Оазис

– Да пошло ваше заведение на хер! Это Бурхаев должен извиняться передо мной, это на него вы должны орать, а не на меня! Я никому не сделала ничего плохого!

Я даже слегка присела, втянув голову в плечи в ожидании реакции Ирэн, но она меня удивила. После ошеломлённой паузы ответила почти спокойно.

– Я прощаю тебя, Ярина, за эти слова. Прощаю, делая скидку на твоё состояние и на то, что это первый твой серьёзный проступок. Но я прощаю кого-либо лишь единожды. В следующий раз наказание будет очень суровым. Не повторяй своих ошибок. Как только доктор разрешит тебе выходить, ты отправишься к господину Бурхаеву и очень искренне извинишься за доставленные ему неудобства. А сейчас хорошенько подумай, прежде чем ответить.

Снова повисла пауза, и я принялась мысленно умолять Яринку быть благоразумной, больше не злить управляющую: ведь разве наши жизни не в её руках? К счастью, Яринка понимала это.

– Да, сударыня, – наконец сухо, но смиренно отозвалась она. – Я извинюсь.

– Вот и умница, – голос-колокольчик снова зазвенел приветливо и добродушно. – После мы забудем этот случай, как досадное недоразумение. Все ошибаются. Поправляйся.

Сообразив, что сейчас Ирэн выйдет из палаты, я на цыпочках побежала к лестнице.

Глава 17.

Лодка.

Ральф вернулся быстро, уже на следующий день после того, как я навещала в клинике Яринку. Она на тот момент всё ещё находилась там: доктор решил перестраховаться и продлить ей постельный режим. А учитывая то, что по выздоровлению подруге предстояло идти извиняться перед Бурхаевым, она не возражала.

Я мучилась от тревоги за неё, за нашу затею и, пусть не была уверена, что Ральф вернётся именно сегодня, но на всякий случай решила подождать его у причала. На сам причал нас не пускали, и я сидела у закрытых ворот, возле которых прогуливался охранник, поглядывающий на меня с подозрением. Я показала ему язык.

Приближающийся катер заметила издалека, как и самого Ральфа, сходящего на берег в лёгких летних брюках цвета хаки и белой рубашке. Бросилась ему навстречу, забегала у ворот.

– Ты уже тут, Лапка? – Ральф улыбнулся, чмокнул меня в макушку, и я успокоилась. Он бы не выглядел столь беззаботно, не сумев выполнить просьбу, которая так много для меня значила.

– Ну что? – спросила я, но покосилась на охранника и продолжать не стала, лишь умоляюще заглянула Ральфу в глаза.

Он обнял меня за плечи, повёл прочь от причала. Коротко сказал.

– Да.

Я громко выдохнула на ходу и, не сдержавшись, засыпала его вопросами:

– Ты ещё вчера позвонил, да? А Ян? Он что-нибудь тебе ответил? Ты сказал ему про то, что Бурхаев собирается отобрать у него все деньги? А…

Ральф чуть сжал моё плечо, заставляя замолчать, и ответил:

– На все вопросы – да. И не только. Этот ваш Ян так забавно отреагировал, что я не успел вовремя бросить трубку.

– Как отреагировал? – опасливо спросила я и даже успела задуматься о том, что скажу Яринке, если окажется, что Ян знать ничего не желает о её бедах.

Но Ральф ответил с лёгким смешком.

– Заплакал. Едва я только успел сказать, что сделал его отец с твоей подружкой, как он разрыдался мне в ухо. Обычно меня так просто с толку не собьёшь, но тут я натурально охренел и не отключился вовремя.

– Заплакал? – наверное, я тоже охренела, потому что умудрилась споткнуться на ровном месте и не пропахала носом дорожку только благодаря своевременной помощи Ральфа.

– Смотри под ноги! – довольно сердито сказал он, придавая мне вертикальное положение, но я впервые не обратила внимание на его недовольство.

Ян плакал от жалости к Яринке! Что бы сказала про это Ирэн, какие гормоны обвинила? Так, может быть, любовь – это не благодарность, как я думала последней ночью с Ральфом, а жалость? И насколько сильной должна быть любовь мужчины, чтобы заставить его плакать при одних только словах о боли возлюбленной? С ума сойти, никогда в жизни не видела плачущих мужчин!

Занятая этими мыслями, я не сразу поняла, что мы идём не вглубь острова, не к Айсбергу, а, свернув от причала, шагаем вдоль берега. И свернули мы не в сторону людных пляжей, а к пустынной галечной полосе, к Русалкиной яме.

– Куда мы? – я замедлила шаги, но Ральф уверенно потянул меня за собой. Ответил, не останавливаясь.

– Нам есть о чём поговорить. В номере не хочу. Сомневаюсь, чтобы там была прослушка, но перестраховаться стоит. Так что прогуляемся.

Я сразу и сильно встревожилась. Не только оттого, что Ральф собирается сказать мне что-то очень важное, раз боится даже ничтожного шанса быть подслушанным, но и потому, что прогулкой это никак не выглядело. Он шагал быстро и решительно, увлекая меня прямиком туда, где в нагромождении тёмных глыб притаилась Русалкина яма, спокойная в этот погожий день, но не менее опасная. По крайней мере, так мне говорила интуиция.

– Ты не испортишь обувь? – робко спросила я, когда песок под нашими ногами кончился и началась галька, переходящая в крупные неровные камни.

Ральф не ответил, и я встревожилась ещё больше. Сейчас от улыбки, с которой он сошёл на берег, не осталось и следа. На ходу заглядывая ему в лицо, я видела нахмуренные брови и плотно сжатые губы. Но не осмеливалась задавать вопросы, пока он сам не решит, что пришло время для разговора. А он решил так, лишь когда мы, уже не шагая, а перепрыгивая с камня на камень, оказались прямо перед коричневыми, горячими от солнца валунами, о которые лениво плескался тёмный глубокий прибой.

Ральф, прищурившись, глянул вперёд и вверх, туда, где за малыми глыбами громоздились огромные, больше похожие на скалы.

– Мы же не… – начала я, но не успела договорить: сильные руки подхватили меня за бока и взметнули на ближайший камень, высотой примерно в мой рост. Я взвизгнула, машинально вцепившись руками в его шершавую поверхность, перекинула одну ногу, села верхом. Вопросительно и испуганно обернулась к Ральфу, не понимая, что всё это означает. А Ральф уже оказался рядом со мной, ловко подтянувшись на руках, и теперь стоял, слегка балансируя на неровной, чуть горбатой спине камня. Внимательно и изучающе оглядывался вокруг.

Я завозилась, устраиваясь поудобнее, повернулась лицом к морю, с некоторой опаской свесила обе ноги над водой. Валун был тёплым от солнца, но не горячим, и сидеть на нём оказалось неожиданно приятно. Если ещё не думать о том, что, возможно, именно отсюда не нашедшие иного выхода девушки бросались вниз, в объятия тёмной пучины…

Ральф закончил осматриваться и сел рядом со мной, безжалостно растягивая отутюженные брюки. Непонятно сказал:

– Да, место подходящее. Может, и получится…

– Что получится? Для чего подходящее? – взмолилась я, больше не в силах выносить пытку неизвестностью. Меня пугала плещущаяся подо мной тёмно-зелёная вода, по слухам, скрывающая бездонную глубину, пугало само осознание того, что мы находимся в Русалкиной яме, самом жутком месте на острове. Конечно, рядом со мной был Ральф, большой и сильный, которому наверняка не страшны никакие русалки, но его странное поведение, его молчание, пугало не меньше.

Но длилось оно, к моему облегчению, недолго. Ральф, совсем как я недавно, устроился поудобнее, и теперь мы сидели рядышком, обратив лица к морскому горизонту. Мне вдруг очень захотелось, чтобы он обнял меня, как на картинках, изображающих счастливые парочки в разных романтичных местечках. Но вместо этого Ральф запустил руку в нагрудный карман рубашки и вынул сложенный в несколько раз бумажный конверт. Показал мне, многозначительно заломив одну чёрную бровь.

– Что это? – послушно спросила я.

– А это, Лапочка моя, – я никак не могла понять эмоцию, звучавшую в его голосе: некое досадливое недоумение, словно он сам не верил в то, что говорит, – письмо твой Яринке от её Яна.

Я просияла, разом забыв обо всех тревогах, потянулась за конвертом. Но Ральф отдёрнул руку.

– Не так сразу. Прежде, чем ты или твоя подруга прочитаете это, я хочу кое о чём предупредить.