Белорусы: нация Пограничья

В восстании 1863 г. белорусский язык впервые был использован в политической борьбе как средство пропаганды. Причем как повстанцами, так и правительством. Символической фигурой в белорусской исторической мифологии стал один из руководителей восстания в Беларуси и Литве Константин Калиновский, который был яркой и незаурядной личностью. Калиновский от имени некоего «Яськи госпадаря из-под Вильно» издает на белорусском языке повстанческий пропагандистский листок «Мужицкая правда», адресованный белорусским крестьянам. В тексте «Мужицкой правды» белорусская национальная проблематика не артикулировалась, как не использовался и этноним белорусы. Уже только в «Листах из-под виселицы», переданных Калиновским на волю из тюрьмы, Ясько-госпадарь пишет, что желает, «чтобы знал Божий мир, как мужики белорусы смотрят на москалей и польское восстание» [134]. В этом же послании Калиновский утверждал, что «москали» «там, где жили поляки, литовцы и белорусы, заводят московские школы, а в этих школах учат по-московски, где не услышишь и слова по-польски, по-литовски да и по-белорусски, как того желает народ» [135].

В повстанческой газете «Голос из Литвы» говорилось, например, о языковой проблеме: «Москва преследует языки польский, белорусский, малорусский, литовский и навязывает московский; мы хотим, чтобы каждый язык развивался в соответствии с собственной жизненной силой: и литовский, и белорусский, и малорусский, и польский» [136].

Историки дискутируют относительно авторства «Пісьма ад Яські — гаспадара з-пад Вільні да мужыкоў зямлі польскай», в котором автор обращается к белорусским крестьянам: «... что же мы детюки, сидеть будем? Мы, что живем на земле польской, что едим хлеб польский, мы, поляки с веков вечных» [137]. Многие белорусские авторы сомневались в авторстве Калиновского на том основании, что на этом письме стояла печать варшавской типографии. В то же время польский исследователь Р. Радик утверждает, что процитированные выше слова Яськи не противоречат принципиально другим номерам «Мужицкай правды» [138]. Существующие источники не позволяют достаточно убедительно реконструировать национальную самоидентификацю К. Калиновского. Скорее всего, он являлся достаточно типичным «Gente Lituane, natione Polonus». Некоторые соратники обвиняли его в «литовском сепаратизме». Под Литвой К. Калиновский понимал пространство былого ВКЛ. Это достаточно четко проявляется в записке, написанной им уже во время следствия: «Россия хочет полного с собою слияния Литвы для доставления счастья здешнему народу <...> Кто полагает, что Россия легкую в этом будет иметь задачу, тот судит поверхностно, тот себя обманывает. Сеть, обхватывающая нас во всех классах и соединяющая с Польшею, имеет столько оснований в традициях и даже предрассудках, что распутать ее, уничтожить и воссоздать что-либо новое составляет вековой систематический и разумный труд <...> Пока Правительство не приобретет сочувствия в действительно образованном классе здешняго населения, до тех пор слово России не найдет отголоска в сердце литовцев» [139]. Важно, что Литва выступает здесь не как часть Польши, а как край, соединенный с Польшей вековыми связями. Возможно, что уже в ходе восстания произошла эволюция взглядов К. Калиновского, как и многих других представителей белорусского дворянства. Несомненно, не мог не повлиять на них тот факт, что крестьянство Беларуси поддержало скорее имперскую власть, чем повстанцев.

В этом плане показательным является пример крупного землевладельца Минской губернии Евстафия Прушинского. Во время восстания он сохранил лояльность к российской власти и стал губернским предводителем дворянства. Прушинскому даже разрешалось в обход действующего закона приобретать новые земельные владения. Во время восстания правительственные власти заставляли помещиков подписывать верноподданические адреса на имя императора. Евстафий Прушинский в сентябре 1863 г. составил такой адрес на белорусском языке. Чиновник канцелярии виленского генерал-губернатора Масолов посчитал, что это не что иное, как проявление хитрости поляков, которые согласны на все, лишь бы не называться русскими [140].

Другим интересным примером в этом плане является помещик Витебской губернии Войнислав Савич-Заблоцкий. В письмах к известному украинскому национальному деятелю Михаилу Драгаманову Савич-Заблоцкий писал о белорусах: «...а народ гэты сваю думку мае: не лях ён та i не маскаль, ён рускі — мяжа сярод ix!». Единственным правильным выбором для дворянства Беларуси Савич-Заблоцкий считал возвращение к языку предков: «... i даўненька пара б была, штобы мы ўсе, крывіцкіх зямель пасядзіцелі, мы, былой польскай Рэчы Паспалітай абывацелі беларускія, да сваявіцы вярнуліся та i гукаці па-дзядоўску з сабой мовай мужыцкай, халопскай гэтай нашай пачалі (...)» [141]. Впрочем, в среде местного дворянства эта позиция была интерпретирована как измена польскому делу, и В. Савич-Заблоцкий был подвергнут бойкоту.

Знаковым событием в развитии белорусского национального движения стало издание Францишеком Богушевичем в 1891 г. в зарубежном Кракове поэтического сборника «Dudka białaruskaja Macieja Buraczka». В предисловии к этому сборнику впервые в истории была сформулирована белорусская национальная идея на белорусском языке. Ф. Богушевич адресовал свой сборник в первую очередь крестьянам, которых призывает не отрекаться от родного белорусского языка. Таким образом, для Богушевича именно язык выступает главным маркером белорусской национальной принадлежности. Сложно сказать, можно ли самого Богушевича считать белорусским националистом. Он принадлежал к польскоязычной шляхетской среде, принимал участие в развитии нелегального польского образования. Возможно, что его самосознание в большей степени соответствовало формуле «Gente Lituane, natione Polonus». Но несомненно и то, что как поэт и прозаик Богушевич смог реализовать себя только благодаря белорусскому языку.

На следующий год после «Белорусской дудки» Ф. Богушевича во Львове был издан перевод на белорусский язык «Пан Тадэуш» Адама Мицкевича в переводе на белорусский язык землевладельца Минской губернии Александра Ельского [142]. Сам Ельский имел несомненно польское самосознание, о чем многократно писал, но с большой симпатией относился к белорусской народной культуре, создал много литературных текстов на белорусском языке и высказал уверенность в его литературном будущем. Ельский принадлежал к числу тех представителей местной интеллигенции, которые считали поддержку белорусского национального возрождения своим долгом и вкладом в борьбу с ненавистной Российской империей, которая проводила политику русификации белорусского крестьянства.

Таким образом, на рубеже ХІХ-ХХ вв. представители шляхты продолжали играть большую роль в популяризации белорусской национальной идеи. Но среди самой шляхты людей с белорусской национальной самоидентификацией было относительно мало. Хотя по данным переписи 1897 г. почти 52% дворянства Беларуси назвали родным языком белорусский [143], не следует автоматически отождествлять этот факт с национальной самоидентификацией. Большинство шляхты считали себя поляками, гордились своей принадлежностью к католическому исповеданию и польской культуре. Такая стратегия помогала сохранять корпоративную солидарность, отстаивать свое привилегированное положение в местном обществе, которому угрожала новая интеллигенция крестьянского происхождения и западнорусской ориентации. Те же представители шляхты, кто выбирал белорусское самосознание, воспринимались в своей среде скорее как чудаки. Но именно эти «чудаки» сыграли исключительно важную роль в становлении белорусского национального движения в начале XX в., среди лидеров которого видим Вацлава Ивановского, братьев Ивана и Антона Луцкевичей, Вацлава Ластовского, Казимира Костровицкого и других представителей шляхетского сословия. Здесь следует отметить, что на рубеже ХІХ-ХХ вв. дворянство как сословная группа феодального общества все более размывалось, пополняя ряды чиновничества, предпринимателей и в особенности интеллигенции и людей так называемых свободных профессий. Если в первой половине XIX в. типичные белорусские дворяне — это помещики, управляющие их поместьями и околичная шляхта, занимающиеся прежде всего сельским хозяйством, то в конце XIX ст. их потомки — банковские клерки, адвокаты, врачи, ученые. Правда, значительная часть бывшей мелкой шляхты уже мало чем отличалась от крестьянства. Социальные позиции поместного дворянства также постепенно, но неуклонно ослабевали. Родовитой аристократии, которая крепко держалась давних традиций, а также была склонной к космополитизму, этно-языковая модель нации не особенно нравилась, поскольку в условиях этно-конфессионального Пограничья заключала в себе потенциальную опасность вооруженных конфликтов. В этой среде определеннуюпопулярность приобрела краевая идея, которая предусматривала сохранение политической и культурной автономии исторической Литвы или бывшего Великого Княжества Литовского как полиэтнического края. Выходец из среды поместной шляхты Михал Павликовский вспоминал: «Минские поляки, осознавая традицию Речи Посполитой обоих народов, называли себя перед Первой мировой войной литвинами в отличие от жителей Польского Королевства, или короняжей» [144]. Околичная шляхта отличалась польским патриотизмом: «Говорила особым польским языком, каким говорили во времена молодости Мицкевича. Оберегала свою польскость и была очень патриотична» [145]. В то же время, как отмечает Павликовский, среди деклассированного поместного дворянства и польской интеллигенции Минска все более набирал силу польский шовинизм в «эндецкой» (от названия «национальных демократов», одной из главных политических сил в польском национальном движении того времени) версии [146]. Сам Михал Павликовский к «эндэцкой» идеологии относился резко отрицательно и утверждал, что подобное отношение разделяло большинство поместной шляхты Минщины: «Двор "гражданский" был, как правило, благожелательно настроен по отношению к белорусчине. С крестьянами говорили по-белорусски. Хорошее владение белорусским было как бы своеобразным стилем. Поддержка белорусского языка, фольклора и обычаев считалась единственным успешным, а также легальным способом борьбы с русификацией. Высмеивались одинаково как русизмы, так и полонизмы. Дворы, которые под влиянием принесенной с запада эндэцкой заразы пытались полонизовать белорусов, были очень немногочисленны» [147]. Известная писательница Мария Чапская происходила из помещичьей семьи, которая считала своим долгом полонизацию белорусскоязычной службы: «Чем был наш край Беларусь, как не частью Великого Княжества Литовского, на протяжении четырех веков с Польшей соединенный, захваченный Россией? О пробуждении национального сознания белорусов ничего тогда мы не знали. Нужно было выбирать между Польшей и Россией, и не сомневались мы, что край наш должен вернуться к Польше, Польше независимой в давних, до разделов, границах. Поэтому нужно было укреплять в польскости нашу службу, католическую и польскую по происхождению, утверждая в ней польскость, — так считали мы» [148]. С этой целью в семье Чапских службе показывали с помощью видеопроектора картинки Кракова, Вавеля, читали «Оборону Ченстохова».

134

Каліноўскі Кастусь. За нашую вольнасць. Творы, дакументы / уклад. Г. Кісялёў. Мінск, 1994. С. 40 (каб знаў свет Божы.як мужыкі Беларусь! глядзяць на маскалёў i паўстанне польскае).

135

Там жа (там, дзе жылі палякі, літоўцы i беларусы, заводзяць маскоўскія школы, а ў гэтых школах вучаць па-маскоўску, дзе ніколі не пачуеш i слова па-польску, па-літоўску да i па-беларуску, як народ таго хоча).

136

Каліноўскі Кастусь. За нашую вольнасць. Творы, дакументы. С. 75.

137

Там жа. С. 242 (...чы ж мы дзецюкі, сідзець будзем? мы, што жывем на зямлі Польскай, што ямо хлеб Польскі, мы, Палякі з векаў вечных).

138

Radzik R. Między zbiorowością etniczną a wspólnotą narodową ... S. 232.

139

Каліноўскі К. За нашую вольнасць... С. 145.

140

Масолов А.Н. Виленские очерки 1863-1865 гг. Муравьевское время // Русская старина. 1883. Т. 40. С. 585.

141

Беларуская літаратура XIX ст. Хрэстаматыя. Вучэбны дапаможнік для студэнтаў філалагічных спецыяльнасцей / Склад. А.А. Лойка i В.П. Рагойша. 2-е выданне.Мінск, 1988. С. 312.

142

Pan Tadeusz, poemat. Pierałażyu z polskaho na bielaruski jazyk A. Jelski. Lwów, 1893.

143

Энцыклапедыя гісторыі Беларусі. Т. 3.1996. С. 216.

144

Pawlikowski Michał К. Mińszczyzna // Pamiętnik Wileński. Londyn, 1972. S. 293. (Polacy mińscy, świadomi tradycji RP Obojga Narodów, nazywali siebie przed pierwszą wojną światową Litwinami w odróżnieniu do mieszkańców Królewstwa Polskiego, czyli koroniaży.)

145

Jbid. S. 294 (...mówiła osobliwym językiem polskim, takim językiem, jakim mówiono za czasów młodości Mickiewicza. Strzegła swej polskiści i była bardzo patriotyczna).

146

Jbid. S. 299.

147

Jbid. S. 301. (Dwór "obywatelski" był z reguły przychylny białorusczyźnie. Z chłopem rozmawiało się po białorusku. Poprawne i pły

148

Czapska М. Europa w rodzinie. Czas odmieniony. Kraków, 2004. S. 228 (Czym był nasz kraj rodzi