Приют

– Так вот, – решилась я, – А ещё мы видели звездопад. Звёзды вдруг начали падать часто-часто, и мы загадали желание. Ну а потом стало холодно, ещё больше росы выпало, и пришлось возвращаться. Платья мы почистили в туалете, утром погладили, и никто ничего не узнал.

– Шустры, – одобрил Дэн, – Только надеюсь, вы не собираетесь превратить это в привычку?

Я уклончиво повела плечом, но к счастью интерес Дэна переключился на другое.

– Дайка, скажи, вот вы с подружкой обсуждали то, как люди в космос летали, и бога с ангелами там нет. А тебе про это что говорили в вашей деревне?

Я помолчала, припоминая.

– Мы про бога почти и не разговаривали. Мама иногда говорила "о, господи", когда сердилась. Дед Венедикт рассказывал, что бога придумали в старину, чтобы пугать людей грехами. А папа как-то сказал, что существует высший разум, только он ничего никому не запрещает, потому что ему до нас дела нет.

– Ну а сама ты про это что думаешь? – Дэн сорвал травинку и теперь крутил её в пальцах.

Я вспомнила бессонные ночи, которые бывают наверно у всех. Когда ты лежишь не шевелясь, смотришь в темноту, и гадаешь – зачем я? Откуда я? Где я была, пока не родилась? И где буду, когда умру? А всё остальное – зачем и откуда? А если всё-всё вдруг исчезнет, что останется? А что было, когда ещё ничего не было?

– Я? Мне кажется, что где-то… кто-то есть. Большой и самый главный. Но не такой, не тот, про кого рассказывают в Библии.

– А какой?

– Ну… такой, – я не знала, как выразить словами то, что чувствовала, поэтому встала и раскинула в сторону руки, – Вот такой, везде! Такой большой, что он никогда не станет делать того, о чём рассказывал батюшка Афанасий. Потому что оно слишком маленькое для него.

На этом поток моего красноречия иссяк, и я снова села.

Дэн спросил, тихо и осторожно, будто не хотел меня пугать:

– Так тебе не нравится то, что пишут в Библии. Почему?

– Потому что, – я привычно хотела подобрать слова помягче, но вспомнив, что говорю с Дэном, а не с батюшкой, и не с Агафьей, выпалила: – Потому что это чушь! Чушь свинячья!

Дэн обрадовано кивнул.

– Категорично. А что именно кажется тебе чушью?

– Ой, да много чего! Я даже спрашивала у батюшки Афанасия, только он от этого расстраивается, начинает что-то объяснять, но всё равно непонятно.

– Представляю, – согласился Дэн, – Про что ты у него спрашивала?

– Ну, например, зачем бог создал дерево с запретными плодами, если не хотел, чтобы Адам и Ева съели эти плоды? И почему не хотел, чтобы они их ели? Ведь это было дерево познания Добра и Зла, а что плохого в том, что Адам и Ева стали бы в этом разбираться? Батюшка сказал, что это было такое искушение, бог хотел проверить как Адам и Ева его слушаются. Но ведь бог всеведущ, разве он не мог просто посмотреть в будущее, чтобы увидеть, послушаются его или нет? И раз бог так хотел, чтобы люди были послушными, почему он не создал их сразу такими? Получается, сам ошибся, а их наказал?

– И что на это ответил батюшка?

– Что не надо понимать всё так буквально, что Библия это не документальный пересказ событий, а скорее… э… какое-то слово он сказал…

– Метафоры?

– Кажется да. А я спросила, почему тогда не писать так, как и надо понимать? Вот как в других учебниках, написано же понятно всё, ничего переспрашивать не надо. А в Библии и слова-то такие, что язык сломаешь.

– А он? – кажется, Дэн от души забавлялся.

– Ой, батюшка Афанасий начал бегать туда-сюда, что-то быстро говорить, говорить… Но я ничего не поняла. Потом ещё, позже спрашивала его про всемирный потоп, ведь Ной спас всех зверей по одной паре. Где потом нашли себе пары их детёныши? И вообще, зачем бог устроил всемирный потоп, он же разозлился на людей, а погибли ещё и все звери, и все птицы. И разве он не мог сделать, чтобы люди просто исчезли, а Ной с семьёй остался?

– А как он запихал всех зверей в ковчег? – поддразнил меня Дэн.

– Да! И как он взял зверей из других стран, которые за морем? Он, что, на ковчеге за ними плавал ещё до потопа? А ещё – в начале Библии говорится, что сначала бог создал свет, а только на четвёртый день солнце. Откуда же был свет без солнца? И если был, то почему сейчас того света ночью нет?

– Ну-у…, – начал Дэн, но я перебила. Недоумение, накопившееся во мне за два года изучения божьего слова, давно искало выход, и теперь было трудно остановиться.

– Или вот ещё, когда бог создал Адама, он устроил ему смотр всех животных, чтобы Адам их назвал, так? И все кого создал бог прошли перед Адамом? Но как прошли рыбы? А всякие тюлени, киты, осьминоги? А ещё когда Ной уснул пьяный и голый, и его увидел Хам, и ржал над ним, Ной, когда проснулся, проклял не Хама, а почему-то его сына! А зачем бог велел Аврааму принести в жертву Исаака? Он его, конечно, остановил, но ведь это была очень глупая и злая шутка. Хотя Авраама мне и не жалко после того, как он выгнал в пустыню свою служанку, которая родила ему другого сына, и бог его за это даже не наказал.

Я сделала паузу, пытаясь воскресить в памяти то, чего ещё не смогла понять из Библии.

– Потрясающе! – Дэн одобрительно похлопал меня по плечу, – Устами младенца глаголет истина. Вот что значит ребёнок, которого воспитывали вдали от всей этой зомбо-шушеры. Критическое мышление в действии. Так и надо детей растить!

Я улыбнулась от удовольствия и даже распрямила спину, потянувшись макушкой вверх, уж чем-чем, а похвалами меня тут баловали не часто. Поощрённая, я продолжила:

– И ещё вот чего не понимаю совсем. Пусть Ева ослушалась бога, съела плод, да ещё и Адама подговорила, она виновата. Но я-то здесь при чём?!

– А что ты? – удивился Дэн.

– Ну как это? Наша Агафья только и знает, что зудеть о первородном грехе, о том, что Ева согрешила, и теперь все женщины от рождения грешны. Поэтому они должны рожать с болью, и подчиняться мужчинам. И я тоже, конечно. Но ведь я-то не ела того яблока, почему я должна отвечать за Еву?

– А ты спрашивала об этом у вашей Агафьи?

Я сникла.

– Ага, у неё спросишь. Она чуть что – розгами. Вон как с Яринкой.

Я кратко поведала Дэну историю Яринкиного появления в приюте, и её неравной борьбы с местными правилами, которую она вела и проиграла.

– Тоже много спрашивала. За что бог наказал её маму, но не наказал отца, почему позволил довести её до греха и самоубийства, раз он такой добренький? Теперь не спрашивает.

– Я правильно понимаю, ваша Агафья та ещё стерва? – задумчиво спросил Дэн.

– Ой, – я закатила глаза, – Не то слово. А нам говорят "Воспитательница – ваша мама"! На фиг такую маму.

– А к тебе она как относиться?

– Да как ко всем. Никак точнее. Пока веду себя хорошо, не замечает. В прошлое воскресенье только без экскурсии оставила за разбитые коленки, но я только рада была.

– Вот что, Дайка, – Дэн перекинул одну ногу через ствол, садясь ко мне лицом, – Нам надо как можно лучше обезопасить наши встречи. Твоя Агафья не должна и мысли допускать, что с тобой что-то не так.

Я пожала плечами.

– Да она и не допускает. Я всегда её слушаюсь и учусь не плохо.

– Этого мало. Надо чтобы ты была у неё на хорошем счету, понимаешь? У неё есть любимицы? У всех воспитателей есть.

Я призадумалась.

– Вроде нет. Она внимание обращает только на тех, кто в чём-то провинился. А остальные ей по боку.

– И всё-таки? – настаивал Дэн.

На этот раз я молчала дольше.

– Ну-у… разве что две-три девочки. Я не помню, чтобы она их хоть раз наказывала. Одна живёт в нашем дортуаре, Настуся.

– Отлично, – поощрил меня Дэн, – Подумай, за что к этой Настусе такое расположение?

– Да ни за что. Она просто такая… очень набожная. Дольше и чаще других молится, всё у неё только через "господи, благослови", да "господи, прости". В церкви вечно торчит.

– Вот! – Дэн поднял указательный палец, – Вот что тебе нужно – набожность.