Страница 18 из 25
– Заходи, коли пришла, – раздался изнутри женский голос.
Голос был Младине незнаком, и лица женщины, сидевшей на лавке в переднем углу, она тоже никогда прежде не видела. Выглядела хозяйка серебряной избы лет на тридцать пять – возраст матери, вырастившей старших детей, но еще способной дать жизнь новым. Она была не так чтобы красива, но при виде нее перехватывало дух. Скуластое лицо с широким ртом и умными глазами дышало силой, распущенные волосы окутывали ее всю и почти достигали пола. Лунный свет наполнял избушку, вливаясь в оконца и раскрытую дверь, и делал излишним огонь – но все виденное казалось ненастоящим, призрачным, как отражение в воде или игра облаков.
– Доб… рая ночь… – почти неслышно прошептала Младина.
Что-то сказать надо, все же в чужой дом пришла, но как желать доброй ночи той, что сама является источником и ночи, и добра?
– И тебе того же! – Хозяйка улыбнулась. – Вот ты какая выросла! Хороша! Подойди ближе, не бойся! – позвала она, приветливо кивая девушке. – Ни на кого не похожа, ровно тебя в зыбке подменили! – Сказав это, она рассмеялась, Младина не поняла чему. – Да я и знала, что ты не пропадешь! Чтобы наши да пропали где? Коли пришла, то проси, чего хочешь.
– Я хочу… ничего не хочу! – с мольбой воскликнула Младина.
Перед ней было то единственное существо, что имело власть избавить ее от почти неизбежной участи, отогнать прочь духов – оставить в покое и тем дать право на простое человеческое счастье.
– Ничего мне не надо, ни богатства, ни мудрости, ни славы, я не хочу быть волхвитой, хочу быть как все, выйти замуж, детей родить, мужа любить… Пожалуйста, прошу, отпусти меня!
– Хочешь любить? – Хозяйка снова засмеялась с веселым и довольным видом. Казалось, речи гостьи отвечали ее ожиданиям. – Замуж хочешь? Не печалься – пойдешь замуж. Я для тебя и жениха припасла. – Хозяйка снова улыбнулась с лукавым обещанием и вынула из рукава что-то маленькое.
Младина с удивлением проследила за ее руками – мелькнула нелепая мысль, что сейчас та достанет жениха, будто яблочко.
– Возьми! – Хозяйка протянула к ней руку.
Младина подошла; сделала шаг, другой, третий, и лунная женщина вроде бы приблизилась, но одновременно усилилось чувство, будто она далеко-далеко… Недостижимо далеко… как сама луна.
– Ты спрашиваешь зачем? – сказала женщина, задержав руку, уже готовую вручить подарок. – Я скажу тебе. – Голос ее вдруг стал мягким, в нем зазвучала мечтательная нежность. – Ты – мое сердце, отпущенное в белый свет. Ты – мои глаза, способные видеть… его, мои уши, способные слышать его голос. Ты – моя любовь к нему, способная жить в земном мире, ведь сама я не могу к нему приблизиться. Когда я молода и красива, когда силы мои велики – он спит, и даже мои слезы не способны разбудить его. А когда он просыпается и входит в силу – я старею, дряхлею, дурнею и сама скрываюсь во мраке, чтобы не внушать ему отвращения моим старческим безобразием. Мне не дано поймать его веселый взор, в котором блестит огонь жизни и мощь его страсти, не дано прикоснуться к нему, обнять его, ощутить его любовь! Жить в том мире, где есть он, я могу только через тебя. Ты и есть моя любовь к нему, живущая в его светлом летнем мире. Вот потому я пробудилась в тебе. И он уже близок…
Она закрыла глаза, готовая отдаться сладким мечтам, по ее телу пробежала дрожь нетерпеливого ожидания, томительной страсти, и то же томление вдруг ощутила Младина.
– Возьми. – Лунная женщина вложила в ее руку что-то небольшое и легкое; по виду она прикоснулась к ладони Младины, но та не ощутила никакого прикосновения, и по-прежнему у нее было чувство, что рука хозяйки от нее недостижимо далеко. – Ты встретишь его, ты будешь отдавать ему свою любовь и любовь получать в ответ. Ты принесешь мне счастье, которого я лишена, а я… я о тебе позабочусь.
Она помолчала, потом выдохнула:
– Ступай…
Младина хотела поклониться и идти прочь, но не могла двинуться. Что-то вокруг неуловимо изменилось, и она обнаружила, что стоит посреди поляны, где и нет никакой избы. Стоит, сжимая в руке что-то маленькое, легкое, мягкое…
А луна по-старому сияла над лесом, и Младина не могла оторвать от нее глаз; ей мерещилось там уже знакомое лицо с опущенными веками и волнами серебряных волос. С трудом пошевелившись, она подняла руку, разжала пальцы.
На ладони ее лежало птичье перо – скорее всего, сокола. А душу все так же заливало томительное желание любви, ожидание встречи – то, что она уже испытывала, но во много раз сильнее. Теперь она знала, чье это желание на самом деле.
Но как же она теперь отсюда выберется? Младина в недоумении огляделась: она понятия не имела, где находится, сюда ее привело лунное полотно, и она совершенно не замечала дороги. В какой стороне Заломичи или избушка Угляны?
Да что Заломичи – знать бы, в какой стороне выход в Явь, если сейчас она в Нави?
Под березами мелькнуло что-то живое, и в полосу лунного света тихо ступила белая волчица с желтыми глазами.
Волк! От испуга Младина попятилась, прижала руку к груди. Вспомнилось, чему учат: если встретится волк, надо вслух позвать троих из умерших предков, и тогда зверь не тронет. Лебедица говорила, что звать надо только дедов-мужчин, а в роду матери, у Бебряков, считали, что и умерших бабок можно…
У Младины дрогнули губы: она хотела назвать имя кого-то из предков, но вдруг поняла, что ни одного не помнит! В памяти зияла жуткая пустота. Она сделала еще одно внутреннее усилие, и вдруг…
– Ратислав… – само собой слетело с губ.
Младина испугалась: что она несет? Какой Ратислав, она сама слышит это имя в первый раз! А следом пришли еще:
– Богомер… Вершислав…
Младина стиснула зубы, даже прижала ко рту ладонь, будто хотела помешать себе говорить. Какой еще Вершислав! В ее предках нет такого, она его не знает! «Ну же! – мысленно приказала она себе. – Опомнись! Вспомни, какого ты рода!» Забыть имена предков – то же самое, что внезапно разучиться ходить, жевать, дышать…
«Будогость, – снисходительно подсказала память, и Младина поняла, что ей стали называть предков по другой линии, раз уж, дескать, прежняя не нравится. – Поборислав… Державец…»
Не произнося ни звука, Младина в отчаянии смотрела на волчицу. Если бы звери умели смеяться, она бы сказала, что волчица усмехнулась. А потом попятилась, тряхнула головой, приглашая за собой…
Угляна вышла за порог избушки и встала, придерживая дверь и чутко вслушиваясь в звуки ночного леса. Все было тихо, но волхвита настороженно ждала. Эта ночь много значила для нее: сегодня будет подведен итог многих прошедших лет.
На краю опушки шевельнулась крупная тень, и из тьмы неслышно выдвинулось нечто большое, мохнатое. Лунный свет выхватил из мрака взъерошенную шерсть, оскаленные волчьи зубы…
– Ну, что? – с живым беспокойством и даже удивлением окликнула Угляна. – Где она?
– Потерял я ее, – глухо, почти неразборчиво отозвался человек-волк, подходя ближе.
– Как – потерял? – Едва веря своим ушам, Угляна сделала несколько шагов ему навстречу. – Ты брат, и потерял? Да как такое может быть? Иголка она, что ли?
– Да сам не знаю, – с досадой прорычал тот. – Шел за ней, луна, видно все, а… и вдруг нету! Я туда, сюда – нету!
– Ой, боги мои! – Угляна закрыла лицо ладонями и горестно помотала головой. – Да куда ж она могла деться? Боюсь я за нее! – Она опустила руки и взглянула на волка. – Тут ведь ходит один… похаживает…
– Да знаю я! – сердито рыкнул волк.
– А вдруг наткнется на него? Случись с ней что… мне не простят! Пойдем ее поищем! – взмолилась волхвита. – Пойдем! Иначе мне до утра покоя не знать!
– Пойдем, – со вздохом согласился волк. – Я упустил, моя вина, мой и ответ…
Вдвоем они двинулись по тропе, куда ушла Младина. На ходу волк прислушивался, принюхивался, но не улавливал никаких признаков присутствия кого-либо, кроме них. Однако эта тишина ничего не значила. В здешних краях уже много лет обитало зло, чья сила превосходила силу хранителей сежанских лесов, и наибольшее, что им удавалось – держать это зло подальше от людей.