Страница 88 из 184
Что касается кавалерии, то здесь все было ровно наоборот. В распоряжении Наполеона имелось слишком мало всадников и, что еще важнее, боеспособных лошадей. Еще до оставления Москвы части его кавалерии пришлось спешиться. За те же шесть недель кавалерия Кутузова пополнилась 150 новыми рекрутами и не была усилена за счет ополчения. Это было разумно, поскольку боеспособного кавалериста нельзя было подготовить в спешке. Однако русская кавалерия, насчитывавшая 10 тыс. всадников, получила много новых лошадей, которых зачастую добровольно отдавали дворяне соседних губерний[424].
Помимо этого армия М.И. Кутузова была усилена двадцатью шестью полками донских казаков, общей численностью 15 тыс. человек. Мобилизация резервов донских казаков в полном объеме была большим успехом, за что казачий атаман М.И. Платов возведен в графское достоинство. Порой эти новые казачьи полки описывают как ополчение, но это определение может ввести в заблуждение. Рядовой русский ополченец в 1812 г. не имел полученного ранее боевого опыта. А все годные к военной службе казаки, напротив, ранее служили в армии; ожидалось, что, будучи вновь призваны на службу, они должны были явиться с собственным оружием. Поэтому двадцать шесть новых казачьих полков были хорошо вооружены и имели в своих рядах много ветеранов. При обычных обстоятельствах столь многочисленная иррегулярная кавалерия могла бы быть излишней, но в условиях осенней и зимней кампании 1812 г. им суждено было сыграть огромную роль. В записке полковника П.А. Чуйкевича, подготовленной в апреле 1812 г., делался акцент на том уроне, который должна была нанести русская кавалерия отступавшим силам противника. Кутузов был проницательным и опытным служакой. Он понимал, что его кавалерия не даст неприятелю сбиться с дороги, по которой он отступал, заставит его ретироваться очень поспешно и не позволит производить фуражировку вдали от своих основных сил. Не требовалось богатого воображения, чтобы представить, что это означало для армии, шедшей маршем в условиях русской зимы. Поэтому Кутузов позволил своим казакам, голоду, погоде и недисциплинированности французов делать за него его работу. Он был прав, что не спешил вводить в бой свою пехоту[425].
Очевидно, Наполеон сделал роковую ошибку, проведя почти шесть недель в Москве: в то время как таяла его кавалерия, М.И. Кутузов получал подкрепления, а зима приближалась. Если бы Наполеон остался со своими войсками в Москве хотя бы на две недели, он все еще имел бы возможность безопасно отступить к Смоленску задолго до первого снега или прибытия с Дона казачьих полков. Вместо этого Наполеон упорно ждал ответа Александра I на сделанные им намеки относительно мира. Возможно, единственное, что можно сказать в защиту Наполеона, так это то, что большинство государственных деятелей в Европе и значительная часть русской знати разделяли сомнения французского императора по поводу волевых качеств Александра I. Кроме того, сторонники заключения мира в лагере Наполеона сами питали уверенность русских и давали последним возможность подстрекать Наполеона к тому, чтобы оставаться в Москве до получения ответа от Александра I. Однако главное было то, что Наполеон не смог уничтожить русскую армию и совершенно недооценил эффект, произведенный падением Москвы как на Александра I, так и на русскую элиту. Допустив эту ошибку, он проявил излишнее упрямство и не послушал мудрого совета тех, кто призывал его своевременно отступить, чтобы сократить потери.
Впоследствии Кутузову пришлось иметь откровенный разговор с попавшим в плен виконтом Пюибюском — высокопоставленным лицом из французского комиссариата. Пюибюск писал, что русский военачальник спросил его: «Как мог он [Наполеон] быть так слеп, что не заметил ловушки, видимой для всего остального света?» Фельдмаршала особенно поразила легкость, с которой сработали все уловки, использованные для того, чтобы удержать Наполеона в Москве, и его абсурдные притязания на роль инициатора мира тогда, когда у него более не было возможности вести войну. Русские были только рады дать пищу для надежд посланца Наполеона генерала Лористона на то, что Александр I пойдет на сближение в ответ на инициативу Наполеона или для еще более глупой веры — в возможное неповиновение казаков. «Разумеется, — добавил Кутузов, — мы сделали все возможное для затягивания переговоров. В политике если кто-то предлагает вам преимущество, вы не отказываетесь»[426].
К середине октября даже Наполеон признал, что Александр I одурачил его, и что ему придется отступить. Его отход из Москвы, однако, был ускорен нападением армии М.И. Кутузова на авангард маршала И. Мюрата, который вел наблюдение за Тарутинским лагерем. Будучи предоставлен самому себе, Кутузов едва ли стал бы отдавать приказ об атаке. Он был бы рад, если бы Наполеон оставался в Москве как можно дольше. К тому же, по словам Кутузова, сказанным им М.А. Милорадовичу, русская армия еще не была готова к сложным передвижениям и маневрам. При этом главнокомандующий испытывал давление со стороны Александра I, который призывал его перейти в наступление и освободить Москву. Находившиеся под началом Кутузова генералы также рвались в бой, причем Л.Л. Беннигсен делал упор на необходимости нанести Наполеону серьезный удар до прибытия из Смоленска подкрепления во главе с маршалом К. Виктором. Кроме того, данные русской разведки свидетельствовали о том, что корпус маршала Мюрата находился в уязвимом положении. Мюрату противостояли значительно превосходящие силы русских, которые могли сокрушить его задолго до подхода французского подкрепления. Особенно привлекательным для нападения выглядел восточный фланг лагеря Мюрата, по которому неожиданный удар мог быть нанесен из близлежащего леса. Блокпосты и патрули французов были ослаблены, и это делало мысль о внезапном нападении еще более привлекательной[427].
Первоначальный план состоял в том, чтобы начать атаку ранним утром 17 октября. Войска должны были получать приказы М.И. Кутузова через А.П. Ермолова, начальника Главного штаба объединенных Первой и Второй армий. Однако вечером 16 октября Ермолов отправился на обед в ставку одного из своих друзей-генералов, и его не смогли найти, поэтому нападение пришлось отложить. Ермолов в своих мемуарах умалчивает об этом эпизоде, и это отнюдь не единственный случай, когда этот источник требует критического прочтения. По-видимому, А.П. Ермолов отказался сотрудничать, поскольку полагал, что идея нападения принадлежала Л.Л. Беннигсену и не принесла бы самому Ермолову особенных лавров, но, возможно, подобный ход мысли чересчур груб. Кутузов был более чем когда-либо на протяжении всей кампании раздражен неразберихой, возникшей 16 октября[428].
Эта неразбериха явилась отражением неупорядоченности внутри структуры командования армии. К тому времени М.И. Кутузов уже сильно не доверял главе своего штаба Л.Л. Беннигсену, но пока что не мог от него избавиться. Вместо этого он взял к себе в штаб П.П. Коновницына, официально — на должность дежурного генерала, но на самом деле в качестве замены Беннигсену. А это неизбежно привело к усилению взаимной неприязни между Кутузовым и главой его ставки. Более того, при всех достоинствах Коновницына как полевого командира, он не имел ни должной подготовки, ни склонности к работе в ставке.
К середине октября Кутузов и Беннигсен своими совместными действиями поставили М.Б. Барклая в столь унизительное положение, что заставили его просить об освобождении от должности[429]. В этой ситуации логично было бы распустить весь штаб соединенных Первой и Второй армий и передавать приказы Кутузова непосредственно корпусным командирам. Однако поскольку общая структура армии была установлена указом императора, лишь он мог разрешить подобное изменение. Тем временем А.П. Ермолов негодовал как по поводу того, что П.П. Коновницын стал членом командного звена, так и по поводу того, что его некомпетентность создавала Ермолову дополнительные проблемы. Таким образом, среди высшего командования армии царила неразбериха, причиной которой была путаница в том, что касалось распределения властных полномочий между старшими офицерами, при этом ситуацию серьезно усугубляло личное соперничество между ними. Н.Н. Раевский, командовавший 7-м пехотным корпусом, писал в то время, что старается держаться как можно дальше от штаба — этого рассадника интриг, зависти, эгоизма и инсинуаций[430].
424
Например, 22 сентября М.И. Кутузов своим приказом предупреждал о скором прибытии ремонтных лошадей из разных источников и сообщал своим полкам, чтобы те готовились их принять. Одним из этих источников была Тульская губерния, к генерал-губернатору которой Кутузов обратился с просьбой закупить для армии 500 лошадей и перевести 2 тыс. лошадей из ополчения в регулярные части российской кавалерии, см.: М.И. Кутузов. Сб. документов. Т. 4. Ч. 1. С. 246–247, 251, 264. Первые два документа — письма от 6 и 7 сент. (ст. ст.) губернатору Н.И. Богданову, третий документ — приказ от 10 сент.
425
Бабкин В.И. Указ. соч. С. 145; Народное ополчение… С. 473–477. Первый документ — доклад о всеобщей мобилизации, представленный М.И. Платову 23 июля (ст. ст.) Войском Донским. Второй — октябрьский доклад М.И. Платова Александру I о результатах мобилизации. См. также: Безотосный В.М. Донской генералитет и атаман Платов в 1812 году. С. 92–96.
426
Puybusque L.-G. Lettres sur la Guerre de Russie en 1812. Paris, 1816. P. 142–144.
427
Замечания M. И. Кутузова см.: Михайловский-Данилевский А.И. Описание Отечественной войны в 1812 году. М., 2008. С. 384; М.И. Кутузов. Сб. документов. Т. 1. Ч. 1. С. 431–432.
428
Тарутинский маневр и взгляды А.П. Ермолова на структуру командования рассматриваются в мемуарах русского генерала, переведенных на английский языке: The Czar's General. Р. 178–180. Князь А.Б. Голицын, бывший тогда адъютантом М.И. Кутузова, описывает, в какую тот пришел ярость, см.: Военный сборник. 1910. № 12. С. 29.
429
Письмо М.Б. Барклая Александру I от 24 сент. 1812 г. на этот счет см.: Отечественная война 1812 г. Материалы Военно-ученого архива. Т. 18. С. 118122.
430
Цит. по: Троицкий Н.А. Указ. соч. С. 232–233.