Наказание для Джорджи

- Нетипично. Джорджи обычно ведет себя, как подчиненная особь. Мне это все не нравится.

- Я сказал Карверу то же самое. Но он был просто вне себя. Его трясло. Мы все оставались на местах, пока Карвер отводил жену в каюту. А потом устроили Джорджи форменный допрос. Но не добились от него ничего, кроме: "Я подумал, что я ей панга".

Альварес нетерпеливо поерзал в кресле и машинально потянулся за гроздью винограда из вазы на столе. Доктор Уолтер Альварес был невысоким и худощавым, поэтому в присутствии крупных людей он часто вел себя агрессивно.

- Да скажете вы наконец, что такое панга?! - вспылил Альварес.

Уомрас фыркнул и принялся чистить банан.

- Панга, - сказал Доминик, - это, как выяснилось, сложная система отношений типа "главный-подчиненный", которая существует среди горгонов.

Альварес заинтересованно выпрямился.

- Они никогда не упоминали нам о ней, поскольку мы никогда не спрашивали. Теперь оказалось, что она имеет первостепенное значение. Доминик вздохнул. - Четырнадцать месяцев мы потратили на то, чтобы устроить на планете базу и поселить там трех человек. Еще семь месяцев чтобы получить разрешение старейшин доставить одного горгона сюда, на станцию. Все по инструкции. Мы взяли самую большую и самую смышленую на вид особь - а именно, Джорджи. Он так хорошо прижился на станции! И вот теперь эта история.

- Послушай, шеф, - осторожно произнес Уомрас, - я, конечно, очень уважаю миссис Карвер... мы все относимся к ней с огромным уважением... но, мне кажется, гораздо важнее выяснить, не повредило ли вчерашнее происшествие Джорджи?

Доминик покачал головой.

- Я вам еще не все рассказал. Карвер жаждал мщения, и никакие панги его надолго задержать не могли. Он связался по лучу с базой на планете и заставил Робинсона спросить старейшин: "Является ли Джорджи панга по отношению к жене коменданта?"

Альварес невесело ухмыльнулся и поцокал языком.

- Да уж, - кивнул Доминик. - Кто знает, какой смысл они извлекли из этого вопроса? Ну вот, они передали ответ: "Разумеется, нет", и пожелали узнать детали. Карвер им рассказал.

- И? - спросил Альварес.

- Они сказали, что Джорджи - чудовищный преступник, который должен быть наказан соответствующим образом. И наказать его должны мы, потому что, видите ли, это мы - обиженная сторона. Более того, согласно их специфическому взгляду на вещи, если мы не накажем Джорджи, как следует, тогда они накажут Робинсона и его команду.

- Как? - спросил Альварес.

- Сделав с ними то, что мы должны сделать с Джорджи. А это может оказаться что угодно.

Уомрас сложил губы в трубочку, чтобы свистнуть, но свиста не получилось. Он доел банан и попытался снова. Безрезультатно.

- Вы поняли? - спросил Доминик со сдержанным напряжением.

Все трое посмотрели через открытую дверь на Джорджи, который послушно лежал на ковре в соседней комнате.

- Мы все знаем, что такое "наказание". Древняя формула "око за око, зуб за зуб" прекрасно описывает суть процесса. Но как наказать существо вроде Джорджи? Око за... за что?

- Давайте приведем факты в систему, - сказал Доминик, перекладывая бумажки из одной руки в другую.

Уомрас и Альварес заглядывали в бумажки с двух сторон. Джорджи тоже пытался подсмотреть, но стебельки его фоторецепторов были слишком коротки. Все четверо находились во внешнем помещении лаборатории, откуда была вынесена вся мебель.

- Первое. Мы знаем, что горгоны меняют цвет в зависимости от эмоционального состояния. Когда горгон доволен, он окрашен в розовый цвет. Если горгон становится несчастен, он синеет.

- Джорджи был розового цвета с самого момента появления на станции, сказал Уомрас, бросив взгляд на горгона.

- Кроме как на банкете, - задумчиво ответил Доминик. - Я вспоминаю, что он стал синим как раз перед тем, как... Если бы только мы обнаружили, что именно его подтолкнуло... Ладно, сперва о том, что важнее. Итак, второе. У нас совершенно нет информации о местной системе наказаний и вознаграждений. Может, у них принято разрывать на куски того, кто плюнул на тротуар, или выкручивать ему, гм, руки...

Альварес и Уомрас, как по команде, с сомнением посмотрели на многообразные конечности Джорджи, органы слуха и фоторецепторы на стебельках.

- ...за поджог, насилие или плохое настроение, - печально закончил Доминик. - Мы понятия не имеем, как это у них происходит. Придется действовать наугад.

- А что говорит Джорджи? - спросил Альварес. - Почему бы не спросить его самого?

- Мы об этом подумали, - мрачно отозвался Доминик. - Спросили Джорджи, что бы сделали с ним старейшины в подобном случае. И он ответил, что они бы крякнули его за живое, или что-то вроде этого. Короче, этот путь тупиковый. Может, он нас и приведет к цели, но не раньше, чем лет через десять.

Он провел ладонью по голому черепу.

- Третье. Мы вынесли мебель из этой комнаты... ч-черт, и как мы все поместимся в моем кабинете?.. впрочем, неважно... Четвертое. На двери сделан засов, чтобы она запиралась с внешней стороны. И пятое: вот хлеб и вода для Джорджи. А теперь давайте попробуем.

Начальник ксенологической лаборатории направился к двери. Остальные, включая Джорджи, последовали за ним.

- Нет, ты останешься здесь, - сказал Уомрас горгону.

Джорджи послушно остановился, приняв радостную ярко-розовую окраску.

Доминик торжественно закрыл дверь и задвинул импровизированный засов. Он подергал дверь, чтобы убедиться, что она надежно заперта. Через прозрачную панель в ее верхней части Джорджи внимательно наблюдал за действиями людей. Доминик снова открыл дверь.

- А теперь слушай внимательно, Джорджи, - сказал он. - Это тюрьма. Ты подвергаешься наказанию. Мы будем держать тебя здесь, не давая никакой еды, кроме той, что есть у тебя сейчас, пока не сочтем, что ты достаточно наказан. Понимаешь?

- Да, - с сомнением ответил Джорджи.

- Хорошо, - сказал Доминик и запер дверь.

Некоторое время они стояли и смотрели на Джорджи, а Джорджи смотрел на них. Больше ничего не происходило.

- Пойдемте, подождем у меня в кабинете, - со вздохом предложил Доминик. - Нельзя ожидать чуда с первой попытки.

Они перешли по короткому коридорчику в соседнюю комнату. Несколько минут все трое сидели молча и жевали арахис.

- Джорджи привык к обществу, - с надеждой сказал Уомрас. - Ему вскоре станет одиноко.

- И он проголодается, - добавил Альварес. - Джорджи никогда не пропускает обед.

Когда они через полчаса заглянули в комнату, то увидели, что Джорджи вдумчиво жует ковер.

- Нет, Джорджи, нет! - набросился на него Доминик. - Ты не должен есть ничего, кроме того, что тебе оставили. Это же тюрьма!

- Хороший ковер, - обиженно сказал Джорджи.

- Неважно. Ты не должен его есть, понял?

- Ладно, - весело ответил Джорджи. Его кожа была красивого, сочного розового цвета.

Спустя четыре часа, когда Альварес сдавал смену, горгон лежал в углу, втянув все конечности. Он спал. Что до цвета, то Джорджи был розовее, чем когда-либо.

Когда Альварес снова появился в лаборатории, уже ни у кого не оставалось сомнений. Джорджи сидел посреди комнаты, выдвинув фоторецепторы и ритмично ими помахивая. Горгон просто лучился розовым светом, как розовая жемчужина. Доминик продержал его взаперти еще день, чтобы удостовериться окончательно. Джорджи, похоже, слегка потерял вес на скудной диете, зато обрел неизменную ярко-розовую окраску. Тюрьма ему явно нравилась.

2

Гус Келли, инструктор по играм, старался хранить бодрый вид, но на душе у него скребли кошки. У Келли был один из тяжелейших случаев "орбитальной лихорадки" на станции 3107A. Так уж получалось, что один вид сине-зеленой планеты - такой близкой и такой недоступной - выводил его из себя. Келли был могучим мужчиной, бродягой по натуре. Он жаждал глотка свежего воздуха, как пьяница - глотка из заветной бутылки. Он стремился ощутить дорогу под ногами, как безнадежно влюбленный стремится коснуться своей возлюбленной. Чтобы выбросить из головы несбыточные желания, Гус Келли расхаживал по станции все целеустремленнее и разговаривал все громче. Малейшее недоразумение вызывало у него вспышку ярости, и Келли начинал орать, багровея лицом и выпучивая глаза. Иногда у него без видимых причин начинали дрожать руки, и Келли глотал успокоительные пилюли. Время от времени ему снились кошмары, в которых он куда-то проваливался и падал, падал... Келли приставал с этими кошмарами то к преподобной матери Храма Хаббарда, то к патеру Конфессии Маркса, и успел уже замучить обоих.