Страница 15 из 21
Этот мальчик тоже был не такой, как другие. Леонардо знал это, но пока не мог сказать почему. У Сары все сыновья были смышленые, способные, устремленные к успеху. Он вспомнил утро, когда родился Мигель, и задумался – уж не там ли разгадка его особых способностей? Но слишком уж большое значение придавалось таким семейным историям, благоприятным знакам и тому, как сошлись звезды. Разгадка – в каждом мгновении настоящего, таком, например, как это. В тот миг, когда Леонардо смотрел, как его внук идет домой, он все понял. Увидел, какая походка у юноши, как уверенно он держится, как светятся его глаза. Да, глаза говорят о многом. И улыбка. Какая улыбка! Она как будто приглашает мир поиграть. «Войди в мое видение, – говорит она, – тут будет весело!»
Конечно, этот парень особенный. Пора Леонардо определить, можно ли эту особенность воплотить во что-то исключительное. Пора парню попрощаться с сонным теплым уютом своих убеждений и вдохнуть ледяной воздух осознанности.
Дон Леонардо сошел с крыльца и раскрыл свои объятия Мигелю, последнему из тринадцати детей Сариты.
Я помню тот чудесный осенний день в мой первый год учебы в университете, когда я спешил в гости к дедушке. Сердце мое в тот день пылало любовью, а в голове роилось множество новых идей. Деду было за девяносто, и он был в нашей семье старейшиной. Его уважали все, кто его знал, и я ужасно гордился, что у меня такой дедушка. Гордость меня распирала и оттого, что можно взять и пойти к нему, поговорить, показать, как много я знаю. Мне хотелось произвести на него впечатление: такой юный, а уже столько мудрости, такой проницательный ум!
С тех пор я понял, что не нужно выражать благодарность большому мастеру демонстрацией своих знаний. Все, что угодно, только не это. Если вы успели хоть что-нибудь уразуметь, то будете просто молчать. Ведь он потому и мастер, что знания не впечатляют его. А вы – ученик, потому что на вас они производят впечатление! За мою шаманскую жизнь я не смог бы сосчитать, сколько раз и какими способами мои ученики пытались впечатлить меня, – точно так же, как я старался пустить пыль в глаза дону Леонардо в тот осенний день. Сколь многие из них обещали стать настоящими мудрецами, но не оправдали надежд, потому что, вместо этого, решили поразить меня фактами, мнениями, ссылками на философов. Они как бы говорили: «Как мне удивить тебя? Что я знаю такого, о чем даже ты еще не задумывался? Гляди же на меня! Слушай меня! Дай-ка я тебя чему-нибудь научу!» Так для чего мы садимся у ног учителя – чтобы насладиться своей важностью или чтобы послушать и поучиться?
В тот день я пришел к дону Леонардо точно не затем, чтобы слушать. Я начал говорить, как только мы сели во дворе, и мне было не остановиться. Я поведал ему обо всех наших студенческих политических кружках, обо всем, что успел узнать про политику и государство, о несправедливости и человеческих страданиях. Мною владели праведный гнев и чувство нравственного негодования. Я бичевал человечество за все его многочисленные пороки – и именно тогда дед, до сих пор улыбавшийся, тихонько засмеялся. В том, что я говорил, не было ничего смешного, – значит, он просто насмехается надо мной, решил я. Насмехается надо мной! Он что, уже так постарел, что не способен понять мою логику во всем ее блеске? Разве ему не видно, что я научился проникать в самую суть явлений? Во мне зашевелилась обида, и я замолчал.
– Мигель, – мягко сказал он с участливой улыбкой, – все, чему ты выучился в школе, и все, что, как тебе кажется, ты понял про жизнь, – это всего лишь знания. Но это не истина.
Он что, не понимает, что я уже мужчина? Он разговаривал со мной как с ребенком. Его слова разозлили меня, и кровь бросилась мне в лицо.
– Не обижайся, дитя мое, – продолжал он. – Эту ошибку совершают все. Люди верят разным мнениям и толкам, строят из них целый мир и принимают то, что сами же соорудили, за мир настоящий. Они не знают, правда ли то, во что они верят. Они даже не знают, правда ли то, что они думают о самих себе. Знаешь ли ты, что истинно или кто ты?
– Да, я знаю, кто я! – твердо сказал я. – Как могу я не знать самого себя? Я живу с самим собой с самого рождения!
– M’ijo, ты не знаешь, кто ты, – спокойно сказал дед, – то, что ты знаешь, – это не ты. Ты так давно привык к тому, кем не являешься, что считаешь это собой. Веришь в образ себя, который сложился из чего угодно, что не есть истина.
Я не знал, что еще сказать. Я ждал, что меня похвалят или уж хотя бы поспорят с моей точкой зрения. Было бы здорово потягаться интеллектом с моим дедушкой. Мне казалось, что у меня хватит знаний, чтобы переспорить мастера. И вот, вместо этого, он нанес сокрушительный удар моему «я». Несколькими безжалостными фразами мой дед уничтожил все, что я считал Мигелем. Сомнению было подвергнуто все, что я знал о мире.
Сомнение! Нет ничего важнее сомнения в пору, когда мы сносим здание, построенное нашим интеллектом. Мы выучиваем слова, верим в их значение и живем с этими убеждениями, пока наш домик устойчив и крепок. Сомнение – это удар, который разрушает его, когда приходит время. Сомнение может заставить развалиться целую крепость, возведенную из убеждений, и такой удар необходим, если мы хотим увидеть что-либо, кроме наших личных иллюзий. Необходимо землетрясение. Я посмотрел на деда, и он улыбнулся мне, как будто мы только что обсудили секрет, сулящий нам удачу. Да заметил ли он вообще, как пошатнулось мое чувство собственного достоинства?
– Я знаю, кто я, и знаю… что есть что, – запинаясь, проговорил я. Мне хотелось дерзко возразить ему, как будто это могло спасти меня от смущения. – И о мире, в котором я живу, я много чего знаю, и знаю, что добро должно всегда бороться со злом.
– Ну да! – оживившись, сказал он. – Добро против зла, конечно! Эта борьба раздирает человечество с незапамятных времен! А видишь ли ты эту борьбу у кого-нибудь еще во вселенной? Бьются ли добро и зло в лесах и садах? Может быть, деревья обеспокоены пороками мира? Или животные? Рыбы? Птицы? Терзается ли кто-то из земных созданий вопросами добра и зла?
– Конечно нет.
– Конечно нет? Тогда где происходит эта борьба?
Он что, мне голову морочит? Решил выставить меня дураком?
– Внутри человеческого рода, – неуверенно предположил я.
– Внутри человеческого разума!
– Ну да… Но нет ничего возвышеннее, чем ум человека, – театрально добавил я. – Если бы животные…
– Если бы животные умели думать, то точно так же озаботились бы существованием зла, как мы? Надеюсь, их избежит сия участь!
Мы оба рассмеялись и какое-то время молчали.
– Мигель, – обратился он ко мне, почувствовав, что я уже не так защищаюсь, – борьба, о которой ты говоришь, существует только в уме человека, а на самом-то деле это не хорошее и плохое борются друг с другом, а правда с ложью. Когда мы верим в правду, мы чувствуем себя хорошо и в жизни у нас все хорошо. А если мы верим в неправду, в то, что разжигает в нас страх и ненависть, то становимся фанатиками. И тогда появляется то, что люди называют злом, – злые слова, злые намерения, злые действия. Все насилие и все страдания в мире – оттого, что мы постоянно лжем самим себе.
Мне вдруг вспомнились слова великого философа: «Людей мучают не сами вещи, а представления, которые они создали себе о них»[19]. У кого я прочел это, чьи это слова? Кажется, он был немец. Нет, француз.
– Не нужно, Мигель, – строго сказал дон Леонардо, прерывая мои раскопки в памяти. – Пожалуйста, прекрати это, – теперь уже терпеливо сказал он. – Великие мысли нужно использовать в жизни, а не копить в картотеке. Знания нужны, чтобы нести послание жизни. Сами по себе они – совсем не послание. Если отдать им бразды правления, они сведут нас с ума.
Я чувствовал, что он прав, и, чуть помедлив, сказал ему об этом. Он откинулся на спинку садового кресла и долго смотрел на меня, что-то обдумывая. Я решил, что наш разговор окончен и, раз я с ним согласился, могу быть свободен. Можно схватить на кухне эмпанаду[20], попрощаться и ехать обратно в город, туда, где ценят остроту моего ума и языка.
19
Цитата из «Опытов» Мишеля Монтеня: «Людей, как гласит одно древнегреческое изречение, мучают не самые вещи, а представления, которые они создали себе о них». Монтень имеет в виду «Руководство» Эпиктета, 5. Это изречение было начертано среди других греческих изречений на потолке библиотеки Монтеня.
20
Эмпанада – пирожок с начинкой.