Смытые волной

Но накануне вечером пришел стариковский анализ, который потряс всех. Вовсе не от дизентерии улетел он в небеса на встречу с богом, а от холеры, в его кале нашли ее вибрион. Откуда она, сучка, объявилась? Когда мы жили на Коганке, окна нашей кухни выходили к сараям, а те, в свою очередь, служили забором с детским отделением инфекционки. Сколько нас, детей, ни ругали, ни лупили, но, как только мы вырывались на свободу, ноги сами несли нас туда, поглазеть на маленьких пациентов, которые, словно мухи, облепляли большие окна, уткнувшись в стекло носами. Мы кричали им, бесились, прыгали, чтобы как-то подбодрить, а они печально наблюдали за нами, без всяких эмоций. Я туда еще ходила со своей подругой-одноклассницей, она жила в больничном подвале вместе с мамой, медсестрой, кроме них там еще жили несколько семей.

– Жанна, что случилось? Ленька опять набедокурил? – встревоженно спросила бабка, опасаясь, что в ответ услышит об очередном сыновьем фокусе.

– Фрося записку передала, так и так, из больницы не отпускают, ничего не объясняют, чтобы я срочно ехала к ней домой. Она поставила на ночь опару для самогонки, полную выварку, да поближе к окну, чтобы та как следует заиграла на солнце.

Жанночка, вся красная, потная, перепуганная, жадными глотками пила кипяченую воду, которую ей принесла бабка, приговаривая, чтобы успокоилась, и продолжала:

– Что там делалось, ужас! Вся эта квашня поползла по квартире, через марлю на окне поперло. Вот это номер, чтоб я помер. Засрало всю кухню, стены в коридоре. Она на пятом живет, под самой крышей, так даже на парадной воняет. Еле все отмыла. Окна оставила открытыми, чтобы проветрилось, хоть бы соседи не настучали про самогонку. Затаскают же.

Жанна оставила ключи и попросила, чтобы я, как вернусь с работы, сбегала к Фросе на квартиру и посмотрела, что к чему, поскольку неизвестно, когда она вернется. Уже на выходе, когда бабка закрывала за ней дверь, Жанна встрепенулась:

– Ой, ну и дура я, чуть не забыла. Ночью всю милицию по тревоге подняли, Ленька даже форму нацепил по приказу, машину за ним послали, но он не стал дожидаться, бегом рванул. Успел шепнуть лишь, чтобы Анька побольше хлорки со станции притащила и фрукты, будь они неладные, перестали жрать. Что случилось?

– Неужто холера? – пыталась догадаться бабка. – Из-за обычной срачки милицию не поднимут. Надо же, я только вчера, не помню уже почему, об этой заразе девкам рассказывала. А, вспомнила, сколько эпидемий разных в Одессе было, холера – самая страшная. Они в смех, что я с ума спятила, в наше время какая эпидемия. Им все шуточки. Ладно, иди, Ольге я скажу, забежит к Фроське, потом к вам, может, что нового узнаете.

Я еще не успела переступить порог, как бабка оглушила меня всеми этими новостями. Я схватила ключи и помчалась к Фросе, на ходу глотая бутерброд с сыром, который сунула мне заботливая и любимая моя старушенция. Слава богу, все тихо, соседского шума не слышно, запах еще окончательно не выветривался, но окно на всякий случай захлопнула, все-таки ночь приближалась, а воров в Одессе еще не всех переловили. Пусть даже квартира на пятом этаже, они умудряются с крыши проникать, Леня сколько историй рассказывает, Толстому хватило бы еще на несколько книг.

Жанна огорошила меня не меньше, чем бабка. Ленька на минутку в обед заехал, чтобы наскоро помыться и переодеть белье. Их медики тщательно проверяли, все отделение, прямо через задницу. Кушать не стал, некогда, опять помчался. Сказал лишь, что тот дед, что скончался в Херсонской, был сторожем полей орошения в совхозе. Как он умудрился подцепить холеру? Теперь в больнице такое делается. Оцеплена вся, а не только инфекционный корпус. Весь персонал одели в противочумные комбинезоны.

– Больше ничего не сказал, никто ничего не знает, – от волнения Жанна уронила на пол чашку, и она разлетелась на осколки по всей кухне. – Достается же бедной Фроське, только мужа схоронила, на работу эту чертову устроилась. Позарилась на повышенную ставку, пенсию надо же заработать – и попала.

Жанна о Фроське, а мне стало буквально дурно. Машина с абрикосами, из-за которых на Фаинкиных детей напала дресня, была как раз из этого совхоза.

По городу мгновенно разнеслись слухи, больше всего боялись паники. Больные стали поступать из разных районов. Холерный вибрион обнаружили в морской воде в Лузановке. Отдыхающие рванули на вокзалы, в аэропорт. Старожилы вспоминают, так было осенью сорок первого: люди штурмовали поезда, отдавали все деньги, лишь бы вырваться из приговоренного города.

Утром нас всех собрали у директора на совещание по поводу возникших кишечных заболеваний ОКЗ и мерах по недопустимости умалчивания первых признаков: тошноты, рвоты, жидкого стула и температуры. В конторе обвязали все ручки дверей бинтами, каждые два часа их смачивали жидким раствором хлорки. В туалетах вывесили железные умывальники с этой жутко пахнущей густой белой массой. От вони кружилась голова. Никто не ел свежие фрукты и овощи – все варили.

Еще несколько дней наша продукция поступала свободно, потом начались перебои, но кормить людей надо было. Сомкнутое кольцо военных отделило Одессу от области. Заработали перевалочные пункты, где товар, предназначенный для города, перегружался с областных машин на наши, базовские. Работу эту выполняли солдаты, мы лишь откомандировали им в помощь своих товароведов, молоденьких девчонок. В отделе кадров командировочные удостоверения им не выписывали, пока они не пройдут анализ на эмбриононосительство. Удовольствие не из приятных, мы в отделе уже испытали его. Девчонки, в основном все из общаги, бледные, толкались в коридоре, как приговоренные. Кадровик их подбадривал:

– Не дрейфьте, девчата, там же столько кавалеров и женихов будет у вас, целая армия! Повезет – за офицера замуж выскочите. Плохо, что ли – лейтенантская жена, а еще лучше – капитанская.

Нам в отдел принесли ящик «Ркацители», чтобы в обеденный перерыв выпивали по стакану для профилактики. Но это радости нам не прибавило. Почему-то все стали очень тихо разговаривать, так ведут себя обычно люди, когда в доме покойник. Тишину нарушил звонкий голос директорской секретарши:

– Девки, все, полный п…ц! Директору позвонили: над Одессой желтый флаг! Жесткие цены на всю жратву, даже на рынках. У вас что, вино? Так что ж вы сидите – наливайте! Алкаши говорят: пейте, как мы, и вас никакая холера не возьмет.

– Видно, тот совхозный сторож был примерным работником, ударником соцтруда и спиртное не употреблял, – Лилия Иосифовна ухмыльнулась и посмотрела на секретаршу поверх очков.

Никто не среагировал на ее тонкую шутку. Опрокинули, сморщившись от кислятины, по стакану «Ркацители» и разошлись по столам, уткнувшись снова в свои проклятые таблицы и сводки, которые сейчас мало кого волновали. Волнение было одно: как бы не заразиться.

Одесситы бегали смотреть на этот страшный флаг. В газеты поначалу просачивались крохи информации, но больше все же между собой, ухо в ухо: холера, карантин. Все пионерские лагеря, дома отдыха, санатории, даже поезда использовали под обсервационные пункты. Суда Черноморского пароходства, которых эпидемия захватила в одесском порту, красовались на рейде под желтыми флагами. Нам удлинили рабочий день еще на три часа, дотемна, впору было домой вообще не возвращаться. Каждый день мы раздвигали руками ягодицы, становясь для дежуривших на базе медиков в позу подобно букве «г». Хохмочки и анекдоты вызывали минутную улыбочку, но не более того. Юморной Одессе было не до смеха. Пробы брали сначала по пятьдесят человек в одну пробирку. Если вдруг в ней находили вибрион, который назвали «Эль тор серотин Огава», то анализ немедленно повторялся, только на этот раз круг сдающих в одну пробирку сужался до десяти человек. В общем, проверяли, пока не обнаружат предполагаемого «виновника торжества», которого под конвоем уводили на дальнейшее тщательное обследование в провизорский изолятор или специальные госпитали. Несчастье, кто был с этим человеком в контакте.