Страница 17 из 28
Четвертое. На следующий день, когда в Ленинград приехал Сталин, он почти сразу же потребовал, чтобы к нему привезли охранника Кирова. И вот как раз в то время, когда его везли к Сталину, Борисов погиб. Погиб нелепо – грузовик, в котором он ехал, врезался в стену. И удар-то был несильным, ни машина, ни те, кто в ней находились, почти не пострадали – кроме Борисова, который стукнулся так неудачно, что погиб на месте. Причем и акт о смерти, и описание происшествия выглядят крайне убедительно, комар носу не подточит. Просто совпадение.
Нет, как хотите, а в этой истории что-то многовато совпадений.
Четыре совпадения и два вопроса:
Зачем Кирову понадобилось приезжать в Смольный?
Что делал Николаев между двумя визитами в здание обкома?
Ответим сначала на второй: неизвестно. По его словам, гулял где-то неподалеку от Смольного.
А теперь вернемся к первому вопросу. Что могло заставить Кирова изменить свои планы?
Самыми первыми, естественно, успели дать ответ на этот вопрос сексуально озабоченные «желтые» журналисты. Мол, Киров приезжал в Смольный по вызову своей любовницы Мильды Драуле, жены Николаева. Не то проблему какую решить, не то просто ее трахнуть.
Ну, тут уж позвольте не поверить. Покажите мне крутого и серьезного мужика (а Киров был мужик крутой и серьезный), который, будучи по горло занятым, побежит разбираться с любовницей. «Дорогая, – скажет он, – все, что хочешь, но потом. Прочитаю свой доклад, и любую тебе камасутру предоставлю, а пока ко мне не лезь».
Впрочем, было одно ведомство, по вызову которого в той обстановке секретарь обкома сорвался бы с места и поехал, невзирая на расписание и погоду. Ведомство это называлось НКВД. Оно же вполне могло разобраться и с охранником. В его силах было организовать любое убийство.
Так вот: оказывается, Киров действительно приехал в Смольный, чтобы встретиться с начальником УНКВД по Ленинграду и области Ф. Д. Медведем. Встреча была назначена на 16.30. Очевидцы вспоминают: минут через 10–15 после убийства появился Медведь, вид у него был растерянный. На встречу он опоздал. В 16.30, когда Киров входил в здание Смольного, главный чекист еще только вызвал машину. Может быть, такое опоздание при тогдашнем бардаке было и в порядке вещей. Кто их там знает, но все же как-то странновато: первое лицо в области, секретарь обкома, приезжает вовремя, а главный чекист так непунктуален.
Вот и еще одно, пятое странное совпадение: опоздание начальника УНКВД на встречу, которое повлекло за собой столь роковые последствия.
По отдельности все эти странности значат немного, но все вместе представляют дело в таком свете, что и теперь, несмотря на вроде бы убедительные доказательства того, что убийство Кирова было делом рук маньяка-одиночки, в это все равно не верится.
Стоит ли удивляться, что и Сталин не поверил?
«Дело Николаева» и его последствия
Итак, выстрел в Смольном был однозначно, всеми в стране расценен как начало террора со стороны оппозиции. Этим объясняется все то, что происходило в дальнейшем.
Более того, именно так оно было воспринято даже самой оппозицией. Эренбург, узнавший об убийстве от Бухарина, вспоминал: «На нем не было лица. Он едва выговорил: “Вы понимаете, что это значит? Ведь теперь он сможет сделать с нами все, что захочет. – И после паузы добавил: – И будет прав”».
Считается, что Сталин воспользовался убийством Кирова как предлогом, чтобы разобраться наконец с оппозицией. Считается так же однозначно, как то, что Земля круглая, а Волга впадает в Каспийское море. Сомневаться в этом неприлично. И все же усомнимся. Поскольку не та была ситуация, чтобы чем-то «пользоваться», искать какие-то «предлоги». Повторим: никакая другая версия, учитывая общую обстановку в стране и в партии, просто не могла прийти в голову. И не пришла.
Сразу же после убийства газеты подняли шум о терроре, и первое последствие было закономерным – ужесточение мер против террористов. Еще 1 декабря Президиум Верховного Совета принял постановление за подписью Калинина и Енукидзе, которым предписывалось: «…вести дело обвиняемых в подготовке или свершении террористических актов ускоренным порядком; судебным органам – не задерживать исполнения приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайства преступников данной категории о помиловании… Органам Наркомвнудела – приводить приговоры о высшей мере наказания в отношении преступников вышеуказанных категорий немедленно по вынесении судебных приговоров». Текст постановления написан рукой Кагановича, но без Сталина тут, конечно же, не обошлось. Чрезвычайные меры – это было первое, что он предпринял, услышав об убийстве, а потом уже отправился в Ленинград.
Спустя несколько дней были даны и конкретные рекомендации.
«1. Следствие по этим делам заканчивается в срок не более десяти дней.
2. Обвинительное заключение вручать обвиняемым за одни сутки до рассмотрения в суде.
3. Дело слушать без участия сторон.
4. Кассационного обжалования приговоров, как и подачи ходатайств о помиловании, не допускать.
5. Приговор к высшей мере наказания приводить в исполнение по вынесении приговора».
Только не надо говорить тут о «невинных жертвах». Речь идет о подлинных террористах. Одни из них были заброшены из-за границы, где к тому времени имелось немало белогвардейских террористических организаций – хотя бы тот же РОВС. Другие выросли дома – например, коллективизация ознаменовалась колоссальной вспышкой террора, его жертвы исчислялись тысячами.
Можно подумать – и подумали, конечно! – что по этому постановлению были расстреляны тысячи людей. Между тем последствия «страшного» указа оказались невелики. «Правда» опубликовала сообщения о расстреле в Москве, Ленинграде, Киеве и Минске 94 человек по обвинению в подготовке терактов. Террористы, как говорилось, тайно проникли в СССР через Польшу, Румынию, Литву, Финляндию. То есть, судя по газетному сообщению, указ коснулся белогвардейских боевиков.
…А в Ленинграде набирало обороты «дело Николаева». Естественно, его сразу же стали «раскручивать» как члена террористической оппозиционной организации, выискивая в его окружении тайных и явных оппозиционеров.
Находясь в тюрьме, убийца переходил от депрессии к истерике и наоборот, совершил несколько попыток самоубийства, так что в камере с ним все время находился охранник. Первые дни он утверждал, что сделал все один. Следствие давило на него отчаянно, заместитель Ягоды Агранов самолично проводил допросы. 6 декабря его допрашивали семь раз – и дожали: он начал называть «подельников», а точнее, просто людей, с которыми был знаком, вплоть до друзей детства и в конце концов дал все нужные показания.
«Группа Котолынова подготовляла террористический акт над Кировым, причем непосредственное его осуществление было возложено лично на меня. Мне известно от Шатского, что такое же задание было дано и его группе, причем эта работа велась ею независимо от нашей подготовки террористического акта… Котолынов сказал, что… устранение Кирова ослабит руководство ВКП(б) … Котолынов проработал непосредственно со мной технику совершения акта, одобрил эту технику, специально выяснял, насколько метко я стреляю; он является непосредственно моим руководителем по осуществлению акта. Соколов выяснил, насколько подходящим является тот или иной пункт обычного маршрута Кирова, облегчая тем самым мою работу… Юскин был осведомлен о подготовке акта над Кировым: он прорабатывал со мной вариант покушения в Смольном…»
Впрочем, остальные оказались крепче. Как ни усердствовало следствие (кстати, насколько известно, пытки ни к Николаеву, ни к остальным не применялись), из четырнадцати человек, привлеченных по делу, только трое, кроме самого Николаева, признали свою причастность к убийству. Остальные признавали лишь прошлую принадлежность к оппозиции, а Шатский отрицал все. Тем не менее «подельники» Николаева были не случайными людьми: на их квартирах устраивались нелегальные встречи с приезжавшими в Ленинград деятелями оппозиции, у некоторых нашли оппозиционные документы, такие, как «рютинская платформа», «ленинское завещание» и т. п. К. Н. Емельянов держал дома почти весь архив ленинградской оппозиции, ставший незапланированным «уловом» чекистов.