Страница 158 из 176
— Артанаро, — услышал он тихий шёпот за спиной у себя. — Артанаро, не двигайся, не оборачивайся. Пожалуйста. Артанаро, я хочу сказать тебе несколько слов.
— Матушка, — сказал Гил-Галад. — Матушка!.. Да, хорошо.
— Артанаро, я пришёл проститься. Не ищи меня. Я прошу тебя только об одном, дитя моё. Пожалуйста, сделай так, как я прошу, Гил-Галад: оставайся всегда королём. Королём и только королём. Прошу тебя, никогда, ни за что ничего не делай для своих родных и близких, ничего в обмен на их жизнь и счастье. Ни для кого и никогда. У тебя есть подданные — и люди, и эльфы, для которых ты единственная надежда. Не подвергай их опасности, не трать свою жизнь на помощь родным. Ты меня понял?
— Да, матушка, я сделаю так, как ты говоришь, я всё понял, — ответил Гил-Галад.
Он опустил глаза, и его плечо сжала знакомая, маленькая сильная рука в кожаной перчатке; Гил-Галад почувствовал невесомое прикосновение губ Фингона к своей шее. Через мгновение он всё же не выдержал и обернулся: фигура в чёрном плаще и маске исчезла среди погружавшихся в мрак светлых деревьев.
Сейчас
Они с Гватреном снова были в полной тьме, как раньше, когда встречались в пещере на границе Дориата. Карантир снова прильнул к его груди, Гватрен снова обнял его. Каменная плита-створка рухнула на неглубокую трещину-выемку в камне; Карантир успел бросить туда Гватрена и самому упасть туда, но выбраться никакой надежды у них не было. Всё оружие у них отобрали перед тем, как они попали в Ангбанд; у Гватрена, конечно, тоже ничего не было. Поднять эту плиту не могли бы не только двое, но даже и четверо самых сильных эльдар; даже, наверное, все братья Карантира вместе. Карантир был почти уверен, что и Майтимо, и Макалаурэ погибли и никто не станет пытаться хотя бы найти его тело.
— Прости меня, — сказал он Гватрену.
— Я люблю тебя, дорогая, — ответил Гватрен — настоящий Гватрен. — Я так счастлив был быть с тобой все эти недели. Видеть, как ты спишь, как улыбаешься. Трогать твои волосы. Ведь я тебя почти не видел раньше. Хоть насмотрелся на тебя.
Карантир прижался к нему. Он подумал, что хотя это и будет мучительно, наверное, они вскоре задохнутся здесь. Так лучше, чем медленная смерть от голода и жажды.
И вдруг он услышал сверху странный стук.
Такой знакомый…
Он задрожал всем телом и вцепился в руку Гватрена.
— Что это? — вымолвил он.
— Карнистир! — услышал он голос, приглушённый толщей камня. Внезапно он осознал, что камень ведь не такой уж толстый — он просто невероятно тяжёлый, а ведь в толщину эта дверная створка, может, лишь чуть больше пяди. — Карнистир!.. Пожалуйста! Карнистир!
Он вскочил, упёрся в камень над ними и закричал, хрипло, отчаянно:
— Мама! Мама! Это ты! Мама, ты тут! Мама! Мама, это я!
— Карнистир, отойди!
Стук усилился; Карантир отошёл и прикрыл собой Гватрена. Раздался треск, в каменной щели появился луч мутного света.
— Ох, наконец! — услышал он снова дрожащий голос Нерданэль. — Я было подумала, что это диорит и мне с ходу не разбить его. А это просто какой-то сланец…
— Мама, ты как?.. — Карантир просто не знал, что сказать.
— Ты же знаешь, Карнистир, у меня всегда на поясе инструменты, я его не снимаю, — крикнула она.
Стук продолжился, появилось ещё одно отверстие, потом ещё одно.
— Может быть, я попробую отсюда? — сказал Карантир.
— Нет, опасно, оно может упасть тебе на голову! Отойди! Надеюсь, этого достаточно.
Кусок камня рухнул внутрь. Карантир увидел, что Нерданэль всё-таки не только вырубила этот кусок из плиты, но и попутно в ярости разбила лицо и корону Мелькора на барельефе.
Карантир изо всех сил вдавил ногти в ладони.
— Мама, сначала Гватрен. Я понимаю, что ты это сделала ради меня, но помоги ему. Он мой муж, я не пойду никуда без него. И он слепой, он сам не выберется.
Карантир подвёл Гватрена к камню, поставил на него, попросил его поднять руку. Нерданэль помогла выбраться сначала ему, потом Карантиру.
Она обняла его, прижала к себе изо всех сил и сказала то, что Карантир никогда не надеялся услышать:
— Доченька… — и, не выпуская остолбеневшего Карантира из объятий, протянула руку к Гватрену, погладила его по лицу, сказав: — Сынок… Пойдёмте отсюда скорее!
Они тащили за собой Гватрена, не разбирая дороги, земля дрожала у них под ногами; потом оглушающая воздушная волна прокатилась у них над головой, и все трое упали.
В этот момент Мелькор исчез из этого мира.
Они сели, задыхаясь, и Карантир снова спросил — спросила:
— Мама, как ты здесь оказалась? — Первой его мыслью было, что Нерданэль, как и Анайрэ, добровольно ушла из этого мира и снова возродилась — но откуда у неё этот, такой привычный, пояс с инструментами?
— Мне же рассказали, как Анайрэ отправилась сюда, в Средиземье, — сказала Нерданэль. — Что я, хуже? Когда Финдарато сел на корабль, я пробралась туда. К счастью, ему не пришло в голову проверить то самое потайное отделение. Я… — она всё-таки всхлипнула, — я не знала, что делать. Не знаю. Могла бы — на куски разорвалась бы. Я себе сказала, что я тебе нужнее, крошка Морьо. Подумала, что даже если произошло самое худшее, перед тобой я виновата больше всех, потому что всю жизнь я больше всех тебе была нужна…
Морьо любила Нерданэль. Она простила её в этот момент за всё, что тяжестью легло на её душу в её отношениях с матерью. Но только потом, когда у неё появились собственные дети, она представила себе, что чувствовала Нерданэль, когда не остановила спешившего у неё на глазах к собственной гибели старшего сына.
Маглор стоял на том самом месте, где он впервые вступил на землю Средиземья.
В руке он сжимал Сильмарилл, но в этом не было никакого смысла: он думал, что утратил навеки теперь не только Маэдроса и Карантира, но и их любовь.
По-прежнему прижимая пылающий камень к груди, он отдал себя океану.
Впереди всё было удивительно ясно и светло, волны были прозрачны; Маглор видел дно далеко впереди — не ожидал он такого от холодных северных вод. Камень сиял у него в руках; Маглор видел кости собственных пальцев, он чувствовал жар в глазах — наверное, он плакал.
В свете Камня он увидел вдали дно, и в углублении этого дна были почерневшие остовы затопленных Феанором кораблей. Обожжённые деревянные лебединые шеи и головы выглядывали из песка, словно чудовищные живые твари; некоторые ещё сверкали берилловыми зелёно-желтыми глазами.
И среди чёрных рёбер досок промелькнуло нечто белое; дно приближалось, и Маглор видел всё лучше: там были белые рёбра, и позвоночник — скелет, и череп, и обрывки тканей, и пояс, в котором…
...в котором…
...светились три Камня.
Такие же, как тот, что был зажат в его руке.
Он разжал пальцы.
Вокруг него всё потемнело, но ему показалось, что камни трескаются, растворяются, что вода вокруг них начинает светиться.
Осколок короны, который отбросил Маэдрос, покатился к самому краю пропасти.
Никто не услышал тихого звона, никто не заметил, как камень треснул, закрутился вихрем света, поднялся в воздух и исчез.
Никто не видел, как сливаются в одно осколки Сильмариллов, как из них вырастает деревом скелет, и свет плотью окружает его.
Наконец, Феанор смог вернуться.
Эарендил спал; Эльвинг сидела на скамеечке и смотрела за борт. Под их летучим кораблём проплывали льдины, просвеченные розовым сиянием заката; отблески Сильмарилла на борту корабля проходили по льду, словно ножом разрезая его. Вдруг она почувствовала чьё-то присутствие, обернулась: на корме стоял юноша, черноволосый, невысокий, с красивым и каким-то очень живым, изменчивым лицом. Ей подумалось, что, наверное, с ним должно быть очень весело и интересно.
— Вы же Феанор, — сказала она. Почему-то Эльвинг совсем не удивилась: она подумала, что так и должно быть.
— Да. Эльвинг, — спросил он, — тебе нужен этот камень?