Страница 19 из 22
Андреас считал, что в любви между людьми одного пола присутствует не больше низкого и развратного, чем в любви между людьми разного пола. Думая так, грек или опередил своё время, или, наоборот, остался далеко позади, ведь эллины тоже так думали, а когда учитель говорил ученику, что совращение мальчика хуже, чем совращение девочки, то рассматривал всё с точки зрения тех нравов, которые царили вокруг.
История с совращением девочки, даже получив огласку, могла обрести вполне благополучное завершение, если заканчивалась свадьбой. «Кто же знает этих девочек! Кто знает, что творится у них в головах, — думал Андреас, у которого никогда не было учениц, а только ученики. — Если девочка сама напрашивалась, то, возможно, свадьба для неё станет исполнением мечтаний, даже если муж окажется намного старше. Неизвестно, сделается ли брак счастливым, но, по крайней мере, девочка получит то, что хотела».
А вот если достоянием молвы становилась история мужчины с мальчиком, то мальчик оказывался в куда худшем положении, чем девочка. Свадьбой это закончиться никак не могло, и всё, что ожидало такого мальчика в будущем — позор, позор и ещё раз позор. Единственным выходом оставалось уехать куда-нибудь, куда слухи о совращении не дошли, и попытаться начать там новую жизнь, но для принца такое бегство от молвы было невозможным. Куда уехать принцу?
Андреас не хотел погубить Мехмеду жизнь, так что месяц назад, говоря про «грязный след», который тянется за жертвой совратителя, не лгал. Правда, теперь учитель оценил свои слова по-новому и задумался: «Если я всего лишь объясню, то ничего плохого не случится. Если правильно объяснить, то всё будет хорошо».
— Ты обманул меня? — меж тем повторил Мехмед, и времени на раздумья у молодого грека оставалось всё меньше.
Где-то в коридоре послышались возгласы дворцовой челяди. Судя по всему, слуги, бродя с факелами по тёмному дворцу в поисках Мехмеда, теперь заглядывали в покои к каждому из учителей и спрашивали:
— Вы не видели принца?
Андреас положил книгу, поднялся с софы, подошёл к дверям, широко раскрыл их и крикнул по-турецки:
— Он здесь!
Мехмед, чуть не плача, хотел выбежать вон, но Андреас поймал его за плечи, развернул к себе и сказал по-гречески:
— Я выполню твою просьбу, всё объясню тебе, но при условии.
— Что за условие, учитель? — по-турецки спросил принц, и молодой грек вдруг почувствовал, что мальчик, только что казавшийся похожим на дикую птицу, рвущуюся на волю, вдруг обмяк.
— Я объясню, но ты должен поверить мне целиком и полностью, не усомниться ни в одном моём слове, — по-гречески сказал Андреас.
— Учитель, как я могу поступить иначе! — по-турецки прошептал Мехмед.
Только что Мехмед был самым несчастным человеком на свете, и вот в одно мгновение стал самым счастливым. Как же хотелось принцу обнять Учителя, почувствовать себя единым с Ним, но это оказалось невозможно. Вместо единства ученик чувствовал, что крепко схвачен за правую руку одним из служителей, тянувшим куда-то назад:
— Нужно идти, господин. Уже очень поздно. Не следует ходить по дворцу в такое время.
Наверное, если бы принц постоянно не убегал, служители никогда бы не посмели хватать его за руки. Если бы. «Если бы я всегда оставался послушным, то сейчас мне дали бы больше времени, чтобы попрощаться», — подумал наследник престола.
Ладони Учителя, державшие Мехмеда за плечи, куда-то исчезли, и принц, повинуясь руке служителя, тянувшей назад, вынужденно сделал шаг прочь. Затем ещё один шаг.
Учитель поклонился и сказал по-турецки:
— Доброй ночи, принц Мехмед.
— Доброй ночи, Учитель, — ответил четырнадцатилетний ученик, и всё пятился, пятился, не желая отвернуться.
Наконец, он обратил внимание, что другие учителя, стоя в дверях своих покоев, молча взирают на эту сцену. Мулла Гюрани, вечно сопровождаемый своим прислужником, тоже стоял и смотрел.
— Как жаль, что у нас только один урок греческого в день, — громко сказал Мехмед, и в тишине позднего вечера это показалось просто оглушительно. — Я бы занимался и по два часа. Утром и вечером.
Все посмотрели в сторону Учителя, а Он ответил:
— Принц Мехмед, другие науки не менее полезны, а некоторые — даже более. Особенно — изучение Корана.
Теперь все посмотрели на муллу Гюрани, а тот совсем не выглядел довольным. Он бросил на Учителя Греческого косой взгляд, в котором чувствовалось нечто похожее на ревность, но принц не придал этому значения. Он был слишком счастлив, чтобы чего-то опасаться.
Думая об Учителе, Мехмед твердил себе: «Он обещал! Он обещал!» — и в этих фразах ему виделся особый смысл, невыразимо прекрасный.
Ученик, конечно, помнил, как сердился и возмущался Учитель, когда речь зашла о странном волнении, которое может испытывать мальчик от слов мужчины. Учитель ни за что не хотел становиться таким мужчиной. Значит, если бы принц признался, что чувствует то же самое волнение от одной только фразы «я объясню тебе», Учитель оказался бы недоволен.
Наверное, это было связано с тем, что для всех во дворце Учитель хотел казаться самым обычным человеком, не имеющим склонность любить мальчиков, и лишь Мехмеду Он приоткрыл Свою истинную суть. С осторожностью и даже сомнением, но приоткрыл! А теперь принц жаждал увидеть ещё больше. Он был так счастлив оттого, что Учитель обещал «всё объяснить»!
Пусть говорить о своём особенном волнении ученик не имел права — Учитель ясно дал это понять — но всё же четырнадцатилетний принц надеялся, что Учитель не только объяснит. «Он может гораздо больше, но не хочет, — решил Мехмед. — Ничего. Со временем захочет. Я заслужу. Я добьюсь».
Думая об этом, принц не боялся чужого осуждения. С тех пор, как он лишился султанского титула и снова сделался принцем, все вокруг только и делали, что не одобряли поведение неудавшегося султана. Мехмед полагал, что терять в глазах окружающих ему совершенно нечего — всё уже потеряно, и хуже не станет, потому что хуже некуда. Вот почему он был так смел и так открыт, и вот почему слова Учителя о недопустимости совращения невинных, сказанные гневным шёпотом, вызвали у принца лишь изумление, а не страх оказаться в положении, когда стыдишься показаться людям на глаза.
Мехмеда и так постоянно стыдили, поэтому он утратил способность стыдиться. Разве что стыдился перед Учителем за свои ошибки в греческих фразах, а вот стыдиться свих чувств к Учителю не мог.
Наверное, Мехмед даже не побоялся бы заявить во всеуслышание, что любит Учителя так, как никого и никогда не любил, но ещё до своей первой встречи с Ним получил от жизни горький урок и хорошо всё усвоил. Принц до сих пор корил себя за то, что нечаянно стал причиной смерти одного молодого дервиша, которого казнили по приказу великого визира. А ведь казнили почти ни за что — за то, что дервиш читал Мехмеду недозволительные стихи.
Мехмеду тогда было тринадцать лет, и он являлся султаном, но, даже называясь так, не смог спасти того дервиша, своей волей отменить казнь. «Зачем я удерживал его в моих покоях так долго? — думал принц даже теперь, спустя год после тех событий, и стискивал зубы от злости и досады. — Зачем я не замечал тревожных знаков? Если бы я велел ему уйти раньше, возможно, его бы не схватили люди Халила-паши».