Серебряная пряжа

Никаких денег хозяева не жалели, только бы избавиться от Арсентья. Однако сколько ни старались, все даром.

В том году, когда царь питерских расстрелял, и наших многих тоже покалечили. А коих и совсем порешили. И все по царевой указке.

В те поры от Ленина Арсентью письмо тайное пришло. Ленин совет давал, как дальше быть, что делать. И велел Ленин свой наказ ткачам передать, чтобы духом они не падали.

Вот и стал Арсентий по фабрикам своих верных товарищей рассылать, фабричных оповещать, мол в такой-то день, в такой-то час приходите в Куваевский лес на сходку то дорогое письмо читать. Условились, как итти, где собираться, кому на часах стоять, чтобы полиция не прижаловала без спроса, без приглашенья.

Ну, у хозяев-то тоже на фабриках свои уши куплены были. Прознала полиция — Арсентий на какой-то сход народ скликает. Заворошились, зашушукались, в затылках заскребли. К властям с просьбой:

— Спасите от Арсентья.

Из губернии указ дали: во что ни станет схватить Арсентия живого или мертвого и в острог доставить. А для того, чтобы это дело выгорело, велели вокруг города на всех заставах и тропинках кордоны выставить. В тот день не только человек пройти, ни одна ворона незаметно не должна в город пролететь и из города вылететь.

Ну, всякие ищейки и начали шнырять, пошли разнюхивать. Кто в нищего обратился, кто ткачом заделался, чуйки понадевали, чепаны, картузы с каркасами, сапоги смазные — будто люди рабочие. А ворону и в павлиньих перьях заметишь. Опять же у ткачей глаз зоркий, он сразу видит, чем человек дышит, не больно нашего-то брата на мякине проведешь, мы и зернышки клевали.

Арсентий с утра до ночи на ногах был. Все хлопотал, помощников своих наставлял, как поступать.

Вот и заприметил беззубый Ермошка, куда Арсентий пошел. А был Ермошка человек так себе — оклёвыш. Со всех фабрик его гоняли: то проворуется, то пропьется. Порты с него, как с лутошки, сваливались. И определился он по тайности в полицию. Как и в прежнее время, терся на фабриках, все пронюхивал да выслушивал, списочки разные подавал. Но и то скажу: этого сразу-то не раскусили, а то бы рассчитались.

В обед собрались ткачи у забора покурить, как раз и Арсентий явился: Ермошка за ним тенью. Что Арсентий говорил, Ермошка запоминал, на ус себе мотал, на Арсентья поглядывал, каков он, как одет, чтобы потом его схватить лучше было. Видит: сапожки на ём рабочие, курточка простенькая, с медными пуговками.

После обеда Арсентий на другую фабрику отправился. И пока Арсентий там был, Ермошка около ворот слонялся, все хотел доподлинно увериться, тот ли это самый Арсентий ково днем с огнем ищут, выпытывал, в каком месте сходка назначена.

Так весь день-деньской за Арсентием и шлялся шалабонник. Вечером Арсентию надо на ночевку. Идет и видит, что за ним вдоль забора этот гусь вышагивает. Принялся Арсентий колесить по переулкам, по закоулкам, по ямам, по оврагам да по грязным дворам. Ну, думает, отстанешь ты от меня, гончая, побоишься на окраину выходить. Ермошка не отстает. Смекнул Арсентий, что дело дрянь, закараулить может эта пигалица… И прямо к лесу. Отвязался Ермошка. Часа через два снова Арсентий в город вышел, идет другой улицей, свернул в переулок. И только он стукнул в калитку к Власу, глядь, как из-под земли, у соседнего угла этот оклевыш торчит, в нос посвистывает, делает вид, что прогуливается. Делать нечего Арсентию. Шагнул за калитку. А Ермошка со всех ног пустился в управу. Хлещет по лужам, инда брызги выше маковки летят, радуется: запоймал перепела. Награду-то какую отвалят, за год не прокутить!

Арсентий рассказал Власу по порядку, что случилось. Влас ему в ответ:

— Полиции я не боюсь. Жизнь свою готов за тебя заложить. Но при таком грехе тебе у меня на ночлег нечего и укладываться. В полночь накроют. Только мы горевать подождем. У них два глаза, а у нас тысячи. Мы подале ихнего видим. Я придумаю, как тут быть. А пока перекусим. Сразу-то их черти не принесут.

Закусил Арсентий. Листовочки Власу передал. Тот в самое потайное место спрятал.

Только управились, слышно в калитку: стук, стук. И вкатываются с шашками, с ружьями.

— Давай Арсентья.

Так и приступают.

— Какого Арсентья? Может Андрюшку-бродяжку? — Влас с печки спрашивает.

— А ну, что это за бродяжка, где он спит, выкладывай его паспорт.

— Паспорта у него не видел, а спит у меня под боком.

Полицейские на печку. Ага, — обрадовались. — Это на-верное и есть тот самый Арсентий.

Посторонился Влас.

— Что у него за паспорт — сами посмотрите. Он его при себе держит.

Глядят полицейские: никакого Андрюшки-бродяжки на печи нет.

— Где он? — кричат.

— Нет… — удивился Влас. — Сейчас со мной лежал. Как вы стукнули, видимо, переполохался и убежал. Не под столом ли, гляньте.

Под стол полезли. И там нет.

— А то и под кроватью любит полежать.

Под кровать носы сунули. Пусто. Тормошат Власа, кажи твово бродяжку. И как ты смеешь, хрен старый, без ведома властей на ночлег пускать. Пачпорт надо при себе держать, коли кого приютил. А беспачпортных сейчас же должен тащить в околоток.

— Да не в подполье ли он забрался?

Со свечами в подполье полезли. Все углы облазили. Не нашли бродяжку.

Опять к Власу подступают.

— Вечером он у тебя был?

— Был.

— Из лесу пришел?

— Можа из лесу, можа из поля.

— Все так, как Ермошка донес, — шепчутся полицейские. И опять к Власу:

— Насовсем ушел или придет?

— Куда он денется? Вестимо явится, не сейчас, так под утро. Куда же ему итти кроме. Больше у него никакого пристанища нет. Задержался можа где, у них сейчас работы много.

— Знаем какая работа. Вот мы тебе покажем!..

И решили полицейские дожидаться. Засаду выставили. Двое около угла, двое у калитки, двое в избе револьверы наготове, шашки наголо. Час прошел, два, дело к рассвету, все сидят за столом, дремлют, поклевывают, сами не спят и Власу спать не дают — охота им своими руками живого Арсентия схватить, поиздеваться над ним, ну и перед начальством выслужиться, чин повыше схватить.

Влас ворочался, ворочался на печи да и говорит:

— Вот что, царевы работнички, шли бы вы отдыхать себе, а то сами маетесь и другим спокою не даете. А во имя чего маетесь — и сами не знаете. Горькая ваша жизнь, полынная. Вам завтра до обеда можно почивать, а мне со вторыми петухами на фабрику надо. Шестнадцать часиков трубить. Бродяжка явится, я вам его самого лично представлю в участок. Там его по всем вашим статьям можете ослестовать, с головы и с ног мерку снять. В чем провинился — наказывайте, хоть в кандалы куйте. Только он свое дело знает отменно.

Полицейские не уходят. Злятся на Власа:

— И ты с ним заодно.

Влас только посмеивается.

— Куда уж мне, глаза слепы.

— Беседы его слушаешь?

— Бывает, лежим на печи и слушаю я, что он поет.

— А что поет?

— Да ничего особого. Видно за день деньской умается. Говорю больше я, а он слушает, глаза зажмурив.

— Чай все порядки ругаете? Про хозяев сочиняете небылицы в лицах.

— Случается и об этом толкуем.

— Вот за это мы его в участок потащим. Правонарушитель он…

— Какой Андрюшка правонарушитель? Работа его пользы приносит побольше, чем ваша, и главное за свои услуги никаких себе чинов и наград не выпрашивает. Нравится ему свое ремесло. У него свой участок есть. В чужой не суется, а в своем полный хозяин.

И так-то своими словами раскипятил Влас полицейских, что решили они не емши, не пивши сидеть в избе, но непременно споймать власова дружка. Уж ситчиком розовым заря занялась, Влас на фабрику собираться начал. Слышит: в сенцах что-то грохнуло, решето по полу покатилось.

— Готовьтесь, идет! — шепнул Влас с печи, — только хватайте сразу, меньше греха будет.

Ну, полицейски револьверы на дверь наставили, кричат:

— Бросай оружье. Не то стрелять будем.

А сами дверь в сенцы не открывают.

Бродяжка видно испугался окрика, замер за дверью, ни гу-гу. Один полицейский как бацнет в дверь. Ну, думает, смазал. Слышат шум на чердаке.