Страница 2 из 24
Мишаков, надо сказать, обладал, несмотря на свой невысокий рост, не только огромной физической силой, с проявлениями которой были знакомы все, с кем он встречался на площадке, но и редким – даже для хоккея – бесстрашием. Он открыл глаза, внимательно посмотрел на объявившихся соседей, поднялся, снял шапку, аккуратно положил ее на скамейку – поближе к окну, и произнес – внятно и доходчиво: «Шапка – х… с ней. А за дубленку поборемся!»
Электропоезд чуть с рельсов не сошел, когда под ударами Мишакова летали, словно бабочки, несостоявшиеся экспроприаторы.
Рассказал однажды эту историю своему другу Николаю Вуколову, классному журналисту-тассовцу, много лет проработавшему в Швеции, влюбленному в хоккей и много писавшему о хоккейных людях. Какое-то издание заказало ему материал о Мишакове, история была рассказана вовремя.
Любой факт, каждую деталь въедливый Николай проверял, сил и времени на это не жалея. Встретившись с Мишаковым, он пересказал ему эпизод из электрички и поинтересовался, снедаемый любопытством: «Женя, было?» «Было, – ответил Вуколову Евгений, грузно навалившись локтями на край стола и внимательно глядя на журналиста своими узкими, но весьма при этом цепкими глазами. – Было, но не совсем так…» Николай рассказывал мне потом, что, услышав «не совсем так», он подумал, что сейчас последует полное разоблачение истории, которую фигурировавший в ней хоккеист объявит вымышленной. «А что не так, Женя?» – спросил Вуколов. «Я тогда, – сказал Мишаков, – не в Егорьевск ехал, а из Калинина в Москву».
Недостроенная дача
Борису Петровичу Игнатьеву, работавшему главным тренером сборной России, позвонил в его кабинет на Лужнецкой, где располагались служащие Российского футбольного союза, старинный приятель. В свое время они играли вместе по второй лиге, нынче изредка встречались. К сожалению для обоих – изредка, поскольку графики рабочие не совпадали. Приятель Игнатьева возглавлял совершенно рядовой клуб второго дивизиона, и обратился он к Борису Петровичу с несколько необычной просьбой. «Понимаешь, – сказал приятель, – завтра мы у себя дома принимаем очередного соперника. Матч для нас весьма важный. Арбитром назначен К. Он работает у тебя администратором. Поговори, пожалуйста, с ним. Нам не надо помогать. Не об этом прошу. Главное, пусть судит то, что есть, а при таком объективном судействе мы, поверь, и сами справимся». Борис Петрович не только пообещал поговорить с К., но и поговорил. Тот заверил: «Петрович, даже не переживай, все будет в порядке». Через день, то есть на следующий день после игры, вновь Игнатьеву звонит приятель: «Сгорели 0:2, причем твой, помимо разных мелочей в пользу соперника, придумал пенальти в наши ворота и не засчитал чисто забитый нами гол». Разумеется, Борис Петрович тут же обратился к К.: «Ты что?» «Понимаешь, Петрович, – услышал он в ответ. – Когда выходил на поле, ни на секунду не забывал о твоей просьбе. Но как только вышел, перед глазами сразу же возникла моя недостроенная дача».
Королев и Чехов
Михаил Михайлович Яншин, продолжая играть во МХАТе, возглавлял театр имени Станиславского. Завлитом он взял интеллигентную, высокообразованную Елизавету Исааковну Котову.
Как-то театр гастролировал в Минске. Жили в гостинице рядом со стадионом. Однажды Котова поднималась в лифте с незнакомым человеком. Он спросил:
– Простите, я мог вас видеть с Яншиным?
– Могли.
– Вы его увидите?
– Да, мы будем вместе сегодня обедать.
– Пожалуйста, передайте ему, что я его буду ждать в семь часов у правого входа.
– Передам, но, простите, а кто вы?
– Скажите – Королев.
– Хорошо.
«И вот я, – рассказывала Котова, – спустившись к обеду, сообщаю:
– Михал Михалыч, какой-то Королев просил вам передать, что он будет вас ждать…
Яншин даже не дал мне договорить:
– Какой-то Королев! Ничего себе! Это же знаменитый спортсмен!
– Михал Михалыч! Ну, вы так говорите, как будто бы я Чехова не знаю!»
И совсем парадоксальный ответ, учитывая, что разговаривают главный режиссер театра с завлитом:
«По мне – лучше бы вы не знали Чехова, чем Королева!»
Врач за воротами
В середине сентября 1964 года горьковская «Волга» впервые в своей истории выступала в классе «А» и оставила, надо сказать, неплохое впечатление в некоторых матчах. Например, в матче с отменно выступавшим в первой половине 60-х годов прошлого века «Торпедо». Игра проходила в Москве, счет был 0:0, оставалась минута до конца встречи, и на волжской скамейке уже потирали руки в предвкушении выездного очка, да еще у кого отобранного!
Мяч на этой самой последней минуте оказался в руках у вратаря «Волги» Николая Карасева. Голкипер решил не рисковать и не выбивать мяч на половину поля соперника, который вполне мог за оставшееся время перевести игру к штрафной площадке гостей, а откатил его ближайшему защитнику Анатолию Лунину с расчетом на непременный возврат, что тот непременно мяч Карасеву вернет – в те времена после передачи защитников вратари имели право взять мяч в руки. В конце матчей подобные приемы походили на затяжку времени. Лунин мяч вернул, но сделал это как-то неловко. Он задел бутсой поле, мяч не покатился в руки вратаря, а заковылял. В это время из-за спины защитника «Волги» вылетел невесть откуда взявшийся Валентин Иванов и забил победный для «Торпедо» гол, изящно катнув мяч в ворота.
На следующий же день в Горьком коммунисты Сормовского района публично – на собрании – обвинили Валентина Иванова в неспортивном и безнравственном поведении: как, дескать, мог заслуженный мастер спорта воспользоваться ошибкой своего товарища по футбольному делу?
Но собрание сормовцев – цветочки по сравнению с тем, что произошло по возвращении «Волги» домой. Команду в полном составе вызвали на ковер в кабинет первого секретаря горкома КПСС Михаила Ефремова. Тренер «Волги» Иван Золотухин и отдавший последний пас вратарю Анатолий Лунин не исключали возможности увольнения. Но досталось не им. Свой первый вопрос первый партийный секретарь задал врачу «Волги» Герману Колодзею: «Ведь ты – я видел – стоял за воротами нашей команды. Почему же ты не выбежал на поле и не остановил катившийся в ворота мяч?»
Доктор, как, впрочем, и все вызванные на пропесочивание (среди них был будущий известный тренер Борис Игнатьев), опешил: «Да вы что? Меня бы в Москве сразу арестовали и посадили бы на пятнадцать суток».
«В Москве бы, – сказал первый секретарь, – арестовали. Зато в Горьком памятник бы тебе при жизни поставили».
Сладкая жизнь Мандельштама
Вячеслав Колосков на бойкотировавшейся Советским Союзом и его сателлитами Олимпиаде-84 в Лос-Анджелесе побывал. Должность у него в ФИФА была – ответственный за проведение олимпийского футбольного турнира, председатель его оргкомитета.
Перед возвращением домой Колосков, как водится, накупил сувениров в олимпийской деревне – родным, друзьям и знакомым. А себе – несколько книг, в том числе два тома Мандельштама и два тома Бабеля.
На таможне в Шереметьево Колоскова принялись шмонать. Никогда прежде подобного не было. На этот раз за начальника Управления футбола всесоюзного Спорткомитета взялись основательно. «Так… Мандельштам… Издательство „Посев“… Только не говорите, – предупредил таможенник, – будто не знаете, почему я обращаю на это ваше внимание. Вы наверняка в курсе, что такая литература запрещена к провозу на территорию СССР. Ваши действия, таким образом, квалифицируются как попытка контрабанды. Составляем протокол».
Уже на следующий день были оповещены партком Спорткомитета, Фрунзенский райком КПСС, на территории которого находилась спортивная организация. Колосков, дабы прояснить ситуацию – хотя бы для себя, – поехал в Г лавлит к цензорам, встретился с людьми из КГБ. Показал книгу Мандельштама, изданную в СССР. Цензоры сказали: «Автор тот же, да книги разные. „Посев“ – издательство, печатающее запрещенные у нас произведения. В одном из томов, которые вы привезли, есть стихи, порочащие Сталина» (1984 год!!!). В КГБ в литературные детали вдаваться не стали: «Пусть вашу судьбу решает партком Спорткомитета».