Прииск «Безымянный»

Всю ночь Иван не сомкнул глаз. Нужно было поддерживать огонь, дежурить возле раненых. Почти все они бредили во сне, а бортрадист громко кричал. В бреду он звал какую-то медсестру Раю, которую умолял, чтобы она его вынесла с поля боя. Иногда он приходил в себя и просил воды. На этот случай у Ивана стояло ведро кипятка на костре. Эту же воду он пил сам, утоляя жажду и согреваясь от холода. Ночью снег прекратился, резко похолодало. По словам Сенькина, было около 30 градусов мороза.

Утром пилот снова провёл собрание. По его сообщению о случившейся катастрофе должны были знать даже в Москве, поэтому их будут искать и непременно найдут. Только для этого надо находиться на месте катастрофы. Весь вопрос заключался во времени: продуктов при самой строгой экономии могло хватить всего на пять дней, топливо для костра могло закончиться уже на следующий день. По решению собрания, стали ждать помощь. В их положении трудно было принять какое-либо другое решение: за ранеными требовался постоянный уход. Но Ивана не покидала мысль о том, что надо спускаться вниз.

— Там теплее и, в конце концов, есть дрова, — говорил он пилоту, — а главное, — где-то должна быть река, по которой можно сплавиться вниз по течению. Там должны быть люди…

Он попросил у Сенькина карту, но тот отказал.

— Не могу, она секретная.

— Ну и что? — с вызовом ответил Иван. — Я только посмотрю, где мы находимся.

Будто извиняясь, пилот тихо произнёс:

— Пойми меня правильно, я дал подписку о неразглашении государственной тайны. Если узнают, меня лишат допуска к секретным материалам, а без допуска я никто — придётся уходить с работы.

— Да кто узнает? Здесь же все свои.

— Ты ошибаешься, первым меня заложит чекист. Сдаст с потрохами за милую душу — такая у него работа. Для этого он сюда и приставлен.

С трудом Иван его уговорил. На штурманской карте он увидел гриф «Секретно», подтверждавший слова пилота. В месте падения их самолёта, которое показал Сенькин, стояла абсолютная отметка 1997. Такова была высота горы, на склоне которой они находились. Вокруг стояли горы пониже, и только на севере и северо-западе вершины некоторых гор превышали две тысячи метров над уровнем моря. Внизу, примерно в восемнадцати километрах от них, как подсчитал Иван, петляла горная река со странным названием Бурхала, по которой можно было сплавиться. Но чтобы до неё дойти, надо было подняться на перевал и переправиться через небольшую речку. А до ближайшего населенного пункта напрямую было больше ста километров, по реке получалось в два раза больше. Преодолеть такой сложный путь могли только здоровые люди. Таковых среди них не было.

Вечером умер бортрадист. Весь день он стонал, но на помощь никого уже не звал. Да никто помочь ему и не мог. На следующее утро не стало пассажира Романова, потерявшего много крови. Теперь их осталось шесть человек, и двое из них не могли передвигаться. Судя по небу, затянутому плотными низко висящими облаками, улучшения погоды не предвиделось. Срочно надо было принимать какое-то решение. Увидев, что наступил критический момент, Иван предложил свой план.

Собрав все продукты и необходимое снаряжение, вышли, как только рассвело. Раненых погрузили на волокуши, которые смастерили из обшивки самолёта. Снега было почти по пояс, поэтому пришлось по очереди торить тропу. Потом по ней шли остальные и тащили тяжелые волокуши.

Было сырое утро, временам сыпал снег, закрывая ближайшие горы. Из-под снега кое-где торчали лохматые зелёные ветки, потом пошли редкие кусты кедрового стланика, а вскоре начались сплошные стланиковые заросли. Все пространство, насколько хватало взгляда, заросло высокими зелёными кустами. Первым остановился Сенькин, шедший впереди. Пробираться сквозь заросли стало невозможно, пришлось браться за топор и по очереди прорубать тропу.

Оказалось, что рубить могут только Свиридов и Иван. Майор и Сенькин от усталости и полученных ран еле держались на ногах. На каждом привале майор лежал пластом, и о том, чтобы он рубил ветки, не могло быть и речи. Зато Сенькин крепился, как мог, стараясь не показывать вида, как ему тяжело. При каждом взмахе топора пилот думал, что он последний.

Спуск забирал последние силы. Путники падали и подолгу лежали на снегу, но потом вставали и шли опять. Чем ниже спускались к долине реки, тем меньше становилось снега. Вскоре стланик сменили чахлые лиственницы, кое-где попадались ели. Неожиданно снег кончился, под ногами застучали камни, началась мокрая каменная осыпь. Камни сползали вниз, увлекая за собой людей. Только они приспособились, начались курумы с громадными валунами. Кое-где по ним пришлось ползти, пока не попали на очередную осыпь.

Из жердей Иван и Сенькин смастерили носилки, на них переложили раненых. У Лемковича были сломаны ребра и, по-видимому, пострадал позвоночник. Временами он терял сознание и постоянно бредил. Васильеву тряска тоже была противопоказана. Кроме перелома обеих ног и руки, он получил серьёзное сотрясение мозга. Не легче было и тем, кто их нёс. Больше всех досталось Ивану. Поначалу казалось немыслимым, чтобы нести носилки со сломанной рукой, но деваться было некуда, и он влез в упряжку. Правой рукой Иван держал одну ручку носилок, вторую — привязывал к висевшему на шее ремню. При каждом резком движении пронизывало всё тело, от нестерпимой боли бросало в жар. Через каждые 50 шагов все, как по команде, останавливались и, поставив носилки, от изнёможения падали на камни.

Вечерело, на горы опускалась ночь. Снизу потянуло холодом.

— Ещё чуть-чуть, и мы останавливаемся на ночёвку, — подбадривал всех пилот. — Потерпите, — говорил он обессиленным раненым.

В первый день прошли немного, зато спустились в крутой распадок, по которому протекал горный ручей. Измотанные, еле державшиеся на ногах все, как по команде, упали возле ключа и стали жадно пить. Вода казалась такой вкусной, какой они не пили никогда. Никакая ключевая или даже минеральная не шла в сравнение с этой, утолившей нестерпимую жажду. От холода у Ивана заныли зубы, но он всё набирал полные горсти и пил, а Свиридов окунул голову в ручей и, когда не хватало воздуха, с шумом выныривал. После «водопоя» сразу захотелось есть.

Первый раз за последние дни разожгли большой костёр. Пламя устремилось ввысь, освещая стоянку и притихших людей. Как только согрелись, Сенькин повесил над огнём котелок. В ожидании ужина стали сушить одежду, время от времени отодвигая её от лизавшего пламени. В просветах туч сияли звёзды, бесконечное множество ярких светящихся точек было разбросано по всему небосводу, создавая сказочную картину, глядя на которую мечталось о вечном.

Главной надеждой на спасение от голода были макароны, оказавшиеся в чьём-то багаже. Но они, как весенний снег, таяли прямо на глазах. Наломав лапника, легли под открытым небом. Ночью ветер сменил направление, пошёл моросящий дождь. Иван встал, раскочегарил костёр и до рассвета просидел возле огня.

На третий день пути подошли к крутому хребту. Впереди стояли горы, через которые предстояло перевалить. К перевалу вела звериная тропа, петлявшая вдоль шумного ручья, который скатывался сверху, куда они шли. Снизу было видно, что ручей раздваивается на два рукава. Иван повёл по перемычке, где был более пологий склон. С каждым шагом носилки с ранеными казались намного тяжелее, чем были вначале, а временами даже неподъёмными. У Лемковича поднялся жар, от боли он стонал и всё время бредил. Васильев, как мог, крепился, но чувствовалось, его покидают последние силы и вот-вот он потеряет сознание и провалится в бездну.

Шли тяжело и очень медленно. Теперь путники останавливались и отдыхали через каждые пятнадцать шагов. Внизу бежал ручей, вдали синели горы, а впереди стояла неприступная стена. Набегавший ветерок охлаждал разгорячённые тела, приносил терпкий запах багульника, зеленевшего в узких ложбинках. Вскоре лес стал редеть, впереди показалась вершина горы, между которой лежала перевальная седловина. Остановились передохнуть, и тут майор отказался вставать.