было после нареканий: зачем не сказал.
Пришел час моей катастрофы. Не на «правизне», не на «левизне», а на «кривизне». Как велика дуга этой кривой, т. е. в каком отдалении находится вторая, конечная ее и моя точка, я еще не знаю. Но вот что я знаю, и что должны знать Вы.
Было – без Вас – опубликовано взволновавшее меня обращение ЦК. Я немедленно его поддержал фельетоном «Слезай с печки». Фельетон имел изумительный резонанс: напостовцы приводили его в печати, как образец героической агитации, Молотов расхвалил его до крайности и распорядился, чтобы его немедленно включили в серию литературы «для ударников», под каковым подзаголовком он и вышел в отдельной брошюре, – даже Ярославский, никогда не делавший этого, прислал мне письмо, тронувшее меня (см. приложение). Поэты – особенный народ: их хлебом не корми, а хвали. Я ждал похвалы человека, отношение к которому у меня всегда было окрашено биографической нежностью. Радостно я помчался к этому человеку по первому звонку. Уши растопырил, за которыми меня ласково почешут. Меня крепко дернули за эти уши: ни к черту «Слезай с печки» не годится!! Я стал бормотать, что вот у меня другая любопытная тема напечатана. Ни к черту эта тема не годится!
Я вернулся домой, дрожа. Меня облили ушатом холодной воды. Хуже: выбили из колеи. Я был парализован. Писать не мог. Еле-еле что-то пропищал к 7 ноября.