«Хозяева» против «наемников»

Итак, все стороны согласны в том, что русские дворяне служат России, а немецкие — императорскому дому. Различно лишь отношение к этому факту: самодержавие и немцев такой модус вивенди не только устраивает, но и видится единственно возможной формой взаимоотношений, русских — возмущает и оскорбляет. Они мыслят империю как русское национальное государство и потому требуют от немцев лояльности не только к монарху, но и к русской нации в целом, которую русское дворянство, собственно, и представляет. Вместо этого нелояльные русской нации немцы не только не дискриминированы, а, напротив, занимают первые места рядом с монархом. «Наемников» явно предпочитают «хозяевам» (ибо русские дворяне, по их мнению, такие же хозяева России, как и император), которые оттеснены от власти, благодаря, по словам Ф. И. Тютчева, «привилегиям, часто необоснованным, инстинктивному, так сказать, сочувствию, которое они [немцы] находили в самом центре верховной власти». Отсюда, считает поэт, и проистекает русская германофобия: «Вот это — то упорное пособничество верховной власти чужеземцам и содействовало более всего воспитанию в русской натуре, самой добродушной из всех, недоброго чувства по отношению к немцам (курсив в цитатах везде мой, — С. С.)…»[13].

Метафора «наемники» применительно к «русским немцам» весьма распространена в текстах позапрошлого века. Ф. Ф. Вигель, возмущаясь назначением барона Кампенгаузена на высокий государственный пост, задает риторический вопрос: «…когда знатные чада России любят себя гораздо более, чем ее, почему не употреблять наемников?»[14]. О. М. Бодянский в дневнике (1854) пересказывает слова графа С. Г. Строганова по поводу засилья немцев в Академии наук: «Надобно, чтобы она была чисто русская, из одних русских. <…> главное, чтобы мы возделывали свое сами, а не чужими руками. Только свой о своем может радеть как следует, а наемник — наемник»[15]. «…Неужели Россия не вправе требовать от остзейцев ничего больше, как то, что предлагают за деньги всем государям наемные швейцарцы?» — возмущался в «Письмах из Риги» Самарин[16]. Весьма сходно, но уже в положительном контексте, видел роль «русских немцев» прусский король Фридрих II: «Я не сомневаюсь <…>, — писал он в 1762 г. Петру III, собиравшемуся на войну с Данией, — что вы оставите в России верных надсмотрщиков, на которых можете положиться, голштинцев или ливонцев, которые зорко будут за всем наблюдать и предупреждать малейшее движение»[17].

Противостояние «хозяев» и «наемников» протекало в различных сферах российской жизни.

Арена борьбы: двор, администрация, армия

Немецкий вопрос в России возникает только при Петре I. Разумеется, немцы жили на русской земле и находились на русской службе в качестве специалистов по военному делу и раньше, но тогда возможность «для иностранца проникнуть в политическую элиту России» практически отсутствовала, «минимальные шансы давала лишь полная ассимиляция иностранца с отказом от собственной идентичности через принятие русского подданства и крещение в православие, но и при этом ему приходилось в лучшем случае довольствоваться ролью советника»[18]. Только благодаря петровским реформам с их явно выраженным предпочтением личных заслуг перед знатностью рода стало возможным «массовое пришествие «немцев» из разных стран <…> Именно тогда узкий круг специалистов увеличился до 10 тысяч человек»[19]. Кроме того, после Ништадтского мира со Швецией (1721) в состав империи вошли Лифляндия и Эстляндия, «благородное сословие» коих представляли исключительно немцы, также влившиеся в российскую социально — политическую элиту.

Первоначально немцы заняли весьма весомое место в армии и на флоте, поскольку Петр видел в них главных агентов европеизации вооруженных сил. В 1709 г. (после Полтавы) российский генералитет на 64,3 % (33 чел. из 51) состоял из иностранцев, среди которых немцев — 63,6 % (21 чел.), т. е. 41,2 % от общего состава[20]. Значительно меньше (но также весьма изрядно) немцев было среди гражданских чиновников: всего иноземцы составляли примерно четверть членов коллегий, из них большинство (79 %) — немцы[21].

Уже тогда обилие иностранцев вокруг царя вызывало серьезное недовольство «природных русских». Ф. Х. Вебер, выходец из Брауншвейга, почти четыре года стоявший на русской службе, в своих записках сообщает, что «московиты» повинуются петровскому повелению учиться у иностранцев «с затаенною гордостию, которая мешает им вникнуть в то, чему их обучают, и заставляет их думать о себе, как о народе передовом, более ученом и смышленом, чем их учителя, которых они ненавидят и преследуют <…> они не могут понять, что какой — нибудь достойный иностранец, явившийся к ним на службу, руководится побуждением, отличным от желания приобрести только деньги и в добавок издеваются даже между собой над иностранцами…»[22].

Политику Петра по привлечению иноземцев последовательно продолжали все его преемники. В 1729 г., в «антизападническое» правление Петра II, при котором столица символически снова вернулась в Москву, в полевой армии служил 71 генерал, из них 41 иностранец (т. е. 57,7 %). А всего нерусских генералов и обер — офицеров (считая майоров) было 125 чел. из 371 (т. е. 34 %). В 1725 г. все высшие офицеры флота (за исключением Ф. М. Апраксина и еще двух человек) являлись иностранцами[23]. Иноземцы на русской службе получали жалованье в полтора — два раза больше, чем «природные русские». В декабре 1729 г. такую же привилегию получили немцы — российские подданные из Остзейского края[24].

Таким образом, исследователи, оспаривающие известный афоризм Ключевского: при Анне Иоанновне «немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка»[25], — разумеется, правы. Немцы «посыпались» в Россию гораздо раньше. Более того, именно при Анне их преимущества несколько поубавились: в 1732 г. было отменено упомянутое выше различие в жалованье между русскими и иностранцами вкупе с остзейцами. Процент же иноземцев в армии вырос не слишком сильно. В 1738 г. нерусских генералов и обер — офицеров было 192 из 515 (т. е. 37,3 %). Во флоте их стало значительно меньше: в 1741 г. из 20 капитанов — 13 русские[26]. В 1722 г. из 215 ответственных чиновников государственного аппарата «немцев» было 30 чел., в 1740 — 28[27]. В 1731 г. правительство Анны Иоанновны установило в Шляхетском корпусе процентную норму для принятия «русских немцев» и иноземцев: 50 мест на 150 для русских[28].

Все так, и, конечно же, трактовка «бироновщины», характерная для позапрошлого века («это была партия немцев, захвативших, можно сказать, Россию в полон» — П. К. Щебальский[29]) страдает явным преувеличением. Но впадение в другую крайность — отрицание этнического конфликта между русскими и немцами в эту эпоху, дезавуирование понятий «русская» и «немецкая» «партии» — также не слишком продуктивно[30]. Во — первых, отмечая отсутствие роста процентного присутствия немцев в армии и госаппарате, борцы с «бироновским мифом» обычно игнорируют качественное усиление их влияния. «Немцы впервые оказались во главе ключевых гражданских и военных ведомств (Остерман — Иностранной коллегии, Миних — Военной; Курт фон Шемберг — горного ведомства; Карл фон Менгден в конце царствования Анны Иоанновны — Коммерц — коллегии). Кроме того, через новые созданные по их предложениям учреждения (Кабинет министров) — также во главе общегосударственных ведомств, руководивших Российской империей»[31]. (Не говоря уже об особой, формально не обозначенной роли самого Бирона и братьев Левенвольде). Во — вторых, совершенно неправильно полагать, что этноконфликт развивается исключительно на почве «национальной неприязни» как таковой, что ему якобы противопоказана «борьба личных самолюбий или каких угодно интересов», — они сопутствуют любому типу конфликтов и во многом их стимулируют. В-третьих, именно в период «бироновщины» немцы впервые стали играть при самодержавии ту роль, которая столь нравилась российским монархам, но была столь ненавистна русскому дворянству — роль «императорских мамелюков»[32]. В-четвертых, более высокий уровень привилегий тех же остзейцев по отношению к статусу русских дворян все же бросается в глаза. Ю. Самарин остроумно сравнил два государственных документа о вербовке на службу русских и остзейцев в 1734 г. В первом случае это выглядит так: «подтвердить новыми крепчайшими указами, чтоб все к службе годные недоросли и молодые дворяне сысканы и при армии, артиллерии и флоте определены были». Во втором — несколько иначе: «публиковать пристойными указами, чтоб в Лифляндии и Эстляндии из дворянства и купечества охочих в службу военную принимать»[33]. Почувствуйте разницу! Наконец, в-пятых, некоторые новейшие работы по данной эпохе скорее подтверждают факт существования «немецкой» и «русской» «партий».

13

Тютчев Ф. И. Полн. собр. соч. и письма в 6-ти т. Т. 6. М., 2004. С. 101.

14

Вигель Ф. Ф. Записки. Кн. 2. М., 2003. С. 1023.

15

Бодянский О. М. Дневник. 1852–1857. М., 2006. С. 141.

16

Самарин Ю. Ф. Указ. соч. С. 545–546. Любопытно, что остзеец В. Ген, эмигрировавший в Германию, в дневнике 1862 г. также проводит параллель между «русскими немцами» и швейцарцами «в Италии в конце средних веков» (см.: Виграб Г. И. Указ. соч. С. 128–129).

17

Цит. по: Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Его же. Соч. в 18-ти кн. Кн. 13. М., 1994. С. 70.

18

Петрухинцев Н. Н. Немцы в политической элите России в первой половине XVIII в. // «Вводя нравы и обычаи Европейские в Европейском народе». К проблеме адаптации западных идей и практик в Российской империи. М., 2008. С. 66.

19

Курукин И. В. Бирон. М., 2006. С. 245.

20

Петрухинцев Н. Н. Указ. соч. С. 72–77.

21

Там же. С. 80–81.

22

Цит. по: Стенник Ю. В. Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно — исторической мысли XVIII — начала XIX века. СПб., 2004. С. 28. Еще раньше, в 1698 г. участники последнего стрелецкого бунта, по свидетельству одного из живших в Москве иезуитов, намеревались «истребить совершенно немцев и их слободу, этот удар всегда грозит этой народности и всем нам с ней, если не дай Бог умрет светлый царь…» (цит. по: Зеньковский С. А. Русское старообрядчество. М., 2006. С. 301). Вождь казацко — крестьянского восстания в 1707–1709 гг. Кондратий Булавин призывал своих сторонников бороться против «князей, бояр, прибыльщиков и немцев» (Там же. С. 304).

23

Анисимов Е. В. Анна Иоанновна. М., 2002. С. 295.

24

Зутис Я. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946. С. 19.

25

Ключевский В. О. Курс русской истории // Его же. Соч. в 9 т. М., 1989. С. 272.

26

Анисимов Е. В. Указ. соч. С. 295–296.

27

Курукин И. В. Указ. соч. С. 259.

28

Зутис Я. Указ. соч. С. 162.

29

Там же. С. 135.

30

Напр.: «Никакой «немецкой партии» при российском дворе во времена Анны Иоанновны не было — было вполне очевидное преобладание иноземцев и среди них немцев в тех областях управления, военного дела и т. д., которые нуждались в коренном преобразовании; придворная и правительственная среда была ареной борьбы личных честолюбий или каких угодно интересов, но только не борьбы национальных элементов — «русской партии» во главе с А. П. Волынским (выдвиженцем Бирона) — с немцами» (Искюль С. Н. Немцы в российской государственности XVIII — нач. XX вв.: историко — культурные аспекты // Немцы в государственности России. СПб., 2004. С. 12).

31

Петрухинцев Н. Н. Указ. соч. С. 86.

32

О феномене «мамелюкства» как одном из способов «оскопления» опоры централизованной власти, дабы первая состояла из людей или групп, «которые оказались бы беспомощными без поддержки пользующегося их услугами государства», см. интересные и прямо относящиеся к нашей теме замечания: Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. С. 50–56.

33

Самарин Ю. Ф. Указ. соч. С. 541.