Всего один день. Лишь одна ночь (сборник)

– Это твои друзья? – интересуюсь я. Мне приходится бежать, чтобы поспевать за его широкими шагами.

– Нет.

– Но ты же их знаешь.

– Когда-то знал.

– А теперь случайно на них наткнулся?

Уиллем резко поворачивается ко мне, и впервые за сегодня я вижу его в плохом настроении.

– Лулу, это Париж, тут туристов, как нигде в мире. Такое случается.

Случайности, думаю я. И ревную, как собственница, не только к той девчонке, чей номер телефона, полагаю, теперь лежит у него в кармане, если он еще не переписал его в свою черную книжку, но и к самой случайной встрече. Потому что до этого момента казалось, что все неожиданности происходят исключительно с нами двоими.

Уиллем смягчается:

– Я с ними в Голландии познакомился.

Но что-то изменилось в его поведении, он потускнел, как лампочка перед тем, как перегореть. Я обратила внимание, как обреченно и расстроенно Уиллем произнес «в Голландии», и я поняла, что за весь день он ни разу не сказал, что собирается вернуться «домой». И тут меня как осеняет. Он ведь сегодня собирался домой – или в Голландию, где он родился, – после двухлетнего отсутствия.

Я возвращаюсь через три дня, и в аэропорту меня будет ждать целая толпа. Во дворе дома натянут транспарант с надписью «С возвращением», накроют праздничный стол, хотя я, наверное, после такого длительного перелета и поесть не смогу. После всего лишь трехнедельной поездки, в которой я напоминала себе скорее циркового пони, меня встретят как героя.

А Уиллема не было дома два года. Почему его не будут встречать как героя? Его вообще кто-нибудь ждет?

– Когда мы заходили к Селин на работу, – спрашиваю я, – ты кому-нибудь звонил?

Уиллем смотрит на меня – он смутился и сморщил лоб.

– Нет. А что?

– Кто-нибудь в курсе, что ты задерживаешься? Как они узнают, что встречу надо отложить до завтра? Тебя что, никто не ждет?

Уиллем меняется в лице, на краткий миг с него соскакивает маска веселости – до меня доходит, что это была именно маска, только сейчас, когда я вижу, насколько он устал, насколько не уверен, насколько под ней он похож на меня.

– Знаешь, что я думаю? – спрашивает он.

– Что?

– Нам надо бы заблудиться.

– Видишь ли, я сегодня весь день и так как будто заблудилась.

– Я про другое. Надо нарочно. Я так делаю, когда впервые оказываюсь в незнакомом городе. Я сажусь в метро или трамвай, выбираю остановку наугад и еду туда.

Понятно, что это за ход. Он пытается изменить ситуацию, сменить тему. Я догадываюсь, что в каком-то смысле Уиллему это необходимо. Так что я соглашаюсь.

– Это как игра «прикрепи ослику хвост» для путешественников? – спрашиваю я.

Уиллем ошеломленно смотрит на меня. Он очень хорошо говорит по-английски, и я забываю, что не все может быть ему понятно.

– Это тоже будет ради случайностей? – я видоизменяю вопрос.

Он смотрит на меня, и на долю секунды маска опять соскакивает. А потом раз – и вот она снова на месте. Но неважно. Она соскальзывала, и я видела, что под ней. И поняла. Уиллем одинок, как и я. И теперь у меня внутри что-то сжалось, не совсем даже понятно, у него или у меня.

– Все ради случайностей, – отвечает он.

Девять

Я выбираю случайную точку.

Как в игре про ослика, которому надо прилепить хвост, я встаю перед картой метро, закрываю глаза и кручусь, а потом тыкаю пальцем в станцию с приятным названием «Шато Руж» – «красный замок».

Выйдя на ней, мы опять оказываемся в совершенно другом Париже, и не видно никакого замка – ни красного, ни какого-либо другого.

Улицы тут узкие, как в Латинском квартале, но более пыльные. В магазинах играет металлическая музыка с грохотом ударных установок, отовсюду атакуют запахи, мой нос даже не понимает, с чего начать: с карри из забегаловок, острого запаха крови от мясных туш, которые катят по улице, сладкого экзотического аромата благовоний, выхлопных газов или вездесущего кофе, хотя крупных кафе, которые занимали бы целый угол, тут не так много, зато полно крошечных бистро – выставленных на улицу столиков. И они тоже забиты посетителями, которые курят и пьют кофе. В магазинах суетятся женщины, на некоторых из них черные вуали, скрывающие все лицо, – только глаза видны через прорези, другие в ярких платьях, у многих на спине слинги со спящими младенцами. Мы тут единственные туристы, и все смотрят на нас – без угрозы, просто с любопытством, как будто мы заблудились. Хотя так и есть. Вот именно поэтому я бы никогда одна этого делать не стала.

Но Уиллему тут нравится. Так что я пытаюсь последовать его примеру и расслабиться и просто созерцаю ту часть города, где встречаются Средний Восток и Африка.

Мы минуем мечеть, потом массивную церковь с многочисленными шпилями и контрфорсами – кажется, что она оказалась в этом районе так же случайно, как и мы. Мы кружим и кружим, пока не оказываемся в каком-то парке: это четырехугольный газон с дорожками и площадками для гандбола, втиснутый между многоквартирными домами. Там полно девчонок в косынках, которые играют в нечто наподобие классиков, мальчишек, людей с собаками, шахматистов, кто-то просто курит, отдыхая после летнего дня.

– Есть версии, почему мы тут оказались? – спрашиваю я у Уиллема.

– Я так же заблудился, как и ты.

– Тогда мы в жопе, – но мне смешно. Даже как-то нравится, что мы заблудились вместе.

Мы плюхаемся под деревья в тихом уголке парка, возле стены, на которой нарисованы играющие в облаках дети. Я снимаю сандалии. На ногах полоски загара и пыли, налипшей на вспотевшие ноги.

– Кажется, у меня ноги отваливаются.

Уиллем скидывает сланцы. Мой взгляд падает на зигзагообразный шрам, взбирающийся по левой ноге.

– У меня тоже.

Мы ложимся на спину и смотрим на небо: облака отбрасывают тень, их набежало действительно много, ветер стал холоднее и принес собой электрический запах дождя. Может, Жак был все же прав.

– Который час? – интересуется Уиллем.

Я закрываю глаза и протягиваю ему руку.

– Только мне не говори. Не желаю знать.

Он берет мою руку и смотрит на часы. Но не отпускает, а крутит запястье, рассматривая, словно это какая-то редкость, будто он раньше не видел запястий.

– Красивые часы, – наконец говорит он.

– Спасибо, – из вежливости отвечаю я.

– Тебе не нравятся?

– Нет. Дело не в этом. Ну, это подарок от родителей, чересчур роскошный, они мне и так эту поездку купили, а часы очень дорогие, – я смолкаю. Это же Уиллем, и что-то вынуждает меня сказать ему правду. – Но в общем да, на самом деле мне они не нравятся.

– Почему?

– Не знаю. Они тяжелые. Рука потеет. Еще они громко тикают, словно стараются напомнить мне о том, что время уходит. Получается, из-за них я никогда не могу о нем забыть.

– А почему же тогда носишь?

Вопрос такой простой. Почему я ношу часы, которые меня бесят? Даже тут, за тысячи километров от дома, где никто не видит, – почему? Потому что родители купили их из лучших побуждений. И потому что я не должна их разочаровывать.

Я снова чувствую мягкое прикосновение пальцев Уиллема к своему запястью. Застежка открывается, и часы соскакивают, оставляя на руке светлый след. Я чувствую, как свежий ветер щекочет родимое пятно.

Уиллем рассматривает часы, выгравированную на них надпись.

– И куда именно ты едешь?

– Ой. Ну, в Европу. Потом в колледж. Медицинский.

– Медицинский? – Я слышу, что он удивлен.

Я киваю. Это было запланировано с самого восьмого класса, когда я спасла какого-то парнишку, который сидел за соседним столиком в ресторане и поперхнулся ягнятиной. Папе позвонили, и он вышел, и вдруг я вижу, что мальчишка посинел. Я встала и спокойно обхватила его руками в районе диафрагмы и принялась надавливать, пока у него изо рта не вылетел кусок мяса. Мама была под огромным впечатлением. Начала говорить о том, что я должна стать врачом, как папа. Через какое-то время я и сама стала так думать.