Страница 44 из 171
125. ПРОЩАНИЕ С ОМАЧОМ
Седой туркмен, сожженный солнцем юга, Прощается с истертым омачом: «Ты отойдешь ненужным гостем в угол. Ты, одряхлев, остался ни при чем. Тебя почтит ночного ветра скрежет, Но шум молвы в другую песнь ушел — Машинный плуг родную землю взрежет От волн Аму до каракумских волн. Не о тебе расскажут у колодца, Ты жил, как раб, ленивой простотой. В груди машин живое сердце бьется Туркмении пустынно-золотой». Сказал омач: «Не оставляй средь гула Меня лежать в твоих машин дыму. Не дай мне гнить среди твоих аулов! Я, как басмач, пустыню подыму, Я стану волком, пламенем, бедою, Как астрагал — меня охватит ложь. Я не хочу! Я сыт своей судьбою, И я прошу покорно: уничтожь. Сожги мое истасканное тело, Испепели и острием серпа Развей меня, чтоб мной не завладела, Как знаменем твоих врагов, толпа». 1930126. ПРИГЛАШЕНИЕ К ПУТЕШЕСТВИЮ
Обычной тенью входит день. Одежда та же: тесен ворот — Попробуй возьми его, переодень, Скажи, что меняешь обычай и город. Он будет выть, от страха седой, Вопьется ногтями, от крика устав, Он будет грозить нищетой и бедой, Он выложит все счета. Но, как пересохший табак, распыли Привычки — сбеги с этажей, Увидишь, как пляшут колени земли, Какая улыбка у ней. А может быть, ярость? А может — Одно дуновенье ресниц далеко Тебя заведет, чудесами изгложет, Оставит навек чудаком? Соглашайся немедля! Из дому Задумано бегство. Ведь надо же знать, Как люди живут и жуют по-другому, Как падает заново слов крутизна. Как бродят народы, пасясь на приволье. Как золотом жира потеет базар, Как дышит — ну, скажем, за Каспием, что ли, — Менялы тучней черноглазый фазан. Чтоб с надоевших, постылых подножий Вся жизнь поднялась бы не степью с утра — Горой, где бы каждый уступ непохож был На тот, каким он казался вчера, Чтоб в горле гуляло крупнейшею, дрожью: «Мы родственны снова. Дай руку, гора!» 1926127. ФИНИНСПЕКТОР В БУХАРЕ
Не облако зноя, Не дым из харчевни чудесной Летит кишлаками, листвой вырезною, Бахчами, канавами, лесом. И облако это, красуясь подробно, Зудит удилами и песни поет — То сам фининспектор султаноподобный Из лёссовой пыли вихри вьет. На учете — ковры, пшеница, сад, В квитанциях, словно луна, Восходит, желтея, налога цена Десятками лун подряд. Он знает, который из толстых не рад Топтанью его скакуна. Он видит, как ложью цветет старшина И сколько наплел и налгал он спьяна. Он помнит, как нужно коня раскачать Навстречу клинкам басмача. На севере дождь заладил полет И льет, облысев, отупев; Тщедушный чиновник бумагой скребет, Как мышь, за конторку присев. Он ввек не узнает, что письменных троп Кончается пулей в пустыне галоп, Что можно баланс перекинуть иначе — Высокою аркой ветвей карагачьих. Что слать извещенья — пустая затея, Когда по ущельям обвалы густеют. Что дальний его туркестанский собрат Теснинам и высям устроил парад. Не тигр из тугая плескает клыком, Куском полосатой ноги, То сам фининспектор в галопе легко Играет конем дорогим. Джигит раздирает запекшийся рот, Ведет к Самарканду дорог поворот. Какое убранство! Небо какое! Огонь, тополя, купола! Он скачет туда, где лежит на покое Тимур — Хромец Тамерлан. Бросив джигиту камчу на лету, Идет инспектор на ту высоту. Гробница Тимура в нефритной красе, И здесь говорит он, молчанье рассея: «Лишь винт в колесе я, Всегда на весу, — Я честно служу своему колесу, Катаюсь с ним вместе дугою, Вот ты — это дело другое!» Восходит могильный рев старика: «Бока отлежал я. На что мне века! Могила на что дорогая? Мне — сыну Амир-Тарагая? Я на землю ярой горой налег, Я жал ее необычайно — С Китая я выжал, как губку, налог Ручными драконами, чаем. Сколько земель у меня собралось Дохода звонкого ради, В одном лишь Багдаде убыток понес: Людей не осталось в Багдаде. Я взвесил приход и расход мировой, И нету копейки со мною: Я — гол, с лошадиною схож головой, Вот ты — это дело иное…» Не облако зноя, Не ветер великий весною, То мчится инспектор, трубку сосет, Топчет ковер тишины, Как будто луна с небывалых высот Упала в доход казны. 1926