Страница 17 из 18
– Пол, мы должны держаться вместе.
– Нет, ты не понимаешь.
– Забудь все, что было. Это теперь не имеет значения. Давай сделаем все, чтобы найти ее, Пол.
– Нет! – орет он. – Я не могу! Не могу! Не. Могу. Это. Невыносимо.
Он произносит каждое слово раздельно, а потом прижимает меня к стене. Он давит изо всех сил, почти расплющивает меня по стене, мои ноги отрываются от пола. Я смотрю из-за его плеча в окно и вижу, как подъезжает полицейская машина. Из нее никто не выходит – может, говорят по мобильному телефону, а может, увидели машину Пола и не хотят мешать.
– Пол, что ты делаешь? – спрашиваю я. Я еле дышу – с такой силой он навалился на меня всем телом.
Он не отвечает. Я закрываю глаза и продолжаю висеть в воздухе. Как ни странно, это положение меня вполне устраивает, я согласна пребывать вечно в этом подвешенном состоянии, без опоры под ногами. Он поворачивает голову, на мгновение мне кажется, что он хочет меня поцеловать, но он только нажимает еще сильнее, так что его бедра упираются в мои, а его плечо врезается мне в ключицу. Его дыхание обжигает мне шею, он издает какие-то странные звуки, не то рычанье, не то рыданье.
Когда он отпускает меня, я падаю на колени. Не оглядываясь, он бросается к выходу, и через секунду его уже нет, дверь захлопывается на ветру.
Я остаюсь одна, на четвереньках, эхо от удара дверью разносится по дому. Я слышу, как заводится двигатель и машина отъезжает от дома. И тут я понимаю, чего он добивался. Он хотел впечатать в меня как можно больше своего горя – столько, сколько я смогу вместить, чтобы легче было сесть за руль и уехать, и я чувствую, как его горе пускает корни во мне и обустраивается, как дома.
Однако я не испытываю к нему ничего, кроме жалости. Потому что я знаю – горе будет преследовать его, набирать скорость, гнаться за ним, пока не настигнет, как рой пчел, который влетает в окно и окружает со всех сторон. И, стоя на четвереньках, я отправляю вслед ему свое послание: «Не проклинай меня, Пол. Если больше ничего не можешь, то хотя бы не проклинай».
17
Я сидела, сгорбившись перед телевизором, и смотрела в вечерних новостях обращение, которое записали мы с Полом. Наши лица блестели в ярком свете софитов.
– Вы оба справились хорошо. – Со мной была Мария, другой специалист по работе с родственниками.
– Выдумаете?
По-моему, мы выглядели как пара подбитых птиц, растерянных и дрожащих, даже наши еле слышные голоса дрожали. Перед записью Пол шепнул мне: «Прости за то, что было утром». – «Ничего, – ответила я. – Главное, что сейчас мы делаем это вместе».
Новости закончились, я с трудом сдерживала отчаяние. Мария была строже, резче, чем Софи. Ее присутствие было неприятным и ощущалось как надзор, мне казалось, что она изучает меня в служебных целях. Хотя она была в гражданской одежде, ее аккуратный темный костюм и белая блузка напоминали форму. Она читала какие-то записи, молча. Ее волосы, подстриженные строгим бобом-каре, падали двумя скобками на щеки, а концы этих скобок указывали на уголки рта.
Конечно, это несправедливо, она ведь не делала ничего плохого, но в тот вечер она вызывала у меня неуправляемое раздражение. Причина была, видимо, в ее манере держаться с подчеркнутым профессионализмом, которая производила впечатление, что для нее все это только служба и ничего личного. Я представляла себе, как она упорно карабкается по карьерной лестнице, а участие в таком громком деле – выигрышная строчка в ее резюме.
Я выключила телевизор, походила по кухне, потом бросилась на стул, меня сотрясал очередной приступ дрожи, с которым я не могла справиться, стул ходил подо мной ходуном.
Она спокойно положила свои записи на колени.
– Честное слово, Бет. Делается очень большая работа. Теперь остается только ждать.
– Ждать чего? – Я снова стала мерить шагами кухню.
– Сейчас, пока мы тут разговариваем, там идет совещание. Не сомневайтесь, Бет, делается все, что только возможно. Лучше примите ванну или съешьте что-нибудь. Что вы сегодня ели?
Она переходит к банальностям, которым ее обучили, и я пропускаю ее вопрос мимо ушей.
– Какое совещание?
– Стратегическое. Обсуждается план дальнейших действий. – Она тщательно подбирает слова.
– Так какого черта я сижу тут, когда там идет совещание? Почему я ничего не знаю? – Я невольно перехожу на крик.
Она отводит кончики волос назад и закладывает их за уши.
– Это было бы неправильно, Бет, сами посудите. Присутствие членов семьи все осложняет, Бет. Члены семьи всегда… накаляют обстановку. Уж поверьте мне, Бет.
Я нутром чую, что это ее на курсах научили все время повторять имя подопечного с такой особенно певучей интонацией.
– Но я же мать. Это что, ничего не значит? По-вашему, ничего не значит?! – Я снова визжу, слова вырываются из глотки – дракон, а не мать.
Она только вздыхает в ответ, моя злость терпит поражение, я бегу к входной двери и распахиваю ее. Из кармана кофты вынимаю щепотку табака, который принесла Софи по моей просьбе, и скручиваю сигарету. Возле крыльца валяются смятые окурки сигарет, которые я выкурила раньше и потушила о подошву. Я снова пристрастилась к табаку, быстро и легко, и он радостно ответил мне: «Ну, где же ты была столько времени? Я скучал!»
Неужели погода издевается надо мной всю неделю? Я бы хотела, чтобы разверзлись хляби небесные, обрушился град с куриное яйцо, ураганы ломали деревья, молнии испепеляли землю. Чтобы кто-то подал знак свыше – произошло нечто чудовищное, противоестественное. А вместо этого такой прекрасный вечер. Поля простираются передо мной, освещенные закатным солнцем. Воздух цвета золотистых персиков. На березе листья разжали крошечные кулачки. Полукруг заходящего солнца виден за деревьями, и кажется, что новая жизнь набухает под кожей земли, нетерпеливая и трепетная.
Тихие шаги за спиной, дыхание Марии.
– Простите, – тихо говорит она. – У меня нет детей. Несколько лет назад мне удалили яичники. Поэтому мне трудно представить, что вы чувствуете сейчас, а притворяться я не хочу.
Я понимаю, что ей непросто сделать такое личное признание, к тому же им, наверное, инструкция не позволяет говорить с подопечными о своей личной жизни.
– Простите меня… Простите, что кричу на вас. Я понимаю, вы здесь ради того, чтобы помогать мне, а я кричу на вас. Это ужасно с моей стороны.
– Да ничего, фигня это, – говорит она, и я улыбаюсь ей.
Все тихо и спокойно. Дым от сигареты завивается колечками, просачивается сквозь ветки деревьев и рассеивается в воздухе. Я представляю себе, как он летит над полями, словно что-то бестелесное. И несет частицу моих легких, а с ней – невидимое глазу послание, которое должно заразить страхом того, кто похитил мою дочь: «Берегись. Тебе объявлена война».
Я почувствовала дыхание Марии у себя на плече.
– Я хочу вам кое-что сказать. Когда вас одолевают такие мысли… ну, вы понимаете, о чем я… – Она замялась.
Я не повернула головы. Солнце еще немного опустилось, я стояла неподвижно.
– Мысли, от которых невозможно отделаться, – продолжала она. – Тогда нужно поступать вот как.
Голос у нее был тихий и мягкий.
– Это очень важно. Вы отводите в своей голове место для этих мыслей и складываете их туда. После этого запираете дверь на ключ, ключ выбрасываете и забываете дорогу туда. Вы меня слушаете, Бет? Вы слышите меня?
Я киваю, не оборачиваясь, и она продолжает тихим голосом, очень настойчиво:
– Вы должны повесить большую табличку «Вход воспрещен» на эту дверь. Ну, или на высокие ворота, через которые вам не перелезть. Тут важно отчетливо представить себе каждую деталь.
И я представляю себе… Посыпанная гравием дорожка, трава по обе стороны. Небольшой поворот. В конце маленький домик, окна увиты плющом. Дверь закрыта на замок и забита досками. На дорожке лежит змея, ее тело, как веревка, преграждает мне путь. Змея тихо дремлет, но один древний глаз наблюдает за мной из-под прикрытого века и готов разбудить другой, если я сделаю еще хоть шаг.