Страница 7 из 171
Не будь глаз солнечным, как мог бы он увидеть солнце? Истоки поэтики — в структуре личности поэта. Тихонов и сам был сродни древним скальдам, ушедшим в былину рунопевцам. Чувствуя романтическую необычность его натуры, о нем самом слагали легенды. Даже совсем недавно в одной из юбилейных статей было сказано, что Николай Семенович воевал революционным матросом на Балтике, чего в действительности не было…
Алый парус романтики влек Тихонова по безбрежному океану истории литературы. Пытливый интерес к проблемам художественного творчества с юных лет стал его всеобъемлющей страстью. «А с какой жадностью, любознательностью читал он вслух стихи самых разных поэтов всех времен! — вспоминал Николай Браун. — И как читал! Не читал, а открывал заново многое даже в том, что казалось уже известным. Это было какое-то своеобразное изучение поэзии, проникновение в нее»[18].
Действительно, стремясь постичь сущность творчества, Тихонов становится настоящим исследователем-аналитиком. Ему открыта литературная летопись всех времен и народов, он пишет о Руставели и Мицкевиче, о Навои и Низами, об Аветике Исаакяне и Коста Хетагурове. Разделенные сотней лет и тысячей километров Мирза Фатали Ахундов и Фаиз Ахмад Фаиз встречаются благодаря ему как братья.
Об одном только Пушкине Тихонов пишет многократно, по разным поводам, вновь и вновь возвращаясь к его творчеству, подходя к нему с разных сторон. То он говорит о «разумной краткости» великого поэта, когда все очень скупо, точно и держится не на метафорической живописности, а на огромном внутреннем напряжении. То он рассуждает о пушкинских традициях в советской поэзии, привлекая к разговору массу стихов, — тут Берггольц и Ахматова, Есенин и Пастернак, Асеев и Корнилов, Багрицкий и Заболоцкий, Луговской и Антокольский, Саянов и, конечно, Маяковский.
Интерес к Пушкину не был интересом академическим — в нем нашел конкретное выражение интерес Тихонова к классическому наследию, ставший характерной чертой его творческого облика. Уже в «Браге» определилась пушкинская традиция «всемирной отзывчивости». Профессор Н. Яковлев вспоминал, как при знакомстве с автором «Браги» у них завязался разговор о Пушкине. Литературовед был приятно удивлен, что его молодой собеседник оказался не только поклонником Пушкина, но и знатоком специальной литературы о нем[19]. Вульгарные социологи вслед за футуристами призывали сбросить Пушкина с парохода современности, а Тихонов видел в нем великого национального поэта. Вскоре по приглашению Тихонова профессор читал у него в квартире на Зверинской улице доклад «Пушкин и Кольридж».
Ощущение преемственности в использовании традиций русской классики крепло с годами. Так, несомненно воздействие на Тихонова творчества Лермонтова, в котором он еще подростком чувствовал наследника декабристов, борца и протестанта.
В 20-е годы в поэзии Тихонова появляется созвучный лермонтовскому образ паруса как символ романтической устремленности в будущее. В письме Тихонову в 1925 году М. Горький сопоставляет его с Лермонтовым. Позднее, анализируя поэму «Киров с нами», А. Толстой отмечал сходство автора «с его великим учителем Лермонтовым»[20].
Пушкин и Лермонтов — самые близкие Тихонову из его поэтических учителей. Но в его творческую биографию входят также имена А. Блока, К. Батюшкова, Е. Баратынского, на глубинную связь с которыми указывают уже эпиграфы к тихоновским книгам «Орда», «Брага», «Тень друга». Своими балладами Тихонов перекинул мост преемственности почти через весь XIX век. Одно из его стихотворений посвящено Некрасову. Тихоновский восторг перед природой Кавказа воскрешает в памяти пылкий образ А. Бестужева-Марлинского, стихи о Тбилиси заставляют вспомнить Я. Полонского.
Поэзия Тихонова — преемница не только собственно поэтических русских традиций. Множеством ассоциативных нитей она связана и с классической отечественной прозой, и вообще с историей русской общественной мысли. Гротескные образы «Поисков героя» восходят к петербургским фантасмагориям Гоголя. Кавказские струны Тихонова благодарно отозвались на апофеоз гор в «Казаках» Льва Толстого.
Уже своими первыми книгами поэзия Тихонова входит в контекст и мировой литературы, прежде всего англо-американской. Еще в юности поэту был созвучен Уитмен с его вселенским размахом и гуманистическим приятием мира. Ему близок как мастер балладного жанра Роберт Бёрнс — своим пониманием балладного стиля и опорой на разговорный язык. Немецкий исследователь находит сходство «Баллады о синем пакете» с шиллеровской «Порукой»[21].
В литературной практике большое значение имеет не только наследование традиций, но и полемика с ними. Еще в поэме «Сами» начался принципиальный спор Тихонова с Р. Киплингом, талантливым бардом британского колониализма. Отзвуки этого спора находим в целом ряде стихотворений — «Интервенция на севере», «Англия», «Афганская баллада», «Индия в Москве», «Лоуренс». Советский поэт не принимал киплинговского противопоставления Запада и Востока, вскрывая социальные пружины исторического развития, показывая единство мира как содружества равноправных наций.
Вспоминая одну из своих первых фронтовых бессонных ночей 1939 года, Тихонов говорил, что он думал тогда о сложности нашего времени и о строгой ответственности перед ним. О том, что каждый поэт должен быть прежде всего гражданином и солдатом. Но он не должен забывать при этом о всем богатстве культуры человечества, должен чувствовать себя наследником ее. Эта идейно-эстетическая программа была воплощена в жизни и деятельности самого Тихонова. Талант дал ему лишь исходную точку опоры. На ней возникла интереснейшая фигура русской и мировой литературы.
В 30-е годы Тихонов занимает достойное место среди прогрессивных писателей мира, борцов против фашизма (Р. Роллан, И. Бехер, Г. Манн, П. Неруда).
В повести «Вечный транзит» тихоновский персонаж писатель Нарастаев работал по шестнадцать часов в сутки, предпочитая хорошо написанную страницу обществу даже немногих друзей. Одержимость, особенно в искусстве, заслуживает уважения, но не было ли отшельничество Нарастаева признаком узости таланта? «Расстояние между ревнивым искусством и повседневной жизнью увеличивалось так быстро, как вода между пристанью и отходящим пароходом. Он не пугался этого». А этого-то и надо было бояться — жизнь мстит за уход от нее.
Общительность Тихонова, эта его «верховная страсть», по выражению П. Антокольского, не в пример Нарастаеву, в широкий круг его друзей вводила литераторов и нелитераторов разных городов и стран. Общественно-организаторскую жилку Тихонова еще в середине 20-х годов угадал М. Горький. В феврале 1925 года он рекомендовал А. Воронскому привлечь Тихонова к литературно-общественной работе. Затем включил его в редколлегию журнала «Литературная учеба», в редколлегию «Библиотеки поэта», поручил выступить с докладом о поэзии на Первом съезде советских писателей.
Во второй половине 20-х годов Тихонов становится членом редакционной коллегии журнала «Звезда», где заведует отделом поэзии. Редакция в ту пору ютилась в двух комнатах, была своеобразным писательским клубом. Отвергавшему канцелярщину Тихонову по нраву была непринужденность обстановки. Посетителей он принимает не в мягком кресле, а сидя на подоконнике. Однако клубная обстановка не отвлекает Тихонова от исполнения редакторских обязанностей. Поступающие в журнал стихи он берет домой, внимательно читает, на каждую рукопись пишет отзыв.
Впрочем, Николай Семенович стал работать с молодыми авторами еще в начале 20-х годов, когда он вел семинар по поэзии. Студенты часто ходили к нему домой; приходили на минуту, оставались на вечер: превосходный рассказчик, Николай Семенович был увлекательнейшим собеседником. В разговор вступала его жена Мария Константиновна Неслуховская, чья эрудиция и память также были неисчерпаемы.
18
Николай Браун, Наши встречи. — В сб. «Творчество Николая Тихонова», Л., 1973, с. 401.
19
Николай Яковлев, В 1923 г. — В сб. «Творчество Николая Тихонова», с. 394.
20
А. Толстой, Николай Тихонов. — «Правда», 1942, 21 апреля.
21
Ingrid Schäfer, Zu diesem Buch. — В кн.: N. Tichonow, Wie Diamanten fallen die Sterne, Berlin, 1976, S. 115.