Страница 132 из 171
2 Изведавшее прелести годов несчетных, Развесистое дерево взирало на столы, В саду за музеем на месте почетном Пестрая очередь топтала палый лист. Дождь струился по людям незнакомым, Плечам и фуражкам теряя счет,— Спасского Совдепа военкомом, Товарищем Раковым, веден переучет. Комсостав, окутанный паром Осени дряблой и жирной, как Борщ переваренный, — шел недаром В списки резервного полка. Всем ли довериться этим бывшим Корнетам, капитанам, подпрапорщикам? На месте погон были дырки, а выше — Сентябрьская слякоть стекала по щекам. Одни были напуганы, как сада ветви, Жалобно трещавшие под сапогом, Иным безразлично было всё на свете, А третьи говорили: «Товарищ военком». Очередь курила, таинственно крякала, Как будто она продавалась на вес. Самсоньевский, Зайцев? — разгадывать всякого — Значит, в саду на полгода засесть. Качавшееся дерево вместо промокательной Пухлой шелухой осыпало стол — Осень старалась быть только карательной, Темной экспедицией, мокрой и густой. Но, казалось, ссориться сегодня не придется, Все глядели вымытыми, словно из колодца. И, казалось, с лишними, снятыми отличьями Снято всё давнишнее, снято — и отлично! 3 Весь день гоньба под знаком исполкома, Верти до ночи ручку колеса, Где совещанья, речи, пыль и громы,— Ты доброволец, ты не нанялся! Необходимость машет булавой, Хвали и злись, ручайся головой, Пока внезапно день не испарится, И к полночи он различает лица Лишь с точки зренья боевой Или досадной единицы. Блокада вкруг, как петли паука, Давай, солдат, — крепись, товарищ Раков, В ночной глуши досаден с потолка Летящий герб в махорочных зигзагах. И особняк, где шли пиры, обеды, Черт знает что — в дыму других печей, И в нем кипит, как варево победы, Весь срочный быт военных мелочей. Телефонист молодой Перехмурил брови — Он сидит как под водой Иль витает с крышей вровень. Страна полна такими, Привычными, что крик, Красноармеец — имя им, А век их невелик. И Раков смотрит: вот из тех — Телефонист, Кому отдать сейчас не грех — Своей лепешки лист. «Товарищ, ешьте!» — «Военком, я сыт. Я из гусаров спешен, Я даже сбрил усы. Из роты Карла Либкнехта, В войне четвертый год, Пишу стихи, отвыкнуть чтоб От всяческих забот». — «А ну-ка, попробуйте»… Сразу растет, Лицо тяжелеет, но грусть водолаза Кошачьим прыжком заменяется сразу, Слова начинают зеленый полет: «Книги друг к другу прижались, В праздности шкап изнемог, Вы разве в шелку рождались, Гордые дети берлог? В щепы — стеклянные дверцы, Праздничных строк водопад Каждому в душу и сердце — Пей и пьяней наугад. В буре — спасение мира, К ней восхваленно взывай, Души лови — реквизируй, Если негодны — взрывай». «Интеллигент, — подумал Раков тут,— Такие все иль пишут, или пьют». «Вы искренни — в том зла большого нет, Но революция гораздо проще, На кой вам черт разбитый кабинет, Откуда книги тащите на площадь?..» И он зевнул, стремясь зевнуть короче. Ушел, засел до солнца коротать Часы в бумажной пене и окрошке, К рассвету мысли начали катать Какие-то невидимые крошки. Мышиный мир наладил визготню, Стих мелькнул, усталость вдруг упрочив, Окно зажглось — и солнце на корню Увидел он, — и солнце было проще. 4 Фасад казармы давящий, всячески облупленный, Он стоил прошлой ругани и нынешней насмешки, А люди в шинелях глядели, как халупы, Такие одинокие во время перебежки. Тут бывшие семеновцы мешались с тем загадочным, Как лавочный пирог, народом отовсюду, Что бодр бывал по-разному в окопах и на явочных, Оценивая многое, как битую посуду. Ученье шло обычное — так конь прядет ушами, И Раков слышал: рвением напряжены сердца, Но чувствовал, как винт ничтожнейший мешает Ему поверить в то, что это до конца. Но было всё почтенно: портянки под плакатом, Как встреча двух миров, где пар из котелка — Достойный фимиам, и Раков стал крылатым. Смеркалось… Плац темнел, как прошлое полка. 5 Сведя каблуки, улыбаясь двояко, Блестяще он выбросил локоть вперед, Смутился: «Вы — Ра…» Запинаясь: «Вы — Раков? Самсоньевский, к вам в переплет». Финские сосны в уме побежали, С улицы лязгом ответил обоз. Шел комиссар в офицерские дали, В серую карту морщин и волос. Карта тянулась: рада стараться! Билетом партийным клялась за постой, Билет был билетом, но череп — ногайца, Но петлями — брови, но весь не простой. 6 Вопреки алебастру, вощеному полу, Портьерных материй ненужным кускам, Вопреки даже холоду, он сидел полуголый, Отдыхая, как снег, под которым река. Для него ль кресла с министерской спинкой? У паркетного треска предательский ритм. Разве дом это? Комнат тяжелых волынка, Вражья ветошь, по ордеру взятая им. Шелуха от картофеля с чаем копорским, Плюс паек, плюс селедок сухой анекдот, А над городом, в пику блокадам заморским, Стопроцентное солнце весенних ворот. Точно школьником — книги оставлены в парте, Дезертиром — заботы в мозгу сожжены, Он свободен, как вечность, от программ и от партий, И в руках его — плечи спокойной жены. Это то, когда место и вещи забыты, Когда ребра поют, набегая на хруст, Духоты потрясает все жилы избыток И, пройдя испытанье, сияет осколками чувств. Только губы застигнуты в высшем смятенье, Только грудь расходилась сама не своя,— Революции нет — только мускулов тени, Наливаясь, скользят по любимым краям. Отзвенело морей кровеносных качанье, Рот и глаз очертаний обычных достиг, По иссохшим губам, как неведомый странник, Удивляясь жаре, спотыкался язык. Шелуха от картофеля с чаем копорским, Плюс паек — снова быт возвращен, Снова встреча с врагом, и своим и заморским, Шорох чуждого дома, не добитый еще. И струею воды, до смешного короткой, Так что кажется кран скуповатым ключом, Он смывает костер. И по клочьям работа Собирается в памяти. Мир заключен.