Хазарская охота

Глеб не помнил, сколько дней пролежал, не прикасаясь к воде и пище. Зимний свет робко заглядывал в избушку и тут же пугливо таял, скукоживался среди наползающих теней. Рана гнала жар по телу. Боль заглушала жажду погони. Глеб тупо разглядывал стены, ржавые капканы, сеть на косуль. В окно влетал ворон с зубастым клювом, садился на бедро и копошился клювом в ране. От боли Глеб терял сознание, и там, куда уносилось его свободное, бестелесное существо, не было ни врагов, ни друзей, ни боли, ни жалости, ни абсолютного света, ни беспросветной тьмы, только бесконечный путь по мирам, сквозь пестрый рой образов и маскарад личин. Даже мстительные обеты и клятвы, данные перед памятью Наташи, остались за гранью беспредельного одиночества.

Со скрипом открылась дверь, ворон лениво взмахнул крыльями и растворился в сумрачном воздухе. Глеб очнулся и повернул голову:

– Виктория! Вика!!! – позвал он, в эту минуту он был готов простить ей все и ликовать, как соскучившийся пес.

Дверь покачивалась на скрипучих петлях. Снаружи клубилась тьма. Глеб пошарил карабин и уронил слабую руку. Из темноты шагнул человек в камуфляже – высокий, стройный, быстрый в движениях. Над Глебом склонилось знакомое лицо, из тех, которые невозможно забыть или перепутать; тонкая бледно-оливковая кожа, красивые губы, каштановая прядь, падающая на глаза. Яркая, точно промытая радужка глаз и странный взгляд, сосредоточенный в межбровье.

– Тень, – выдохнул Глеб. – Утопленник хренов, – и отвернулся к стене, чтобы не видеть беспечной и обаятельной улыбки внезапно воскресшего.

Тень достал подсумок с ампулами и хирургическими инструментами, одноразовые шприцы и сделал несколько уколов. После сварил на печной конфорке пахучее снадобье и напоил Глеба. Остальное втер в распухшее колено. Он лечил Глеба одному ему известными средствами. Что-то сродни средневековому колдовству и искусству филиппинских хиллеров.

– Ты откуда взялся, заботник? – впервые за дни болезни улыбнулся Глеб. – Мы тебя уже отпели…

– Да вот пришлось шифроваться, – в тон ему ответил Тень. – В этом джипе тебя не должно было быть, и тут на тебе!

– Так… Колись… Все рассказывай, брат милосердия. Ты тоже ищешь хазарское золото?

– Деньги, золото, бриллианты – это нижний полюс могущества и власти, – уклончиво ответил Тень. – Высший – знание и святыни веры.

– Так ты охотник за святынями? Никогда бы не подумал!

– Пока я лишь охотник за охотниками. К примеру, я с интересом наблюдал твой фокстрот с этой рыжей. Потом вижу – женские следочки бегут в горы, ну, думаю, пора спасать мужика. Золото подождет…

– Так, значит, все-таки золото?

– Даже если так, что с того? Деньги не пахнут.

– Не пахнут, а прямо-таки воняют!

– Старая песня, – усмехнулся Тень. – Древняя Хазария как империя абсолютного зла! Наивно и плоско, как русский лубок. Византийские и мусульманские авторы в один голос твердят, что Хазария была мирным и толерантным государством, центром учености и культуры. Ее посланниками были купцы рахдониты, ее учением – Тора, ее целью – создание всемирного еврейского царства. Что с того, что Хазария приносила окрестным племенам некоторые неудобства? Точно такое же зло творили все остальные народы.

И если начистоту, твои предки, все эти лохматые викинги, славяне в вышитых рубахах и мифические русы были охочи до чужого добра ничуть не меньше хазар.

– Есть одно отличие, – заметил Глеб. – Зри в корень, Тень! В корень слова. Русское слово «добро» одновременно означает и «богатство» и нечто хорошее, воистину доброе. Добро должно быть нажито честно, для моих предков оно могло быть добыто в военном походе, созидательном труде или удачной охоте.

– Добро должно быть с кулаками, – ядовито заметил Тень. – Одна беда – добро у кулаков отняли, а самих порешили. Никакого добра в природе не существует. Зло в одном измерении является добром в другом, поражение и гибель одной системы является условием расцвета и жизни для другой, и так без конца.

– Насчет добра не знаю. А вот зло точно существует, и я благодарен судьбе за то, что видел его в лицо, хотя и недолго.

– Ну и где же прячется этот враг?

– Он в любой лжи. Кровь не лжет, лжет только примесь. Если зло выдает себя за добро, значит, оно то самое – абсолютное…

– Но ведь и ты, правдолюбец, тоже ищешь хазарское золото! – напомнил Тень.

– Мне плевать на ваше золото – я должен догнать девушку, – отрезал Глеб.

– Можно узнать, зачем вам эта романтическая погоня?

– Она кое-что знает, – нехотя ответил Глеб.

– Отлично, так и порешим, – усмехнулся Тень. – Мне – золото, тебе – девушка. Тем более что ты явно не хазарин!

Тень развернул военную карту:

– Помнишь дорогу в горы?

– Здесь можно пройти короче, – едва взглянув на маршрут, заметил Глеб. – Я весною тут был.

Глава 21

Утро

Я пил из черепа отца…

На рассвете Отшельник подбросил дров в остывший очаг. Виктория проснулась, потянулась с кошачьей гибкостью, прогоняя последние остатки неги, легко спрыгнула с кровати. Взяла лабрис и посмотрелась в него, как в зеркальце, забросила за ухо завиток волос и беспечно посмотрела по сторонам:

– Мне так хорошо и свежо, как было когда-то в детстве… Ты, должно быть, волшебник, и твоя затерянная избушка тоже из сказки?

Отшельник осторожно погладил ее по солнечным волосам и прижал к носу золотистый локон.

– Какой ты смешной…

Виктория выскользнула из его рук, вынула из рюкзака измятую карту, положила на стол и развернула. Через ее плечо Отшельник взглянул на пеструю вязь линий и пунктиров.

– Ты умеешь читать карты? – спросила Виктория. – Смотри вот это – твоя избушка, а это – Богура. Отведешь меня туда? – Виктория показала на красную отметку.

Отшельник кивнул. Виктория торопливо собралась. В последнюю минуту она хотела взять карабин, но Отшельник остановил ее руку.

– Туда нельзя с оружием? – догадалась Виктория, хотя Отшельник думал совсем о другом. Отныне девушка-заря под его защитой, и ей совсем не нужно брать с собою «ручную молнию», в этих горах он убережет ее от любых напастей.

Сжимая горячую ее ладонь, Отшельник повел девушку по тропе. Временами он подхватывал ее на руки, и Виктория по-детски доверчиво прижималась к его груди. От этого «горного парня» веяло мощью и свежестью далекого, уже утерянного истока. От его дыхания и ровного биения крепкого юного сердца приходило незнакомое прежде спокойствие и ясность, и она закрывала глаза в коротком безгрешном блаженстве.

Прошло несколько часов, прежде чем они добрались до Богуры. Отшельник повернул дверь на шарах и первым спустился в пещеру. В подземном зале он щелкнул кресалом и зажег самодельный факел, укрепленный в трещине скалы. Виктория едва слышно ахнула и сделала шаг по рассыпанному золоту.

«Все это – твое, девушка с ледяными глазами. Я последний страж этого золота, и я слышу, как оно шепчет, что устало ждать. Я слышу, как духи этой горы просятся на волю», – беззвучно прошептал Отшельник.

Но Виктория не услышала его голоса, она равнодушно пересыпала из ладони в ладонь золотые монеты. Отшельник зажег еще один факел, и в сумерках пещеры проступил изящный женский силуэт. Это была статуя обнаженной женщины из мерцающей, еще сырой глины. Казалось, она дышала, была пластичной, живой и светилась заключенной в ней жизнью. Красивое тонкое лицо, большие широко раскрытые глаза, волосы, разобранные на тонкие пряди, и каждый волосок прочерчен отдельно извилистым движением резца. Украшения и детали были сделаны с не меньшей тщательностью, точно влюбленный язычник ваял свое божество. На груди лежала золотая древнерусская гривна. В руках глиняная богиня держала маленький изящный топорик.

Отшельник коснулся влажной глины, удивляясь почти живому теплу: в недрах зимней горы было неожиданно жарко. Он погладил статую по щеке, словно желая оживить, коснулся высокой груди и перевел взгляд на Викторию, и она невольно отдалась этой искренней, волнующей игре в пещере сокровищ. Обожание красивого дикаря и его целомудренная дикость волновали ее и будили в ней истинную душу, спящую под заклятием Минотавра. Рядом с Отшельником она становилась тою, кем была всегда: сильной, честной, страстной и стремительной.