Loving Longest 2

— Хватит истерик, Арафинвэ, — сказал Саурон. — Давай, рассказывай, чего именно вы с Мелькором хотели. Пока я ничего не понимаю.

— Это же всё Эарвен, она просто помешалась с тех пор, как забеременела, — жалобно сказал Финарфин. — Раньше она совсем не интересовалась детьми, их положением в семье и всем прочим, а теперь она была в бешенстве от того, что дети Луинэтти считаются старшими, что они вообще считаются нашими детьми. Дескать, её ребёнок будет самым младшим в доме, никому не нужным, незаметным, и до трона — даже если Феанор и Финголфин откажутся от него одновременно — ему будет очень далеко. Мелькор всё время говорил, что он ей сочувствует; потом стал говорить, что он может сделать меня и Эарвен властителями всего Амана, а потом можно уже будет подумать о будущем нашего ребёнка: например, уговорить старших отправиться в Средиземье вместе с Галадриэль, которая тогда уже хотела переехать туда к мужу. Мелькор сказал, что у него есть план, выгодный для него и для нас. Нужно довести Феанора до полного отчаяния, — тогда он в бешенстве сделает что-нибудь такое с Финголфином, а может быть, и с отцом, что у меня не останется соперников. А он, Мелькор, при этом получит Сильмариллы. Мелькор сказал, что для этого нужно избавиться от сыновей Феанора. Ну я и предложил их потравить, раз я всё равно с ними не справлюсь. Это же совсем не больно и очень быстро, правда.

Маэдрос отшатнулся: ему показалось, что дядя обращается к нему.

— Гномы используют какую-то ядовитую дрянь при обработке руды: это мне показывал Тингол, и сказал, чтобы я берёгся. Я взял немного на всякий случай: в Средиземье много опасных животных. Я так не люблю никого убивать! — Финарфин смущённо улыбнулся. — Я добавил это в пирог, который испёк Ноло. Приехав, я сразу поставил его в Форменосе на стол в общей столовой на первом этаже. Там никого не было, двери были распахнуты. Потом, когда они все отравились бы, я должен был сказать папе, что оставаться тут небезопасно и что я должен отвезти его в Валимар к Феанору вместе с Сильмариллами. Ну и я… — Финарфин развёл руками.

— Ты должно быть, удивился, когда увидел, что сыновей Феанора нет дома, — сказал Тургон.

— Я оставил пирог на столе, нигде никого не было видно. Я пошёл искать папу. Подошёл к сокровищнице — и вдруг увидел, что она открыта, а папа лежит на ступеньках. Я решил забрать шкатулку с Сильмариллами: я даже как-то не задумался, что такое с папой. Я взял шкатулку, и она сразу открылась. Там ничего не было! Я был просто в бешенстве, подумал, что Мелькор уже заставил папу отдать ему Сильмариллы, или уговорил его как-то. А ведь мы перед этим с ним ещё раз встретились на дороге и ещё раз обо всём договорились! Я понял, что его ранили — наверное, Мелькор это сделал, кто же ещё? Но я же так старался… так старался, я взял этот пирог, насыпал туда яд, взял всё остальное, я столько ехал, я готов был на всё — и тут оказывается, что Мелькор сам всё сделал, без меня? Всё было так хорошо задумано. Что это за игры?! И тут папа… понимаете, он приподнялся и попросил меня ему помочь. А я был так разозлён… ну как он мог отдать их Мелькору, почему он открыл шкатулку? Я ещё подумал тогда, что это Феанор всех обманул, договорившись с папой, и припрятал камни, чтобы они вообще хранились не в сокровищнице, а где-то ещё. Всё как-то очень быстро случилось: я уронил шкатулку ему на голову. Ну, бросил.

Финарфин вдруг как-то задёргался, ударяя себя пальцами по подбородку и губам. Даже наставленное в глаз лезвие не могло заставить его подавить судорожный тик, который вызывало у него воспоминание о гибели отца: тихий, мгновенный, сдавленный, не успевший даже вырваться у Финвэ крик — и потом отвратительный звук, с которым разбилась его голова.

— Папа!.. Папочка давно должен был отказаться от Феанора, я же уже давно понял, что по сути ведь он не его сын, а так что-то… должен был велеть ему убраться из дома, чтобы мы с Ноло вообще не должны были называть его своим братом… и эти мерзкие камни! Я же видел, как он их делал! Я заглянул к нему в мастерскую. Тайно, с крыши соседнего сарая заглянул в окошко сверху. Я видел. После того, как он держал такое дома — что я мог о нём думать!.. Я ведь должен был что-то сделать для семьи. Чтобы этих камней больше в семье не было. И ничего не вышло!.. Ничего!.. — Финарфин тяжело выдохнул.

— Ты встречался с Мелькором после этого? — спросил Тургон. — С Мелькором и Унголиантой?

— Я сразу убежал, — продолжал Финарфин уже спокойно. — Мелькор встретил меня на дороге в Валимар. Про Унголианту не знаю… когда мы виделись с ним в первый раз, там в кустах что-то всё время шуршало, но я ничего не увидел. Я сказал ему, что камней нет, что я не знаю, где они, что я всё обыскал — конечно, это глупо, я ничего не обыскивал, дом огромный, на это понадобились бы часы, а вечером я уже должен был быть в Валимаре. Ну и я сказал, что папы больше можно не бояться, что я его… обезвредил.

— Обезвредил! — воскликнула Лалайт. — Обезвредил! — От смеха она чуть не разрезала Финарфину нос. — Послушай, Арафинвэ, давай будем дружить, ты начал мне нравиться. Финдарато, а тебя не обезвредить ещё разок, а?

— Я же обезумел от горя! — выкрикнул Финарфин. — Я не понимал, что делаю! Зачем ты снова родился? — сказал он Финроду. — Кто тебя просил? Я уже всё забыл… я почти всё забыл… Я почти забыл!

— Только тогда ты не забыл уронить шарф дяди Ноло, вымазать его в форменосской грязи, и взять с собой, — сказал Финрод. — И ты не забыл оставить там его фонарик. Ты специально сказал Финголфину по секрету, что ты привезёшь вашего отца из Форменоса, чтобы дядя Ноло вышел один из дома и ждал на дороге, и чтобы никто не мог подтвердить, что его не было в Форменосе или рядом с ним.

— Мы… — сказал Финарфин, — то есть Мелькор… Он должен был перехватить меня с папой по дороге и забрать Сильмариллы. Всё должно было выглядеть как нападение, на месте которого остался бы шарф Ноло и фонарь.

— Но ведь во время этого нападения твой отец Финвэ должен был погибнуть, так ведь?! — воскликнул Маэдрос. — Да что ж ты всё время крутишь и обманываешь!

— Ну что ты, Нельо, — сказал Финарфин, — папочка просто всё забыл бы. Мелькор это умеет. Он бы совсем всё забыл. Даже забыл бы, кто мы такие.

— Ты хочешь меня убедить, что ты в это верил?! Кто-то ещё в это верит? — спросил его громко Маэдрос.

— Да нет, дядя Майтимо, — сказал с лестницы Маэглин. — Владыка правда может так мозги выбить, что всё на свете забудешь… Это он как раз умеет, в это поверить можно.

— Мне кажется, дядя Арафинвэ, — сказал Маэдрос, — что если ты действительно не собирался убивать дедушку, ты приготовил заранее слишком много улик, указывающих на дядю Финголфина: ты ведь взял и его шарф, и тарелку из его дома, и его фонарь. Ты сейчас признавался в ненависти к моему отцу, но по всему получается, что Финголфина, родного брата, ты ненавидел ещё больше, раз пытался таким образом натравить моего отца на него. Почему?

— Да, почему?! — воскликнул Гвайрен. — Почему? Ведь все считали, что Финвэ убит Мелькором. Но ты всё равно сказал тётушке, что убийца — её муж. Ты показал ей шарф Финголфина, который ты якобы нашёл. Ты сказал об этом не только ей, но и Ингвэ; ты даже поехал в Форменос с Ингвэ, чтобы найти фонарик и тарелку, которые пропали с места преступления. Ты всё это ей отдал, чтобы оно всё время напоминало ей о том, что дядя Нолофинвэ — преступник. За что ты так с ними?!

— Отвечай, Арафинвэ, — сказал Кирдан, — мне тоже интересно, за что.

Финарфин криво улыбнулся.

— Кто-то мог заподозрить, что это не Мелькор… Когда мы с Ноло встретились в Валимаре, он был в этом самом плаще, розовом. Плащ был чистый, а сапоги у него были мокрые, и штаны, и платье спереди и на вороте. Я понял, что он ждал в Тирионе нас с отцом под дождём, как я и сказал ему — сказал ждать, когда я привезу отца. Я тогда сказал, что не смог поехать в Форменос потому, что Ингвэ попросил меня приехать в Валимар раньше, чтобы помочь в устройстве праздника; сказал, что отец всё равно не согласился бы, что он говорил об этом в последний раз Финроду, и что сначала нужно всё-таки ему воспользоваться случаем и помириться с Феанором, тогда и отец сможет вернуться. Потом я сказал Ноло — «Ты совсем промок сегодня», а он: «Ты тоже, с утра погода была хуже некуда». Он посмотрел на меня, и я увидел, что у моего плаща подол тоже в этой красной грязи из Форменоса — совсем как его шарф, который я нарочно туда уронил! Я сжёг свой плащ при первой возможности, но ведь если бы кто-то стал думать об этом, Ноло бы сразу об этом вспомнил!.. Да и Ингвэ мог бы вспомнить — ведь он нас встречал. Я сходил с ума. Я всё время думал, что Ноло мог рассказать что-то Анайрэ: у меня всё время был какой-то навязчивый страх, что если они ещё раз встретятся после того, как он ушёл и поговорят — он может это вспомнить. Ну и… Эарвен так хотела, чтобы весь их род прекратился. Она много раз с Мелькором об этом говорила. Чтобы у Анайрэ и Финголфина не было больше детей. Она стала всё время приглашать к нам Эленвэ, жену Тургона, давала ей советы; ну и после того, как всё это случилось, пока считалось, что мы все покидаем Аман вместе с Финголфином, она всё время что-то ей внушала. То, что Аракано ей враг, то, что Анайрэ её ненавидит. Сами понимаете, я-то был бы совсем не против, чтобы с Эленвэ что-то случилось, да и с Аракано тоже — я ведь так боялся, что он расскажет обо мне Ноло или братьям.