Страница 28 из 55
Егерь, как умел, развлекал притихшее общество, но никто особо не верил его побаскам.
Егерь оказался прав, попетляв по лесу, джип стал на твердый настил и покатил в горы.
– Красный бор пошел, хвойный, – по-детски радовался егерь. – Но мне здешняя природа совсем даже не нравится, я север люблю.
Стемнело, ближе придвинулись сосны, джип прибавил скорость. Прошло часа полтора укачивающей езды по заброшенной трассе. Здесь на высоте снегу наметало гуще, и он почти сровнял утопленную в грунте военную дорогу, но водитель, молодой парень, должно быть, ровесник Глеба, словно нюхом чуял прочный бетонный настил и уверенно вел машину. Убаюканные и согретые охотники задремали, только девушка все так же равнодушно смотрела в замерзшее окно.
Глеб прикрыл глаза, сберегая в себе тепло, и задремал под ровный гул мотора.
– Стой! Стой! – внезапно завопил егерь.
Резкий раскатистый удар по кузову был похож на взрыв. Джип мотнуло, с боков и сверху на Глеба посыпались грузные тела. Отчаянно завизжала собака и, увеличивая переполох, стала карабкаться наверх по головам. Машина съехала с настила, пролетела по откосу, сминая молодые деревца, и остановилась почти вплотную к широкой сосне-вековухе.
– Сбили… Ая-яй-яй! Сбили! – первым пришел в себя Мамоныч.
Высадив дверь, он вывалился из машины, пробежал назад, к шоссе, остановился и стянул с головы вязаную шапочку.
Глеб выбрался из машины и уже хотел помочь выйти девушке, но она не заметила его предупредительно выставленной руки и сама спрыгнула в неглубокий снег.
Похлопывая себя по толстым ляжкам, из машины вылез спонсор и его слегка помятый херувимоподобный спутник. В свете фар дымилась свежая кровь, и пар поднимался радужный, словно играл бензиновый сполох на мокром асфальте. На дороге лежала смятая и окровавленная рысь. Цвет шкуры у нее был серебристо-белый с тонким подпалом по хребту и едва заметными отметинами вдоль боков и на кончике хвоста. Глеб посветил фонариком. Прозрачные мерцающие глаза зверя были открыты. Голубая радужка казалась почти белой, и зрачок темнел узкой продавленной щелью.
– Альбинос, – восхитился Мамоныч, во все глаза разглядывая рысь. – Я же говорил, зона эта до конца не изучена…
– Вот так-так! Жаль, шкуру испортили, – поцокал языком Толстяк, хлопая по карманам в поисках курева. – В гостиную бы такую и поставить у камина! Не желаете, мадемуазель, перекурить? – он протянул сигарету девушке.
Девушка взглянула сквозь него презрительно и отвернулась.
– Смотреть надо, куда едешь, водила… – для порядка выругался Блатарь и сплюнул в снег.
– Сама из темноты прыгнула, – оправдывался водитель, хотя никто и не думал его упрекать.
Глеб с невольным участием посмотрел на его расстроенное лицо, и вдруг внезапным острым лучом в памяти вспыхнуло прошлое: первое января, развалины Грозного и шагнувший из пламени человек в камуфляже. Он было все тот же: ловкий, смуглолицый, под расстегнутым воротом – светится новенький полосатый «тельник». Каштановая прядь падает на глаза, на подбородке играет красивая ямочка: ни дать ни взять – голливудский герой.
– Тень? – окликнул его Глеб. Тот не обернулся.
– Здравствуй, Тень! – негромко позвал Глеб. – Грозный помнишь?
Водитель обернулся, на узких красивых губах застыла смущенная улыбка:
– Ты ошибся, брат… – сказал он с легким южным акцентом, – я из Приднестровья, ПМР – слыхал?
Глеб пожал плечами, с трудом смиряясь с ошибкой. То лицо и вправду почти стерлось, растворилось в памяти, ушло в тень, как черная луна в ночном небе. Вот ведь как бывает!
– На Богуру едем, там все возможно! – долдонил Мамоныч. – И рысь-то эта можа вовсе и не рысь…
– А кто? – испуганно спросил херувимчик. В ответ Мамоныч красноречиво пожал плечами.
От машины потек острый запах разлитого спирта, первым учуял его егерь.
– Ежкин кот! Водку разлили… – крякнул Мамоныч. В неподдельном отчаянии он подставил ладонь под льющуюся из багажника струю. – Целый ящик жахнули!
– Придется в город смотаться, – развел руками Толстяк. – Без горючки какая охота?
– Нет, дело тут не в горючке, – внезапно вызверился Блатной. – Ты, старик, кого набрал? С кем я в загон встану? Вот что, каждому триста долларов в зубы и топайте до шоссе, еще не поздно. С тобой, старик, пойдем, да еще этого можно взять, – он кивнул на Глеба. – Иначе охоте каюк! Фраера, разворачивайте дышло!
Он рванул ворот бушлата, точно он играл в пахана в сериале, играл честно, с понтами, но все же чуть переигрывал.
– Кто еще так думает? – внезапно подала голос девушка.
Мужики молча сопели.
Девушка расчехлила ружье и рывком зарядила магазин, а затем бросила блатному. Он машинально подхватил летящий в него приклад.
– Стреляй! – Она начертила помадой круг на березе, чуть выше своей головы, и встала под ним. Тщательно приталенный комбинезон выставлял напоказ ее опасную гибкость. Узкобедрая, очень стройная, с великолепной осанкой, она чем-то походила на красивого хищника – пантеру или гепарда. В ярком свете фар искрился иней на ее одежде и волосах, и стала заметна странная особенность ее глаз. Должно быть, при свете дня они были бледно-голубыми, как северное небо, но в потоке яростного электрического света зрачок висел в блеклом кружке, как черное солнце, как узкий кошачий глаз.
– Не-е… – попятился Блатной.
– Становись! Что, западло? – задиристо наскочил на него Мамоныч. – Обидел девку? Становись!
И Блатной внезапно подчинился и встал под дерево.
Девушка не глядя всадила пять пуль в алое «яблочко» над его головой. Пули впивались в кору одна за другой, при этом она вовсе не целилась, и пули ложились по траектории ее воли. Блатной выронил шапку в снег, и отмер не сразу, долго переминаясь на негнущихся ногах.
После остановки джип внезапно забарахлил, завелся кое-как, с перебоями, и неуверенно, но все же набрал скорость. Вброд одолели небольшое озеро и в густых сумерках вырулили к заимке.
Свиток десятый
Месть
Ходила Безнога,
Клевала Безноса,
Летала Бескрыла,
Смерть-Мара,
Птица постыла…
В дальние палаты отослал Радим Аману с сыновьями. Одно на небе солнце, и не видел он никого, кроме ненаглядной жены. От ревности почернела Амана и только ждала минуты, чтобы извести разлучницу. Вскоре ушел Радим с дружиной в Заднепровские степи, оставив в тереме небольшую охрану из верных людей.
С грустью вспоминала Пребрана моляны Девьей горы, пляски Вил – Солнцевых сестриц и науку Старой Макоши, Матери Зверей. Душно и одиноко ей в чужом городе, и день ото дня убывает ее волшебная сила. На рассвете уходила Пребрана из города и долго бродила по зеленым берегам Славутича. На прогулках ее сопровождали два гридня. Обратный путь лежал через рынок. У Жидовских ворот кипел шумный бранчливый торг. Проходя мимо шатров менял, невольно ускоряла шаг Пребрана. Вот дрогнула шелковая завеса шатра, блеснули под пологом темные глаза, и пахнуло на Пребрану смрадом, смешанным с благовониями. Остановилась Пребрана, задышала тревожно, и гридни подняли секиры.
Но все спокойно вокруг, шумит базар, зазывают гостей смуглые торговцы в пестрых, грязных халатах и в тюрбанах с накладными локонами, хватают за руки, наперебой предлагают свой товар. У русов зазывать покупателя не принято, не положено мужчине кричать и суетиться, и подолгу стоят они со своим товаром, наблюдая буйный торг чужеземцев.
Бен-Шаддай проводил глазами статную русинку с золотой гривной на шее и тут же послал мальчика, узнать кто она, из какого дома, и есть ли в том доме кто-нибудь из любящих золото. Как ручной горностай шла удача в недобрые руки Аманы: купец-единоверец предлагал избавиться от разлучницы да еще золотом наградить. Рассказала Амана все, что знала: о том, что привез воевода Кречет жену из леса, и нет у нее в Киеве ни друзей, ни родных.