Страница 40 из 184
Возможно, самая радикальная перемена, произведенная в годы министерства Аракчеева, касалась обращения с рекрутами. При старой системе свежие рекруты доставлялись непосредственно в полки, где им предстояло нести службу, и где они проходили всю военную подготовку. Это представляло особенно большие трудности во время войны, но даже в мирное время крестьянские рекруты, внезапно погружавшиеся в полковую жизнь, могли испытывать слишком сильное потрясение. Результатом были высокие показатели тяжелых заболеваний и смертности. Для решения этой проблемы в октябре 1808 г. была создана система рекрутских депо, где рекруты на протяжении девяти месяцев проходили начальную военную подготовку. Темп подготовки был довольно медленным, дисциплина относительна мягкой, а кадры, отвечавшие за подготовку рекрутов, были всецело заняты этим делом, вместо того чтобы отвлекаться на прочие нужды полковой службы. А.А. Аракчеев выражал надежду на то, что это в какой-то мере ослабит неизбежный психологический стресс, связанный, как он объяснял, с тем, что крестьянин отрывался от привычной жизни в деревне и подвергался воздействию совершенно иного общества и армейской дисциплины[167].
В январе 1810 г. в самом сердце российской государственной машины было создано очень важное учреждение. Вновь образованный Государственный совет был детищем M.M. Сперанского. Идея Совета состояла в том, чтобы обсуждать все законодательные и бюджетные вопросы и давать советы императору, а также следить за деятельностью министерств. Сперанский рассматривал Государственный совет как первый шаг на пути коренного преобразования системы центрального управления, что, впрочем, так никогда и не произошло, но в эти годы были привнесены важные изменения в структуру и сферу компетенции министерств. В подобных условиях было сложно предсказать, в каких учреждениях будет сосредоточена действительная власть. Александр I предложил А.А. Аракчееву выбор: либо остаться на посту военного министра, либо сделаться председателем военного комитета вновь образованного Государственного совета. Аракчеев выбрал второй вариант, заметив, что предпочитает скорее наблюдать, чем находиться под присмотром. Поскольку новый военный министр Барклай де Толли был младше Аракчеева по званию и в какой-то мере был обязан последнему своим возвышением, возможно, Аракчеев считал, что он сохранит какую-то часть непрямого контроля над деятельностью министерства. В действительности же Барклай вскоре продемонстрировал свою независимость и быстро стал главным военным советником Александра I, тем самым обретя противника в лице Аракчеева, ревниво относившегося ко всякому, кто соперничал с ним в борьбе за расположение императора[168].
Хотя семья М.Б. Барклая де Толли вела свое происхождение из Шотландии, сам он был представителем средней прослойки немецкого общества. Его предки поселились в балтийских провинциях, но сам он вырос в семье родственников, принадлежавших к немецкой диаспоре Петербурга. Преобладающими лютеранскими ценностями в доме, где прошло его детство, являлись послушание, долг, совестливость и трудолюбие. Он развил эти качества и одновременно укрепил свои позиции в немецкой диаспоре России, женившись на своей кузине, что в те времена было частым явлением. В возрасте 15 лет Барклай де Толли начал службу в российской армии в унтер-офицерском звании, будучи произведен в офицерское звание два года спустя. Имея лучшее образование, чем обычный офицер из числа российского дворянства, он продвигался по службе за счет личных заслуг и не слишком быстро. Ему потребовался двадцать один год, чтобы дослужиться от корнета до генерал-майора. Его умения и проявленная храбрость помогли ему получить чин генерал-лейтенанта, привлекли к нему внимание Александра I и обеспечили ему ключевую роль в войне со Швецией. Подталкиваемый Аракчеевым, Барклай в марте 1809 г., пройдя из Финляндии по льду Ботнического залива, вторгся в пределы Швеции, тем самым оказав существенную помощь в подавлении шведского сопротивления. Благодарный император наградил Барклая де Толли чином генерала от инфантерии и назначил его главнокомандующим войсками в Финляндии и финляндским генерал-губернатором[169].
Высокий, с хорошей фигурой и осанкой, имевший внешний вид настоящего командира, новый главнокомандующий выглядел соответственно занимаемому положению. Легкая хромота и негнущаяся правая рука — следствия полученных ранений — только усиливали почтительное отношение к нему. Однако в завистливом мире Петербурга М.Б. Барклай своим быстрым продвижением в чин генерала и назначением на министерский пост нажил себе много врагов. По складу характера, обстоятельствам биографии и приобретенному опыту он не лучшим образом вписывался в высший свет Петербурга и окружение императорского двора: военный министр пренебрегал светскими условностями, и это сослужило ему плохую службу. При дворе он пользовался уважением, но чувствовал себя неловко и неуверенно. Искренний, гордый и чувствительный Барклай знал, что ему недоставало культуры, остроумия и широкого кругозора, чтобы добиться настоящего уважения в придворном мире. Петербургская знать, многие представители которой занимали высшие посты в военной администрации, смотрели на него свысока как на мрачного, скучного немца и выскочку. Барклай нелегко заводил дружбу, хотя его сослуживцы со временем начинали испытывать глубокое восхищение его личностью. Как и у всех старших генеральских чинов и министров в России, за время службы у него появились собственные протеже, многие из которых были немцами. Это обстоятельство не добавляло ему популярности. Однако что бы Барклай ни предпринял, в том мире зависти и придирчивого отношения, в котором он находился, критика была неизбежна: когда впоследствии он назначил начальником главного штаба И.В. Сабанеева, он подвергся критике за то, что якобы отдал предпочтение своему старому полковому товарищу в ущерб другим, более способным (и в этом случае речь шла о балтийских немцах) штаб-офицерам[170].
М.Б. Барклай де Толли обладал добродетелями А.А. Аракчеева, не имея его пороков. Он являлся эффективным, неподкупным, трудолюбивым и дотошным управленцем, но никогда не был педантом. Он также мог быть предельно жестким, даже безжалостным, когда это было необходимо — учитывая манеру ведения дел, свойственную российскому интендантству, без этого было не обойтись. Однако в отличие от Аракчеева, Барклай никогда не позволял себе излишней жестокости, грубости или мстительности. Он также управлял эффективнее и придерживался более строгой дисциплины, чем Л.Л. Беннигсен, при котором в 1806–1807 гг. голод, отсутствие дисциплины и бандитизм в рядах армии приобрели повальный характер. В качестве министра и главнокомандующего Барклай сделал все возможное, чтобы положить конец некорректному обращению офицеров со своими подчиненными. Его циркуляры осуждали офицеров, использовавших страх как средство подготовки войск и водворения в них дисциплины: «Русский солдат обладал всеми высшими воинскими добродетелями: он храбр, усерден, послушен, предан и не своенравен; поэтому, несомненно, есть способы подготовить его и поддерживать дисциплину, не прибегая к жестокости»[171].
Учитывая способность императора к манипулированию, вполне возможно, что Александр подтолкнул Аракчеева к тому, чтобы тот оставил министерский пост и вошел в состав Государственного совета в январе 1810 г. В 1808 г. требовался военный министр, способный восстановить порядок в военной администрации, используя устрашение там, где это было необходимо. Никто не справился бы с этой задачей лучше Аракчеева. К 1810 г., однако, требования изменились. По-прежнему был нужен эффективный и трудолюбивый администратор, но одного это было уже недостаточно. Поскольку на горизонте забрезжила война с Наполеоном, армии требовался предводитель, который был способен подготовиться к войне и наметить план боевых действий. Аракчеев никогда не служил в действующей армии и едва ли был достаточно компетентен, чтобы обсуждать стратегию или военные планы. Барклай де Толли, напротив, являлся солдатом, неоднократно бывавшим на передовой, в чьем послужном списке имелись записи о выдающихся боевых заслугах. Если Барклаю и недоставало смелости воображения, свойственного великим главнокомандующим, он тем не менее хорошо разбирался в тактике и умел быстро определять благоприятные возможности и опасности, возникавшие на поле боя. Еще важнее было то, что он обладал не только реалистичным видением стратегии, но также патриотизмом, решительностью и моральным мужеством, необходимым для того, чтобы отстаивать выбранную стратегию перед лицом многочисленных препятствий и яростной критики. Барклай с редкостной последовательностью ставил «благо службы» превыше личных интересов и жажды мщения. В 1812 г. Россия оказалась многим обязана этим его качествам.
167
ПСЗ.Т. XXX. С. 603–638.
168
Двенадцатый год: Письма H. M. Лонгинова к графу С.Р. Воронцову // Русский архив. 1912. Кн. 4. С. 534–535; Липранди И.П. Материалы для Отечественной войны 1812 года: Собрание статей. СПб., 1867. С. 199–211.
169
Самой лучшей книгой о прошлом М.Б. Барклая, его системе ценностей и раннем периоде жизни является работа: Josselson M. and D. The Commander: A Life of Barclay de Tolly. Oxford, 1980.
170
См., например, замечания Е. Вюртембергского: Württemberg E. Op. cit. Vol. 1. P. 274–277.
171
Josselson. Op. cit. P. 81–82; Тотфалушин В.П. М.Б. Барклай де Толли в Отечественной войне 1812 года. Саратов, 1991. Гл. 1.