Приключения Джона Дэвиса

— Ну-ну! Будто так уж обязательно, чтобы именно вы ей об этом сказали!

— Но кто же это сделает за меня?

— Я, черт возьми!

— Доктор, вы спасаете мне жизнь!

— Это моя работа.

— Когда вы к ней поедете?

— Да завтра же, если хотите.

— Почему же не сегодня?

— Сегодня ее нет дома.

— А вы подождите, пока она вернется.

— Ну что ж, пойду седлать пони.

— Возьмите лучше мой экипаж.

— Тогда велите запрягать.

Капитан с такой силой дернул ручку звонка, что едва не оторвал ее. Прибежал испуганный Патрик.

— Запрягайте лошадей! Быстро! — приказал сэр Эдуард.

Кучер удалился, еще более убедившись, что его хозяин не в своем уме. Вошедшему Тому капитан бросился на шею, и тот только тяжело вздохнул. Не оставалось никаких сомнений: сэр Эдуард окончательно сошел с ума. Через четверть часа облеченный всеми полномочиями доктор уехал.

Его визит оказался весьма результативным как для капитана, так и для меня. Полтора месяца спустя сэр Эдуард женился на Анне Марии, а через десять месяцев после этого благополучно появился на свет я.

VI

О первых трех годах моей жизни я не помню почти ничего, но моя матушка всегда утверждала, что я был прелестным ребенком.

Позднее вижу себя играющим на широкой зеленой лужайке, усаженной лилиями и жимолостью; матушка сидит на выкрашенной в зеленый цвет скамейке и время от времени отрывает глаза от книги или вышивания, чтобы улыбнуться мне или послать воздушный поцелуй. Около десяти утра, прочитав газеты, мой отец выходил на крыльцо. Мать спешила ему навстречу, а я ковылял за ней на своих слабеньких ножках и добирался до ступеней, когда они оба уже стояли около них. Потом мы совершали небольшую прогулку, которая почти всегда приводила нас к месту, называвшемуся гротом Капитана; мы усаживались на ту же самую скамью, у которой сэр Эдуард впервые увидел Анну Марию. Приходил Джордж и докладывал, что карета подана; мы отправлялись в двух- или трехчасовую поездку, навещая либо мадемуазель де Вильвьей, унаследовавшую ренту в сорок фунтов стерлингов и маленький домик моей матери, либо какую-нибудь бедную семью, куда

святая

В памяти встает зима: ее приход — источник новых забав. Выпали обильные снега, и Том придумал всяческие приспособления для ловли птиц, которые не могли добывать себе корм в полях и жались к дому. Отец отдал нам большой сарай, и Том накрыл его такой густой сеткой, что даже самые маленькие птички не могли пролететь сквозь нее. Там мы и содержали наших пленниц, обретших обильный корм и убежище средь ветвей трех-четырех елок в кадках, принесенных Томом. Помню, что к концу зимы птиц стало столько, что уже невозможно было их пересчитать. Возле этого самодельного вольера я проводил все свое свободное время, ни за что не желая возвращаться в замок, куда меня с трудом заманивали завтракать или обедать. Матушка стала было тревожиться о моем здоровье, но отец, смеясь, указал ей на мое лицо, ущипнув при этом за толстые румяные щеки; она успокоилась и разрешила мне вернуться к прежним занятиям.

Весной Том объявил, что мы выпускаем птиц на волю. Я громко закричал, протестуя, но матушка, с присущей ей логикой сердца, объяснила, что это естественно и я не вправе насильно удерживать у себя бедных пташек; она продемонстрировала мне, как несправедливо пользоваться слабостью и несчастьем других, чтобы держать их в рабстве, показав на птиц, которые, едва набухли первые почки, попытались перелететь через сетку порезвиться на лоне возрождающейся природы и до крови разбили головки о железную проволоку. Ночью одна из них умерла, и матушка сказала, что это от тоски по воле. В тот же день я открыл клетку, и мои пленницы с веселым чириканьем разлетелись по саду.

Вечером Том нашел меня и молча подвел к вольеру. Какая же радость охватила меня, когда я увидел, что он полон почти так же, как и утром: три четверти моих маленьких питомцев увидели, что листва в парке еще не столь густа и не может защитить их от ночного ветра; они снова вернулись под кров своих елок и весело распевали на разные голоса, будто благодарили меня за оказываемое им гостеприимство! Я тут же побежал рассказать матушке о знаменательном событии, и она объяснила мне, что такое признательность.

Проснувшись на следующее утро и подбежав к вольеру, я увидел, что маленькие обитатели его опять улетели; осталось лишь несколько расторопных воробьев, казалось очень довольных тем, что в их распоряжении остался теперь весь сарай. Том показал мне, как они носят в клювиках соломинки и шерстинки, объяснив, что это для будущих гнезд. Я запрыгал от восторга, мечтая, что у меня будут маленькие птенцы, за ними можно будет наблюдать и мне не надо при этом лазать по деревьям, как Тому.

Наступили погожие дни; воробьи сидели на яйцах, а потом из яиц вылупились птенчики. Я смотрел на них с такой радостью, что даже сейчас, сорок лет спустя, когда я стою у развалин моего вольера, эти чувства живы у меня в душе. Для каждого из нас есть какое-то особое очарование в таких первых воспоминаниях, и я не боюсь утомить ими читателей — уверен, что они будут близки многим. И в конце концов, если кому-то выпало пройти долгую дорогу средь огнедышащих вулканов, по залитым кровью долинам или обледенелым пустыням, неужели не может он хоть на мгновение остановиться памятью на зеленых мягких лугах, встретившихся ему в начале пути?

Наступило лето, и наши прогулки стали длиннее. Однажды Том, как всегда, посадил меня на плечо, матушка поцеловала нежнее, чем обычно, а отец взял свою палку и спустился с крыльца. Мы пересекли парк, прошли берегом речушки и оказались у озера. Было очень жарко. Том скинул куртку и рубашку, подошел к краю берега, поднял руки над головой, прыгнул вроде лягушек, спасавшихся при моем приближении, и исчез под водой. Я в ужасе закричал, хотел бежать к берегу, сам не зная зачем, быть может, чтобы броситься вслед за ним. Отец удержал меня. Я в отчаянии топал ногами; из самой глубины моего сердца рвались крики: «Том! Друг мой Том!» Но тут вдруг он появился на поверхности. Я так страстно умолял его вернуться, что он тотчас же подплыл к берегу. Только тогда я успокоился.

И тут отец показал мне лебедей, скользящих по водной глади, рыб, снующих на глубине нескольких футов, и объяснил, что, совершая те или иные определенные движения, человек, не обладая для этого врожденными способностями, может находиться в стихии рыб и лебедей. Том, желая показать мне, как это делается, снова вошел в озеро, только на этот раз не стал нырять, а принялся плавать по воде, время от времени протягивая мне руки и спрашивая, не хочу ли я к нему. Страх и желание боролись во мне. Видя это, отец сказал Тому:

— Оставь его в покое, он боится.