Оранжевая смута

– Боюсь, что поздно уже. Могут возникнуть подозрения, что я маскируюсь, хочу скрыть свое москальское происхождение. А это еще хуже. Могут изгнать из фракции, и мы окажемся на мели. Свои откажутся, чужие не примут, что тогда делать?

– Может, переметнемся к москалям, а что? Такого олато-ра возьмут, ить в России только Троцкий был таким олатором, как ты.

– Троцкий жид, а я щирый украинец. Отец, правда, подпортил мою национальность. Но родителей не выбирают. И лидер нации это должен знать, но, видать, Борис Поросюк его подзуживает, боится, как бы я не стал его конкурентом при получении должности министра иностранных дел.

– А ты вынеси этот вопрос на обсуждение в Верховную Раду. Ты ни в чем не виноват, – сказала Одарка.

– Я уже думал об этом. Если бы не Бенедикт Тянивяму, не Пинзденик, не Поросюк и прочие арийцы украинской нации. Даже наш будущий президент у них под пятой в вопросах национального вопроса. Правда, я до сих пор не разобрался, кто кем руководит в национальном вопросе.

– Тогда к москалям: они нас любят, и мы их полюбим, – предложила Одарка.

– Это невозможно. Как писал Шевченко? Кохайтеся чернобрыви, та не с москалями… Я останусь щирим украинцем, я докажу это всяким Пинзденикам. Если наши политики, мои коллеги, не могут оценить мои заслуги, то это сделают потомки, я в этом уверен. Памятник мне воздвигнут на месте Богдана Хмельницкого, продавшего Украину москалям.

– Дай-то Бог, – сказала Одарка, обнимая мужа. – Я, может, дождусь такого счастливого момента.

– Если меня здесь не поймут, я попрошусь во Львов губернатором. Виктор Писоевич меня с удовольствием назначит. Иногда мне приходит мысль в голову, что они меня побаиваются и сам Виктор Писоевич в первую очередь.

– А почему так?

– Видишь ли, всякий руководитель не терпит людей умнее себя, талантливее себя.

– Да, это верно, – согласилась Одарка. – Я, когда ты выступаешь в Верховной Раде, думаю: никто так красиво, никто так правдиво и убедительно не говорит, как ты. Даже твои противники слушают, уши развесив. А твои единомышленники просто завидуют тебе, у них так не получается: Дьяволивский из Львова шамкает и брызжет слюной, Пердушенко слишком громко кричит и бьет кулаком по трибуне, наводя на слушателей страх, Тянивяму плохо выговаривает слова, а Школь-Ноль переливает из пустого в порожнее. Прицепился к Яндиковичу за то, что тот майор, и долдонил целый час об этом. Да пущай хоть енерал, какая разница, лишь бы мы победили, правда, дорогой?

– Истинная правда. Я когда выступаю, стараюсь не в бровь, а в глаз.

Одарка допивала третий бокал шампанского, а он еще и рюмку не опрокинул: знал за собой слабость. Если переберет, станет негодным как мужчина и Одарка будет всю ночь плакать, утверждая, что он разлюбил ее совсем.

16

Юрий Анатольевич проснулся в пять утра и тут же обнаружил, что пижама влажная и следы этой влаги расположились небольшими кружочками на простыне. Это бы еще ничего, но тут же он прислушался к биению сердца, а оно колотилось, будто он только что трусцой преодолел трехкилометровое расстояние и приблизился к финишу. Правый бок онемел, и по телу бегали мурашки. Но он обрадовался, что проснулся и перед ним возник реальный мир, а не тот, в котором он пребывал во сне. А сон был такой яркий, но такой дурной, а точнее ужасный – не выразить словами. Он куда-то бежал с группой вооруженных людей, своих единомышленников-бандеровцев, через леса и болота в погоне за москалями до тех пор, пока сами не попали в подземелье. Их туда заманили москали своей хитростью и изворотливостью. К тому же один москаль без усов погрозил ему пальцем и громко произнес: своих предаешь? Но из этого подземелья, в котором шипели змеи, был выход, поскольку москали словно испарились – никто не сделал ни одного ответного выстрела, никто не произнес: братцы, не убивайте, мы ваши братья, давайте прекратим, наконец, вражду. Все единомышленники Юрия Анатольевича палили из всех охотничьих ружей и даже из автоматов, а потом стрельба прекратилась. Только один депутат Верховной Рады из Львова Дьяволивский оказался рядом со связанными руками, без штанов и с оторванным членом, который, очевидно, москали сунули ему в пасть, потому что он только мычал.

– Выплюнь эту гадость! – закричал Курвамазин. – Что с нами, где мы?

Дьяволивский снова стал мычать, а потом начертил на стене кровью, сочившейся из пальца: незалежность! И тут же исчез. Юрия Анатольевича обуял страх. К тому же он услышал шипение змей. Одна змея уже начала ползти по спине, а шипение усиливалось по мере того, как она приближалась к уху.

– Помогите! Спасите!

Только тогда Одарка, не порывая со сном, толкнула его локтем в печенку, и он проснулся. Некоторое время он верил, что москаль его ударил прикладом в область печени, потому что Одарка продолжала храпеть как ни в чем не бывало. Но потом все же, по мере того как реальный мир начал проникать в его сознание, он пришел к выводу, что никаких москалей нет и не могло быть, а удар в печень он получил сам: при повороте ударился об острый локоть Одарки.

– Ах ты, Господи Боже, экий страшный сон ты мне послал. Нет ли здесь какого тайного предзнаменования? Конечно, я понимаю, что великим людям часто снятся дурные сны. Но… москали все же бежали от нас, мы их преследовали. Но почему мои единомышленники – львовяне и депутаты из Галичины – исчезли? Остался один бедный Дьяволивский с членом во рту, но и он исчез, растворился во мгле. А потом эти змеи… Змеи, рожи. Рожа ты, рожа, красавица рожа, дорогая рожа, я тебя изнуряю, я тебя изгоняю… из ретивого сердца, из легких, печени, из белых грудей, из кости, из жилья, из ясных очей.

Юрий Анатольевич бросился в комнату к книжным стеллажам и нашел сонник, быстро разобрал значение слов «змея» и «рожа» и ужаснулся: змея – коварство, предательство; рожа – тяжелая болезнь, не только телесная, но и духовная, в первую очередь духовная.

Все сходится, решил он, холодея. Болезнь я уже получил, и довольно давно. Искупался в холодном Днепре ранней весной и схватил… простатит, который привел к аденоме. Теперь у меня аденома. А от аденомы нестоиха. Он порылся в библиотеке и нашел сборник заклинаний, в том числе и от нестоихи, и с превеликим удовольствием, стоя на коленях, запричитал: «Встану я, раб Божий… благословясь, и пойду перекрестясь, в чистое поле, под красное солнце, под млад светел месяц, под частые звезды, мимо Волотовы кости могила. Как Волотовы кости не дрогнут, не гнутся, не ломятся, так бы у меня, раба Божьего Юрия, фирс не гнулся, не ломался против женской плоти. Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, аминь. Господи, благослови, Господи, прости, Господи, помози! Как у стоячей бутылки горлышко завсегда стоит прямо и бодро, так бы у меня, раба Божьего Юрия, фирс завсегда стоял на плоть женскую, и во всякое время для любви и для похоти телесные, аминь, аминь, аминь!»

Никто в Верховной Раде не знает об этом. И не узнает никогда. А что касается предательства, то их уже было неисчислимое количество. Депутат Пердушенко предал меня? Предал. Мы с ним вместе бизнесом занимались, я мог бы быть богатым человеком, но ведь он, Пердушенко, все сгреб под себя, у него сотни миллионов в зарубежных банках, а у меня кукиш. Я по существу нищий человек, живу только на депутатскую зарплату и больше ничего. Иногда, правда, будущий президент подбрасывает да высокие должности обещает. Скорее бы уж эти выборы прошли.

Последняя мысль, мысль о выборах, за которыми последует назначение на высокую должность, немного согрела его мятущуюся душу, он даже начал варить кофе на кухне, но змеи, явившиеся во сне, не давали покоя. Ведь змея это коварство, предательство. Кто его предаст в очередной раз? Неужели Дьяволивский? Хитрая бестия. Должно быть, Вопиющенко ему тоже должность обещает после победы на выборах. Дьяволивский, правда, реже выступает с речами, чем он, но речи Дьяволивского более, так сказать, соленые, перченые, что ли, в них больше злобы и непримиримости к москалям. Если он станет премьером – беда. Он всех россиян, проживающих на Украине, вырежет, сгноит или отправит в тюрьмы. А их немало, около десяти миллионов. Но это же война. Все в нем бурлило, все негодовало, только фирс висел ливерной колбасой и не проявлял признаков жизни.